Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
В январе дочитывал автобиографию Соломона Маймона — польского еврея, который в конце XVIII века поочередно сделал две блестящие карьеры: сперва как раввин, а потом как немецкий философ. Это остросюжетный приключенческий текст, где есть всё: тайное изготовление модели мира, проклятие оленьей головы, пешие странствия, ученые диспуты, попойки, драки, поругание святынь и беседы с лучшими умами Берлина. В издательстве «Книжники» не так давно вышел исправленный и дополненный русский перевод. Но мне очень нравится и старая версия, сделанная еще в девятнадцатом веке — ее можно скачать по ссылке. Во избежание спойлеров не буду ничего цитировать, просто приведу несколько пунктов из оглавления:
«Воровство a la Rousseau, впоследствии открытое». «Я получаю двух жен разом, и наконец меня совсем похищают». «Я изучаю каббалу и наконец вовсе делаюсь врачом». «Благочестие и покаяние». «Дружба и бредни». «Развитие моего познания и образование моего характера» — и так далее.
В феврале читал «Долг» Гребера и в который раз пытался дочитать его же The Dawn of Everything (очень люблю, но до конца опять не добрался). В марте читал Агамбена, которого мне дарили или приносили попользоваться в удивительных количествах (спасибо!). В апреле — изданный в виде книжки семинар Якоба Таубеса «Политическая теология апостола Павла». Таубес был большим мастером устного рассказа — и текст эту энергию сохраняет даже в отредактированной форме (правда, публикаторы предупреждают, что аккуратно вычеркнули из расшифровки почти всю грубую брань в адрес разных академических светил). К маю мы с друзьями сделали народный аудиоперевод первой половины этой книжки (послушать можно в телеграме).
«Когда к нам приезжал Брежнев, — вот несколько лет назад он к нам приезжал, — и тут вдруг праздник. Он и спрашивает: что это за праздник такой сегодня? А было Вознесение. Ну а как про это Брежневу скажешь? Так ему сказали: это день германских военно-воздушных сил. Общим и тут и там будет, так сказать, стрелочка снизу вверх. Я вот не думаю, что Павел — просто такая стрелочка...»
Летом читал «Дождись лета» Романа Михайлова. А еще «Ягоды» и «Праздник».
«Разрывающаяся голова поит тело своим соком. Как проводница в поезде. Чай с лимоном, кофе с сахаром. Пейте, пейте, вкусно, бесплатно, отвлекает, радует».
Тогда же, летом, «Юность» Тони Дитлевсен. Взял в июне у коллежанки — и всё, так и не вернул. Перевод Анны Рахманько, холодный и прозрачный, этому тексту очень идет. В сентябре читал только детские книжки. В октябре — «Историю прозы в описаниях Земли» Станислава Снытко, в самолетах и в электричках (лучшие места для нее). В ноябре — переписку Петера Сонди и «Чудацькі думки» Михайла Драгоманова. А прямо сейчас разбираю по буковкам абсолютный хит еврейской женской литературы начиная с XVII века — легендарную книжку под названием «Цене-рене». Это что-то среднее между комментарием к Писанию и энциклопедией душеспасительных анекдотов обо всем на свете. Правда, я очень плохо читаю ашкеназский шрифт — так что не знаю, когда доберусь до конца первой страницы.
«А почему Тора начинается с буквы бет? Это учит нас, какова бет: у нее три стороны сплошные, а четвертая стенка открытая. Так же и мир: Святой, будь Он благословен, три стороны сделал сплошные, а где северная стенка, там Святой, будь Он благословен, сделал небо. Этим Он хочет сказать народам мира: „Пусть придут ваши боги, пусть сделают четвертую стенку — вы ведь их почитаете за богов, вот испытайте, что они умеют“».
Последние два с половиной года я жила между Апатитами и Москвой, часто ездила в командировки. Я долго путешествовала по Северу. Для близких я все время была где-то далеко и постоянно «обнаруживалась» в разных местах. Коммуникации со старыми друзьями и новыми знакомыми, оказавшимися в разных точках мира, то налаживались, то обрывались.
