Как нам жить в мире

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Иммануил Кант. Сочинения по антропологии, философии политики и философии религии в трех томах. Калининград : Издательство БФУ им. И. Канта, 2024. Под ред. Н. А. Дмитриевой, А. Г. Жаворонкова, А. Н. Круглова, В. А. Чалого. Содержание: том 1, том 2, том 3

В прошлом году все прогрессивное человечество отмечало 300 лет со дня рождения Иммануила Канта. Размах празднеств был как никогда широк — прежде всего, в мировом академическом сообществе. Родной город философа, давно сменивший подданство и название, тоже не остался в стороне и как смог помянул своего великого гражданина. Правда, от широкой публики торжества были скрыты очередным выяснением, чей же все-таки Кант и достаточно ли патриотичное занятие читать его работы. К сожалению, за этими проклятыми вопросами как-то потерялся главный, всемирно-исторический смысл праздника, что сказалось и на качестве приуроченных к нему мероприятий.

Но есть и хорошие новости. Скажем, Александр Львович Доброхотов, юбиляр года нынешнего, почтил память философа (и заодно порадовал всех нас) продолжающимся циклом видеолекций о главных аспектах его мысли. Еще большую радость вызывает подготовленный сотрудниками Балтийского федерального университета и коллегами из других вузов трехтомник новых переводов работ по антропологии, философии политики и философии истории, а также трактата «Религия в границах одного только разума». Вдобавок усилиями того же издательства БФУ увидели свет шесть томов работ отечественных и зарубежных специалистов по разным вопросам кантоведения, от проблематики философской теологии и влияния на философию сознания до традиционного «Кант и Россия». Остается надеяться, что дело пойдет дальше и новые переводы главных сочинений не заставят ждать его четырехсотлетнего юбилея.

Так что, как говорится, день рождения не впустую прошел. И все-таки сегодня безо всякого дополнительного повода хочется еще раз привлечь внимание публики к заново переведенным работам кенигсбержца. Большинству читателей «Горького» вряд ли доведется подержать их в руках: книги выпущены «юбилейным» тиражом в 300 экземпляров, да и речь все же идет об академических изданиях с обширными комментариями, вводными статьями и указателями. В первую очередь им нужно добраться до университетских библиотек. Однако идеи, изложенные теперь по-русски в лучшем из возможных соответствии оригиналу, касаются каждого и заслуживают, чтобы возвращаться к ним каждый день.

Какие на свете люди живут

В первый и самый объемный том собрания вошли сочинения разных лет, посвященные антропологии: от «докритических» «Наблюдений над чувством прекрасного и возвышенного» (1764) до главной работы по теме, поздней «Антропологии в прагматическом отношении» (1798). Кант не был первым, кто стал систематически употреблять слово «антропология», однако во многом именно благодаря его усилиям дисциплина с таким названием появилась в учебном расписании университетов.

Все прогрессы в культуре, которые служат школой для человека, имеют целью применение этих приобретенных познаний и умений для использования их в мире; но самый важный предмет в мире, к которому он может применить эти познания, — это сам человек, потому что он последняя цель для самого себя. А потому познание человека по его родовым свойствам, как земного существа, одаренного разумом, особенно заслуживает наименования познания мира, хотя он и составляет только часть земных созданий.

Как известно, к ответу на вопрос «что такое человек?» в пределе сводятся задачи трех кантовских «Критик», но в данном случае речь идет не об исследовании человеческой природы. Слово «прагматический» вводится им как раз для того, чтобы отличить сферу опытной действительности от «практического», от сферы внеопытных принципов действия. Прагматическая антропология — это скорее эмпирическая наука со своими особыми критериями научности, которые не совпадают, например, с математическими или собственно философскими.

Эта дисциплина как бы дополняет задуманную, но не воплощенную Кантом «трансцендентальную антропологию». Она не выводит всеобщие законы посредством априорных суждений, а систематизирует разносторонние сведения о человеке, его характере и склонностях — причем не столько даже природных, сколько культурных и социальных, — каковым он встречается в разных уголках планеты. Поэтому, хотя некоторые выводы Канта устарели, его понимание науки антропологии гораздо ближе к современному, чем может показаться.