Мой читательский выбор обусловили два фактора — первый: что читала я, в основном урывками и в дороге (поэтому брала что-то компактное). А второй: что читала я, в основном находясь в окружении малознакомых людей и прекрасных северных пейзажей, развивающих меланхоличные мысли, — поэтому, книги эти были о том, как сохранить близость, вернуться домой, и о том, каково это быть «чужим». Недавно я узнала о таком термине — «человек-бумеранг». Как мне объяснили более юные коллеги — это человек, который не уехал в эмиграцию, но и не совсем (не в полной мере) «остался» — например, всеми силами сохраняет профессиональную мобильность (что все сложнее делать), стремится сохранять связи как с друзьями и коллегами в России, так и за ее пределами. Не знаю, насколько это определение применимо ко мне, так как с местами и людьми, которых я считаю родными, мне все сложнее встречаться. Но мне точно интересны те, кто преодолевает разрывы и границы в мире, где различные сообщества, группы и страны возводят непреодолимые стены друг от друга.
В дороге меня занимали эти вопросы: можно ли взять родину с собой? Как быть «отсюда» и «оттуда» одновременно? Где находится мой дом и как я определяю для себя, что это такое? Одной из таких «дорожных книжек» стала «Родина» философини Оксаны Тимофеевой. Она о любви к родине, но о той разновидности любви, которой чужд милитаризм. Мне близки слова Оксаны, которые я обнаружила в ее интервью годичной давности с Игорем Гулиным: «Мы, как животные и как растения, бежим, возвращаемся, мечемся, остаемся, пускаем корни, пробиваемся, как одуванчики через асфальт, трещим, как лед под ногами майора. У каждого свой способ быть отсюда, находить свой эрос, который возобладает над танатосом. Любовь к родине — не про смерть, а про жизнь». Однажды один значимый для меня человек сказал, что «эрос — это гравитация». В этом году меня, как и, думаю, многих, волновал вопрос — как сохранить близость с людьми и пространствами сквозь время и расстояние, как работает это притяжение, спасающее нас от одиночества, забвения и смерти.
Сразу после я прочитала небольшой сборник эссе, заметок, дневниковых записей Тимофеевой «Это не то», после которого меня посетило подзабытое ощущение легкости, которое появляется после долгого и откровенного разговора на кухне с давним другом. Вы можете говорить о тяжелых вещах, но сама возможность проговорить их в безопасном пространстве исцеляет. Я купила эту маленькую книжку в «Подписных изданиях», уже изрядно помятую, потом исписала страницы простым карандашом — комментировала слова Тимофеевой, как будто я могу ей ответить, и безжалостно загибала краешки страниц. Так Тимофеева стала моим невозможным, далеким, но будто бы знакомым, собеседником.
Еще одна книжка о любви, расстоянии и важности непрерывного диалога с близкими — «Брак как произведение искусства», в которой собраны тексты интервью, писем и размышлений писателя и психоаналитика Юлии Кристевой, родом из Болгарии, и французского писателя Филиппа Соллерса, исследующие их многолетние партнерские отношения. Как характеризует Кристеву и Соллерс одна из интервьюеров, это «люди, находящиеся в движении». Кристева и Соллерс познакомились за два года до майских событий 1968 года (в мае 1966-го), Кристева анализирует случившийся тогда всплеск «сексуальности и долгожданного освобождения», проявившийся в этой (их) встрече в форме очевидного взаимопонимания. Основанием возможного экзистенциального единства — интеллектуального, культурного и профессионального, — растянувшегося более чем на полвека, становится возрожденная чувственная память. Кристева пишет, что ей, чужестранке, настройка с детским опытом Соллерса дало ощущение приобщения также и к другому языку, опыту и культуре. «В любви, — продолжает Кристева, — воскресающей наши детства, которыми мы обменялись между собой, и только в ней, я перестаю быть чужестранкой». Соллерс в другом эпизоде интервью продолжает эту мысль: «встреча — это прежде всего столкновение между двумя мирами детства. Меня интересует детство, потому что мы родились в разных странах». И если ответом на то, как быть вместе, жить поверх границ и противостоять разделению, может быть любовь, то и чувствовать себя изгнанником или чужестранцем можно, никогда не покидая ни своей страны, ни своего языка. Кто же всегда чужой, как не писатель?