Статус этого учения внутри кантовской системы вызывает дискуссии. Одни специалисты полагают его стоящим отдельно, незавершенным проектом, не заслуживающим пристального внимания. В этом есть доля правды, так что не случайно в большинстве популярных и даже учебных введений в трансцендентальную философию об антропологии Канта едва ли говорится больше двух-трех общих фраз. Напротив, другая часть ученых отстаивает ценность прагматической антропологии и подчеркивает ее тесную связь с другими разделами системы. У этого, конечно, тоже есть свои резоны, о чем косвенно свидетельствует и растущий интерес к теме в последние годы. Некоторые исследователи ценят антропологию необычайно высоко: так, советский философ Арсений Владимирович Гулыга, автор одной из биографий Канта, считал антропологические работы лучшим введением в его творчество вообще.

В представленных текстах действительно можно найти не только интересные переклички с более значительными сочинениями, но и просто много любопытного, поучительного, остроумного, а то и скандального — в частности, несколько сексистские и откровенно расистские по нынешним меркам замечания. Тем не менее кажется, что неподготовленному читателю использовать их в качестве введения в философию Канта все-таки не следует. Гораздо лучше на эту роль подойдут сочинения, составившие второй том обсуждаемого собрания. Здесь дана достаточно репрезентативная подборка работ на важную тему, которая не удостоилась собственного систематического трактата. Точнее говоря, сразу несколько тем, ведь политическая философия Канта неотделима от его философии истории, а обе они — от вопроса о сущности человека.

Куда катится мир

Под общим заглавием «сочинения по философии политики» собраны, пожалуй, одни из самых популярных и относительно простых для неспециального знакомства с кантовским творчеством текстов. Популярными они были задуманы изначально, поскольку предназначались для публикации в периодических изданиях и посвящены достаточно острым темам, которые тогда волновали широкий круг образованных читателей. С другой стороны, Кант все же опирается здесь и на теоретический инструментарий критической философии, и на некоторые антропологические идеи. Кроме того, подбор и расположение текстов внутри этого тома позволяет увидеть не только единство его философских принципов и политических представлений, но и единство внутри самой его «политической теории», оформиться которой в отдельном сочинении не было суждено.

В основе этой теории лежит представление о человеке как разумном и свободном существе. Цель истории человеческого рода заключается в полном раскрытии его природных задатков. Главная задача, стоящая на этом пути, — достигнуть состояния всеобщего правового гражданского общества. Для отправления свободы, однако, человек нуждается в ограничениях. Таковы издержки его природы, которой свойственна «необщительная общительность»: одновременная склонность формировать общество себе подобных и вступать с ними в антагонистические отношения, порождаемые эгоистическими устремлениями. Именно этот антагонизм вызывает благотворную для человеческого рода конкуренцию, заставляя людей самосовершенствоваться вопреки дурным наклонностям и попросту лени.

О неумолимом движении всего человечества к цели прогресса вопреки всем преградам и наблюдаемым несчастьям, по мнению Канта, свидетельствует все большее устранение ограничений личности и свободы вероисповедания, то есть просвещение. Со временем его идеалы должны распространиться с просвещенной публики на правителей и затем на всех подданных. Тогда-то и будет достигнуто всемирно-гражданское состояние, то есть состояние гражданства людей по отношению ко всему человечеству, а не отдельным государствам, чьи корыстные побуждения будут уравновешены всеобщим моральным воспитанием и некоторой новой конституцией международного порядка как своего рода «мирового государства».

Процесс просвещения, говорит Кант, — это «выход человека из состояния несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие — это неспособность пользоваться своим разумом без руководства со стороны кого-либо другого». Несовершеннолетие поэтому случается «по собственной вине, когда причина его лежит не в недостатке рассудка, а в недостатке решимости и мужества» пользоваться им автономно — то есть согласно законам самого разума, а не под внешним принуждением. Люди уже вышли из «естественного состояния», но еще остаются несовершеннолетними, то есть не вполне гражданами. В этом смысле история от начала и практически до конца — это, если угодно, период отрочества рода человеческого.

Хоть это и вопрос личного мужества, отдельному человеку все же трудно достичь «совершеннолетия», а вот человечество почти неизбежно просветит себя само, если только предоставить ему публичную свободу. При этом освобождение мыслится не как политический переворот, а как поступательное движение морального воспитания. Посредством революции можно устранить только личный деспотизм, но не предрассудки толпы. Их преодоление подразумевает истинную реформу образа мыслей посредством воспитания или «революции умонастроения», как это называется в трактате «Религия в границах одного только разума».