Соллерс и Кристева отводят много пространства в своих текстах размышлениям об «иностранности» в разных ее проявлениях. Соллерс пишет, что «нужно в определенной степени осознавать твою иностранность, которую носишь в себе. Если бы у меня не было этой глубиной иностранности, я бы не встретил странную иностранку». Тем не менее, несмотря на все сложности, как утверждает Кристева, именно партнерство, брак «опирается на глубокую убежденность, которую не поколеблют ни радости, ни горести, коим нет числа, — убежденность в том, что „это то место, где нужно быть“». Эта связь, которую можно назвать любовью или назвать иначе, заставляет быть там, где я должен быть. Так преодолевается «иностранность».
Кажется, что в авторах и авторках, с которыми я как читательница познакомилась в этом году, я пыталась разглядеть близких по духу собеседников/собеседниц, — тех, с кем я могла бы солидаризироваться. В этот год, проведенный в дорогах, проводив одних близких людей и покинув других, посещая вновь любимые места и прощаясь с ними надолго, — книжки помогли мне снова сформулировать для себя банальную истину, что есть только одна территория, которую можно назвать домом — не знающее границ пространство любви.
Мои отношения с чтением ухудшались и до 24 февраля, и на самом деле не события в Украине их испортили, а то, обо что всегда бьются любовные лодки: много работы, мало денег и сна, но в основном, конечно, глобальное отсутствие смысла. Поэтому большую часть года я читал то, что требовалось по работе, для души обращаясь к историческим работам, а также волшебным алмазам палпфикшна, напоминающим, за что я вообще люблю литературу.
1. Жорж Батай. Процесс Жиля де Рэ
В садистском удовольствии и чисто садовской монотонности, с которой Батай перечисляет преступления своего героя, виден интерес, лежащий за пределами истории. Интерес даже не философский, а, возможно, почти художественный: с таким же любованием Морис Дрюон выписывал едва ли более симпатичного Робера Артуа в «Проклятых королях». Автор проделал впечатляющую работу, собрав и проанализировав документы о жизни легендарного защитника Жанны д’Арк, и попытался нащупать корни ощущения вседозволенности, которое гипнотизирует многих, когда речь заходит о власть имущих — или о серийных убийцах. Однако созданный им образ утонул бы в рассуждениях о священных чудовищах, если бы не одна отрезвляющая деталь: Батай прекрасно понимает и прямым текстом пишет, что его герой — попросту очень глупый человек. Вся его властность, весь его садизм, его чудовищные преступления и, наконец, прискорбный финал — все проистекает из того, что он круглый дурак (как и большинство преступников). Это очень освежает и выгодно отличает Батая от многих других авторов, которые пишут о немотивированном насилии.
Самые впечатляющие места книги, конечно, — документальные материалы по делу Жиля де Рэ. Мне врезался в память один момент: судья несколько раз, отказываясь верить в происходящее, спрашивает подсудимого, почему тот насиловал и убивал детей. Может, он поступал по наущению дьявола? Это был какой-то ритуал? Может, ему кто-то подсказал, что делать? И Жиль с возмущением отвечает, что убивал он по одной-единственной причине: ему просто нравилось.
2. Руслан Скрынников. Борис Годунов
Одна из работ крупного специалиста по Смутному времени и опричнине (у него еще есть весьма актуальная книга «Царство террора»). Поразительное чтение, которое крепко меняет восприятие эпохи, если читатель сам не историк. При этом читается как шпионский детектив, чисто Ле Карре: у Скрынникова сухой, немного рубленый стиль и умение интересно раскручивать историю какого-нибудь документа. Монастырские хозяйственные записи показывают, что пытались скрыть московские власти от иностранцев, расхождения в подписях — как Годунов постепенно проталкивал себя в цари, а от реконструкции того, как именно мог начать свой путь самозванца Гришка Отрепьев, дыхание захватывает. Но скорее побочный эффект: Скрынников не делает ставку на доступность и броскость, но его рассуждения не на шутку увлекают. Среди прочего, можно узнать, безмолствовал ли народ (максимально не безмолствовал, и это прямо-таки поражает, особенно в текущий момент истории), убил ли Годунов царевича Дмитрия, и найти ответ на, пожалуй, даже более волнующий вопрос: а собственно кем он был, этот «рабоцарь» — великим правителем или параноиком-узурпатором?
3. Энтони Хоуп. Пленник замка Зенда
Не очень известный в России, но популярный в свое время в англоязычном мире бульварный романчик конца XIX века — жанровый шедевр. Он породил тьму подражаний: «руританских» приключенческих романов, где действие происходит в вымышленных европейских королевствах где-то неподалеку от Германии. За «Пленника» надо садиться с чистым сердцем, ожидая ровно того, что он может дать: красавиц и красавцев, поединков на шпагах, благородных джентльменов, коварных, но тоже не лишенных благородства злодеев, приключений и беспримерной отваги. Наивно? Может быть, но максима Умберто Эко, согласно которой «нельзя породить фразу „Было ясное утро конца ноября“ и не превратиться в Снупи», глубоко порочна, потому что именно в доброго простеца Снупи-то иногда и надо превращаться. Если сделать это правильно, то сработает магия и ты вернешься в место, которого нет и не было никогда, но по которому ты скучал с детства. И испытаешь лучшее, что может дать тебе художественная литература, — искреннее сопереживание героям. Не зря Честертон Хоупом в свое время восхищался — он-то знал, что без такой литературы мир давно сошел бы с оси.
В прошлый раз я участвовал в переписи читательских предпочтений авторов «Горького» в конце 2021 года — и начал свою реплику со слов о том, что «это был странный год». Прошедшие 2022-й и 2023-й со всей очевидностью продемонстрировали, что запас, который есть у жизни как по части странного, так и ужасного, не исчерпан нами даже приблизительно. Важно, что настолько же неисчерпаемым оказалось и всякое книжное старье, которому я в основном и уделял внимание в минувшем году. Надо сказать, что это было не ностальгическое чтение — наоборот, мне кажется, что есть такие авторы и такие литературные традиции, которые, не успев исчерпать себя полностью, тем не менее оцепенели в нашем читательском воображении, превратившись в резервуары чистой потенциальной энергии, которые чуть тронь — и они продуктивно разрядятся в будущее.
Одним из авторов, к которому в этом смысле получилось вернуться, стал Иван Иллич. «Освобождение от школ», «Немезида медицины», «Алфабетизация популярного ума» — все это книги, которые заставляют верить, что действительно можно «перепридумать всё», даже очутившись в не самых лучших для воображения временах. Иллич радикален, нетерпим, маргинален, и в связи с этим чтение его текстов обладает потрясающим по своей силе освежающим эффектом.
Другой автор, с которым мы заново познакомились в этом году, не меньший радикал, чем Иллич, — это Субкоманданте Маркос. Самой нежной и трогательной книгой оказалась подборка его сказок о жуке Дурито, черепахе Пегасе, девочке Марии и разных других волшебствах Лакадонской сельвы. Маркос оказался спокойным, нежестоким человеком с тихим и размеренным голосом. Захотелось, как это делали его корреспонденты в 1990-х годах, написать ему письмо и пожелать успехов и любви всем благородным повстанцам Чьяпаса.
Третьим бунтарем, чтение текстов которого сильно раскрепостило ум и в целом обнадежило, стал Пол Фейерабенд. По непонятной причине самые лучшие и в идеальной сохранности издания его книг «Против метода» и «Прощай, разум!» обнаружились в Краснодарском крае — именно оттуда мне их отправляли букинисты, предварительно завернув в несколько слоев картона и пленки-пупырки. По очередному прочтению Фейерабенд оказался автором кристально ясным, небывало уместным, очень теоретически строгим и вместе с тем умеющим выбрать по-настоящему доверительную интонацию при общении с читателем. Лозунг «Наша позиция — эпистемологическое неподчинение» приписывают Полю Пресьядо; я думаю, что Бог любит большие батальоны и крупные калибры — и, если хочется именно такого неподчинения, стоит вернуться именно к Фейерабенду.
Кроме совсем уж старья, важными в минувшем году оказались еще две книжки: «Змей и Радуга» Уэйда Дэвиса и «Верю каждому зверю» Настасьи Мартен. Оба этих антрополога — мастера совершенно разных эпистемологических стилей: Дэвис в привычном смысле слова дюркгеймианец, а Мартен пишет из состояния анимистической перспективы неразличенности мира и рассказчика. Эти книжки необходимо читать всем тем, кто в какой-то момент тоже почувствовал себя запертым в тупиках воображения: гаитянские зомби и камчатские медведи станут вашими надежным проводниками в лабиринтах ума.