Для просвещения требуется свобода публичного пользования разумом — такого, «которое кто-то как ученый производит перед всей публикой читающего мира». Напротив, частным применением разума называется то, «которое допустимо проделывать человеку на доверенном ему гражданском посту или службе». Индивиды как части целого, как детали политического механизма должны не рассуждать или задавать вопросы, а повиноваться, потому что иначе под угрозой окажется все политическое единство. Здесь Кант в общем не отступает от раннемодерной политической традиции, предлагая вполне классические принципы мышления о государстве. Но, добавляет он, поскольку человек

рассматривает себя в то же время как члена всего общества и даже сообщества граждан мира, следовательно, как ученого, который посредством своих произведений обращается к публике в подлинном смысле, то, конечно, может рассуждать без ущерба делам, которые ей поручены отчасти как пассивному члену [общества].

Кант не отказывается от политического принуждения, но стремится ограничить его, если угодно, «приподнять», чтобы освободить место для человеческого достоинства. Как свободное и разумное существо, человек — это не только подданный конкретного государства, но и представитель всего человечества. Поэтому частное применение разума он осуществляет от чужого лица, на должностном посту, а вот публичное — от собственного, как личность. Стало быть, сохранять достоинство и человеческий облик можно только публично, при помощи особых институтов личной свободы, публики и «публицистики». Более того, публичность — не просто залог свободы, а необходимое условие правового, гражданского сосуществования людей. Как сказано в трактате «К вечному миру», «без публичности не могла бы существовать никакая справедливость (которая может мыслиться только как публично известная), стало быть, и никакое право, которое исходит только от нее».

Поскольку задатки человека и их развитие как цель истории заложены самой природой, нельзя, да и невозможно отказаться от просвещения или запретить его будущим поколениям. Это значит, что с разумной точки зрения несостоятелен любой закон, который пытается связать всех граждан лишь в качестве подданных частных лиц и, таким образом, поставить под угрозу публичность. Тем меньшее право решать за публику имеет монарх, «поскольку его законодательный авторитет покоится именно на том, что он в своей воле объединяет всеобщую волю народа».

Хотя в духовном, в интеллектуальном отношении нет места опеке, Кант все-таки допускает политическую опеку для «несовершеннолетнего» народа. Мы живем, писал он два с половиной столетия назад, не в просвещенную эпоху, но в эпоху Просвещения. Прогресс не завершен и не завершится в ближайшем будущем, однако нынешняя эпоха открывает для него новый простор, и все благодаря королю Пруссии Фридриху II Великому. Такому просвещенному государю, намекает Кант, нет нужды заботиться об общественном спокойствии и безопасности. Ему не стоит бояться не только полемики вокруг теологических, правовых, философских вопросов, но даже публичной критики законов и самого правительства.

Правда, такая смелость возможна только со стороны того, кто «имеет вместе с тем под рукой хорошо дисциплинированную многочисленную армию для охраны общественного покоя», и лишь такой, уверенный в себе суверен «может сказать то, на что не может отважиться республика: рассуждайте, сколько вам угодно и о чем угодно, только повинуйтесь!». Просвещение не состоится без «искусственного единодушия» внутри государства, которое мыслится как механизм, направляющий подданных к публичным целям свободы и удерживающий от разрушения единства. Заботясь об «общественном благополучии», государство выполняет функцию «твердой оболочки», надежной природы для человеческой свободы.

Лишь под этой твердой оболочкой, говорит Кант, природа раскрывает зародыш, о котором она самым нежным образом заботится, а именно склонность и призвание к свободному мышлению. В свою очередь, этот зародыш постепенно воздействует на состояние ума народа (благодаря чему тот становится постепенно все более способным к свободе действовать) и даже, наконец, на принципы правительства, считающего для самого себя полезным обращаться с человеком, который теперь нечто большее, чем машина, сообразно его достоинству.

Не просто множеству индивидов, а всему человечеству в лице отдельных народов нужен политический опекун. Кант называет эту ситуацию парадоксом, но вот что кажется действительно парадоксальным, так это его «просвещенный абсолютизм». Ведь, по сути, это ставка на случай: на то, что появится просвещенный монарх, который поведет за собой остальных. Тот же мотив повторяется в трактате «К вечному миру»:

если удача устроит так, что какой-нибудь могущественный и просвещенный народ сможет образовать республику (которая по своей природе должна быть склонна к вечному миру), то такая республика будет играть роль центра федеративного объединения других государств, чтобы государства примыкали к ней и обеспечивали таким образом свое свободное состояние в соответствии с идеей международного права, и путем многих таких присоединений все шире и шире будут раздвигаться границы союза.

Картина прогресса у Канта основана на априорных принципах разума, однако ее фактическое воплощение зависит от природы, от шанса и от провидения. На самом деле противоречия здесь нет. Ведь природа устроена таким образом, что осуществление принципов разума возможно, но не предопределено никаким естественным или божественным законом, а зависит от свободного действия людей и их автономного следования долгу. В историческом смысле просвещение и правда случайно. Отсюда ясно, что Кант совсем не занимается конструированием «регулятивных идеалов», а то и прекраснодушных утопий, как иногда несправедливо считают. Обращаясь со своими идеями не только к суверену, но и к ученой публике, он стремится внести вполне конкретную лепту во всеобщий прогресс к свободе. В этом смысле он рассуждает и действует весьма прагматично, при этом не поступаясь принципами собственной философии, а, напротив, прилагая все усилия к их осуществлению.

Из того, что развитие человеческих способностей осуществляется не в индивиде, а только во всем человеческом роде, для Канта следует, что счастье отдельных людей не может быть целью человеческой истории. Представления о счастье всегда историчны, специфичны для культуры, в которой возникают, а потому между собой они даже не сравнимы. Напротив, высшая цель Провидения — это «постоянно прогрессирующая и растущая деятельность и культура, высшая степень которой может быть лишь продуктом государственного устройства, выработанного на основе понятий права человека». Назначение человеческого рода в целом — его непрерывный прогресс, ведомый идеей о цели, «на которую мы в соответствии с Провидением должны направить свои устремления». Таким образом, прогресс человечества — это прогресс человечности.

В целом ход нашей истории, говорит Кант, сколь бы тягостным он подчас ни казался, направлен от худшего к лучшему. Однако такое развитие событий не гарантировано, поэтому долг каждого — содействовать этому прогрессу и «быть довольным Провидением». В то же время Канту совершенно чуждо соглашательство с любым положением дел и произволом властей. Скажем, в работе «Что значит ориентироваться в мышлении?» он недвусмысленно атакует идею цензуры как противоречащую целям свободы и просвещения, а значит, и смыслу человеческой истории. Внешнее принуждение, говорит он, неизбежно приведет к большему вольнодумству и разрушению свободой мысли самое себя. Напротив, мыслить самостоятельно — значит «искать последний пробный камень истины в самом себе», а максима «всегда мыслить самостоятельно» — это и есть девиз просвещения.

Продолжение и, можно сказать, окончательное оформление эти принципы получают в «Споре факультетов». Фактически это сборник трех самостоятельных сочинений, написанных в разное время, но объединенных общими темами. Впрочем, читать их можно и по отдельности. Особенно это касается третьего рассуждения о «споре медицинского факультета с философским», с которым стоит познакомиться всем, независимо от интереса к творчеству Канта. Здесь мыслитель неожиданно расщедрился на житейские (и, главное, рабочие) советы о том, как усилиями духа избавляться от болезненных ощущений, как легко заснуть и о том, какой гарнитурой полезнее для зрения набирать книги. Тут великий кенигсбержец и вовсе опередил свое время на несколько столетий. Уже в середине 1780-х годов он призвал немцев отказаться от фрактуры (известна нормальным людям как «готический шрифт») в пользу новомодных дизайнов французского происхождения. Немцы, конечно, не вняли голосу разума и печатали трудночитаемые книги вплоть до середины ХХ века, но тем не менее.