Уходящий 2023 год для меня выдался не очень богатым на прочитанные новинки — в основном дочитывалось ранее купленное. Приобретенных бумажных книг также оказалось рекордно мало. Тем не менее некоторое количество книг, которые хотелось бы отметить в конце года, накопилось.
1. Очень приятным открытием оказалась книга Найла Киштайна «Краткая история экономики: 77 главных идей о богатстве и бедности от Платона до Пикетти». Широкая публика зачастую считает скучными и нечитабельными труды по экономике, а уж сделать историю экономической мысли интересной, понятной и привлекательной для читателя без специального образования за всю историю нашей дисциплины, кажется, удалось только Роберту Хайлбронеру с его «Философами от мира сего». После прочтения книги Киштайна я сразу бросился писать коллегам, что появился текст, который смело можно рекомендовать и студенту, и школьнику, и любому желающему. При всей эпохальности труда Хайлбронера на настоящий день он уже немного устарел, так как первое издание вышло в 1953 году, а самым современным экономистом на тот момент был Йозеф Шумпетер (в более поздних изданиях была добавлена лишь очень краткая глава с рефлексией о тогдашнем состоянии экономической теории). «Краткая история экономики», вышедшая в оригинале в 2017 году, позволяет наверстать прошедшие семьдесят лет. Охват книги — от древних греков до наших дней — дает возможность последовательно проследить эволюцию человеческой мысли о хозяйстве. При этом книга отлично сбалансирована: из нее можно узнать как о наиболее значимых достижениях в экономике мейнстрима — есть главы и про экономический империализм, и про поведенческую экономику, и про теорию аукционов, — так и о гетеродоксальных направлениях: ознакомиться с теорией финансовой нестабильности по Мински, феминистской экономической теорией или современной критикой неравенства. Наконец, стоит отметить, что автору удалось кратко и доходчиво передать не только идеи экономистов далекого прошлого, но и современные теории, как правило выстроенные на фундаменте не самой простой математики. Подведу субъективный итог: мне кажется, что на сегодняшний день это лучшее из всех опубликованных на русском языке введение в историю экономической теории.
2. Если в 2022 году под настроение читались мемуары людей, живших в сложные времена, то в 2023-м наступила пора воспоминаний авторов-эмигрантов, авторов, разделенных между разными жизненными мирами. Более всего запомнилась книга-диалог «Точка притяжения», где поэт Томас Венцлова в разговоре с Эллен Хинси вспоминает свою жизнь: детство в послевоенной Литве, учебу в Вильнюсском университете, общественную атмосферу после XX съезда КПСС, знакомство с деятелями культуры и диссидентами, участие в Хельсинской группе и последующий отъезд из СССР. Несмотря на все пережитые им события, спустя много лет Венцлова повествует очень спокойно и очень взвешенно, и оттого сам проникаешься этим настроением. Отдельно хочется похвалить перевод и особенно примечания от Анны Герасимовой.
3. В мае наступила очередь книги британского историка Питера Бёрка «Полимат. История универсальных людей от Леонардо да Винчи до Сьюзен Сонтаг» (хотя начинается она с древних греков, а заканчивается отнюдь не Сонтаг — про нее там буквально полстранички). История людей, внесших вклад во множество разных дисциплин, вышла очень познавательной. При этом содержание не сводится только лишь к биографиям — читатель узнает и про социально-экономические условия, позволявшие полиматам в разные эпохи заниматься своей деятельностью, и про историю возникновения различных дисциплин и институционализацию науки, и про кризисы, которые переживало универсальное знание.
4. Из-за обилия в прошедшем году дискуссий по историческим вопросам взялся за книгу Виталия Тихонова «Полезное прошлое. История в сталинском СССР». По всей видимости, выбор был правильным, и ее чтение принесло больше пользы, чем ознакомление с самими дискуссиями.
5. Влет ушли — по день на каждую — «Лето с Прустом» и «Лето с Бодлером» (пусть последняя и была прочитана в январе). Утешаю себя тем, что в этой серии остались еще Гомер и Монтень.