В той же работе мы найдем и раздел о соотношении философского и юридического факультетов, написанный в 1797 году. По замечанию Канта, этот текст служит «возобновлением вопроса: находится ли человеческий род в постоянном продвижении к лучшему?», а значит, дополняет ответ на вопрос о просвещении. Он решительно отвергает «террористический» взгляд на историю — то есть такой, который видит кругом один ужас и сулит человечеству неизбежное падение в ад. Однако свой прогрессизм Кант отличает и от несостоятельного «хилиазма» или исторического «эвдемонизма», который, напротив, утверждает постоянное и беспроблемное продвижение человечества к лучшему в моральном смысле. Отказывается он и от всякой провиденциальной точки зрения, которая притязает на предвидение свободных поступков человека.

Человек как свободное существо, говорит философ, наделен способностью быть причиной своего продвижения к лучшему и его творцом, но «предсказать событие как действие данной причины можно лишь в том случае, если будут налицо обстоятельства, способствующие этому». Возникновение этих обстоятельств случайно и потому не поддается точному предсказанию. Значит, задача состоит в поиске «исторического знака» — такого события, которое указывало бы на действие человеческой свободы в истории и позволяло бы заключить о ее движении к лучшему, а затем распространить это заключение на прошлое. Подобное событие должно рассматриваться не как причина прогресса, но как его свидетельство, как индикатор движения человеческого рода в правильном направлении.

Таким событием своего времени Кант считает Французскую революцию, на тот момент еще не завершившуюся. Независимо от того, победит она или нет, будет ли полна горем и зверствами, эта революция, говорит философ, находит в сердцах наблюдателей, не вовлеченных в нее непосредственно, «граничащее с энтузиазмом сочувствие ее чаяниям».

Если род человеческий встречает желанный успех чего-то и попытки к его достижению с таким всеобщим ликованием и бескорыстным участием, то это должно быть нечто моральное в своем основоположении, такое, которое разум демонстрирует как чистое и вместе с тем, ввиду огромного, составляющего эпоху влияния, как нечто свидетельствующее о признанном долге души человека и относящееся к человеческому роду в целом в его единстве.

Французская революция, прибавляет мыслитель, есть также «феномен эволюции естественно-правовой конституции»: хоть она и разрушает устоявшиеся законы в жестокой войне, в то же время она порождает движение к республиканской конституции, которая исключает всякую войну. Таким образом, Кант допускает, что поступь прогресса на каком-то историческом этапе может принимать форму политической революции, которая заново пробуждает человечество и его всемирно-гражданское сознание.

Подобное событие служит своего рода зеркалом, в котором человечество может себя узнать. Однако это еще не всё. За апелляцией ко всему человечеству у Канта явно просматривается разговор о конкретном сообществе европейской интеллигенции. Это не просто все люди на свете, а так или иначе ограниченное сообщество, участников которого связывает очевидное им самим единство всемирно-гражданских принципов и особое отношение к некоторому событию. Стало быть, это событие не только отражает состояние отстраненных дискуссий по поводу того, как нам что-нибудь обустроить. Оно настойчиво требует от наблюдателя внятного выбора в пользу того или иного отношения к нему. Оно не только объединяет человечество, но и разделяет людей на лагеря. Ведь очевидно, что прогресса хотят далеко не все.

По сути, Кант рассматривает теоретическое устройство и дает рациональное обоснование сочувствию требованиям Революции. Тем самым он способствует становлению и укреплению международного «сообщества граждан мира», лагеря приверженных идеалам просвещения и свободы. В этом смысле Кант вполне верен собственному соображению, что достоверным и законным способом предсказывать в человеческой истории можно лишь те события, которым содействует сам предсказатель.

И вот я утверждаю, продолжает он, что по взаимным расположениям светил и предзнаменованиям наших дней могу и без особого провидческого дара предсказать человеческому роду достижение этой цели [установления республиканской конституции и вечного мира], а вместе с тем и продвижение к лучшему, которое с того самого момента уже не сможет целиком обратиться вспять. Ибо подобный феномен в истории человечества не может быть забыт, потому что он вскрыл в человеческой природе задаток и способность к совершенствованию, которые ни один политик никакими ухищрениями не смог бы извлечь из предшествовавшего хода вещей. Дать обетование его, да и то лишь как неопределенного по времени и случайного события, могли только природа и свобода, соединенные в человеческом роде в соответствии с внутренними принципами права.

Таким образом, революция — не одно событие в ряду многих, а знак природы и свободы. Она — свидетельство продвижения человечества к своей цели и требование содействия от всех людей. Правда, совершенствования, по Канту, все еще стоит ожидать скорее на пути нравственных преобразований «сверху вниз», от просвещенной публики к народу. Следует поэтому не устраивать все новые политические революции, но, напротив, вносить вклад в прогресс разума, чтобы в правильных условиях человечество, путем революции или нет, оказалось способным перейти на качественно новый этап в развитии своих природных задатков. Такой взгляд, в сущности, не противоречит требованию «крепкого государства» как оболочки для хрупкого зародыша человеческих задатков. Как к этому ни относись, а в долгосрочной перспективе философ оказался прав: принеся Европе, да и всему миру множество неслыханных прав и свобод, революция в то же время укрепила государство, без чего, по-видимому, обойтись было нельзя.

Как людям в мире жить

Наконец, третий том собрания целиком занимает, пожалуй, самое недооцененное сочинение Канта — «Религия в границах одного только разума», Die Religion innerhalb der Grenzen der bloßen Vernunft. Сюда также вошли рукописные фрагменты, примечания редакторов и объемная вступительная статья переводчиков, Алексея Николаевича Круглова и Людмилы Эдуардовны Крыштоп. Трактат публиковался по-русски уже несколько раз и в основном был известен как «Религия в пределах только разума». В статье подробно раскрывается смысл оригинального названия и очерчивается контекст появления работы, на основании чего убедительно обосновываются новые переводческие решения. (Вкратце, дело в том, что понятие «предела» в утонченном словаре Канта уже занято и обозначает нечто совершенно иное, чем «граница».) Кроме того, на подмогу любопытствующим готовы прийти профессор Доброхотов со специальной лекцией, а также Пётр Владиславович Резвых, который прочитал в мае этого года развернутый доклад об одной из главных проблем трактата — коренном зле в человеческой природе.

Тем не менее даже подготовленному читателю разобраться в этом тексте непросто по многим причинам. Его формулировки двусмысленны, часто намеренно, а проблематика не только трудна, но и сложна: рассуждение разворачивается на пересечении сразу нескольких смысловых пластов. Содержание книги выходит далеко за рамки философии религии. Это одновременно исследование моральной природы человека, попытка рациональной теодицеи на пике эпохи Просвещения и обоснование преимуществ и необходимых преобразований законов религиозной общности перед лицом все интенсивнее наступающей секуляризации. Не вызывает удивления, что новаторский проект Канта не был вполне понят не только оппонентами всех мастей, но даже многими теоретическими и идеологическими союзниками. С другой стороны, в последние годы интерес к тексту растет. Вероятно, именно эта книга из всех кантовских сочинений опередила свое время в наибольшей степени.

В некотором смысле фундаментальные темы сочинений первого и второго томов сходятся в третьем. Читатель ждет уж рифмы «синтез», но ждет он зря, хотя кое-какое отношение к немецкому идеализму книга все же имеет. «Религия в границах одного только разума» сыграла важную роль в ближайшей рецепции кантовских идей Шиллером, Шеллингом и Шопенгауэром. В то же время трактат артикулирует некоторые базовые философские предпосылки сочинений о политике и цели прогресса. Ко всему прочему Кант развивает здесь и нечто вроде собственной социологической теории (что, правда, нуждается в отдельном объяснении). Так что без этой работы невозможно вполне понять ни его взгляды на просвещение и смысл истории, ни характер дальнейшей рецепции его идей.

Действительно, изощренный стиль кантовской прозы несколько теряет в ясности, но это не сказывается на глубине мысли. Пожалуй, даже наоборот: философ приглашает читателя вместе с ним погрузиться в самые темные глубины, куда доселе не проникал свет его разума. Говоря совсем поверхностно — все-таки где Кант, а где мы, — суммировать проблему можно следующим образом. Человек устроен сложно и неоднозначно. Он не просто не добр или зол по природе, но не является и чем-то средним, порою добрым, порою злым.

Дело в том, что его природные задатки чреваты сразу и тем и другим. То в нас, что способно привести человечество к самым светлым вершинам, к установлению царства божьего на земле, точно так же может повести его в бездонную тьму за князем мира сего. Добро несет на себе печать зла. Одно делает возможным другое, и все потому, что человек создан свободным. Таков его врожденный порок: шоколад тает, яйца бьются, бумага горит, а человек, это прекраснейшее из творений, способен делать не то, что нужно. Вот почему история не предопределена, и вот почему всеобщий прогресс, к счастью или нет, находится в руках человека. Просвещение — это не просто цель спокойного и методичного развития, а предмет самой настоящей борьбы.

Чтобы стать морально добрым человеком, недостаточно всего лишь беспрепятственно развивать зародыш добра, заложенный в нашем роде, но необходимо также бороться с враждебной, противодействующей в нас причиной зла — это среди древних моралистов было познано прежде всего стоиками в их лозунге «добродетель», который (как в латинском, так и в древнегреческом) обозначает мужество и храбрость и, следовательно, предполагает врага.

История глубоко проблематична, ведь за право господства над человеком и снаружи, и внутри него самого бьются принципы добра и зла. Здесь не должно быть лишнего прекраснодушия: вокруг и среди нас полно самых разных сил, которые не желают ни прогресса, ни торжества добра. Стало быть, как отдельный человек не способен раскрыть в себе задатки всего человеческого рода, так же он и не может завершить эту битву в одиночку. Религия в границах разума поэтому не только возможна и предпочтительна — она в некотором смысле неизбежна, пока живо человечество, и уж тем более если оно стремится к полному раскрытию своих задатков, то есть к свободному осуществлению целей истории.

Приблизиться к совершеннолетию, к спасению, как оно видится человечеству в некоторую эпоху, не получится ни одним индивидуальным усилием воли и разума, ни коллективным, но чисто политическим действием. Требуется «революция умонастроения», говорит Кант, постепенная коллективная перемена в сознании людей. Она возможна, поскольку человек не только изменчив и многолик, в чем убеждает нас прагматическая антропология, но также и постоянен в том, что называется его «умопостигаемым характером», в отличие от характера «эмпирического». Как бы то ни было, европейской культуре известен лишь один институт, достаточно могущественный, чтобы осуществить нечто подобное, и в то же время обладающий юрисдикцией как на Небе, так и на Земле, распоряжающийся как совестью отдельных людей, так и судящий о нравственности многих. Имя ему — Церковь.

Разумеется, Кант не занимается апологетикой. Он высказывает множество смелых соображений насчет разумной церковной конституции, желательных способов толкования Библии, всякого рода «поповства» и прочих скандальных для того времени вопросов. Фактически он ищет современную замену Церкви, ведь одной «твердой оболочки» государства недостаточно, чтобы человечность — а стало быть, и свобода — внутри него оставалась живой. Тем самым он говорит свое слово внутри почтенной традиции богословско-политической литературы, возникшей на рубеже Средних веков и модерна в работах авторов вроде Спинозы. Неслучайно он то и дело отсылает к Гоббсу, и даже четырехчастная структура книги отдаленно напоминает о «Левиафане».

Хотя Кант и не обсуждает узко политические проблемы, связанные с учреждением государства, он озабочен принципиально теми же вопросами. Как возможна этическая общность людей, не основанная на голом принуждении, в ситуации, когда церковный авторитет стремительно угасает, а незыблемость религиозных принципов подвергается все более решительному, притом разумному сомнению? Как возможно осмысленное существование рода человеческого в мире без того, чтобы история выродилась в дурную бесконечность насилия, перемежающегося короткими вспышками более-менее достойной и спокойной жизни, напоминающей об идеалах прогресса?

Как и всякая заслуживающая внимания мысль, ответ Канта сложен и чреват многими далеко идущими выводами, а потому требует от читателя предельной сосредоточенности духовных сил для правильного понимания. Во всяком случае, заранее ясно одно. Он крепко стоит на принципах разума и потому не сомневается, что на вопрос «как нам жить в мире?» можно найти внятный положительный ответ. Веру и надежду нам дадут разум и совесть. «Ибо если моральный закон повелевает, что мы должны теперь быть как люди добрее, то неизбежно следует, что мы должны это также мочь».

Блаженство человечества — не закономерный финал его истории, но дело рук самого человечества. Ведь «не существенно, а следовательно, и не необходимо, чтобы каждый знал, что Бог делает или сделал для его блаженства». Но, продолжает Кант, «необходимо знать, что он сам должен делать, чтобы стать достойным этого вспоможения». Не спрашивай, что мир сделал для тебя, как бы говорит нам великий философ. Спроси себя, что ты сделал для мира.