Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Этот год для меня начался с «Балканской трилогии» Оливии Мэннинг, эпопеи об эмиграции времен Второй мировой войны. Затягивающая и неспешная, обманчиво простая история о людях, которые пытаются любить, искать покой и радоваться жизни, когда вокруг мрачно громыхает история. Роман приятно удивляет тем, насколько легко сочувствовать его героям, жившим восемьдесят лет назад. Среди них есть и сын русского князя, и английские дипломаты, и румынская элита. Трагедия маленького человека перед лицом разъяренного человечества представлена в «Балканской трилогии» актуально и убедительно. В остальном зарубежную литературу я читал мало — могу вспомнить только романы Викрама Сета, Исмаиля Кадарэ, а также «Ирландские сказки» Йейтса в прекрасном переводе Шаши Мартыновой.
Гораздо больше в этом читательском году было современной русской прозы. Порадовали книги Антона Секисова «Комната Вагинова» и «Курорт», «Течения» Даши Благовой. Произвел сильное впечатление роман «Дети в гараже моего папы» Анастасии Максимовой — пожалуй, одно из главных открытий года. Психологически детальный, бескомпромиссно честный текст и вместе с тем остросюжетный page-turner показывает жизненный путь обычного, разве что слишком желающего чужого одобрения парня, который подростком узнаёт, что его отец был серийным убийцей и насильником.
«Маркетолог от Бога» Екатерины Какуриной и «Шмель» Ани Гетьман стали для меня главными дебютами года. Почти противоположные по своему настроению, обе книги манифестируют смелый писательский поиск. В «Маркетологе от Бога», обаятельном, немного сумбурном и смешном романе, выстраивается поле для диалога и парадоксального взаимопонимания между светским постхипстером и православным верующим. В темном и болезненном «Шмеле», при специфическом содержании, найдены замечательные стилистические решения. Отталкиваясь от приемов автофикшна, автор оживляет типичную канву современного романа-рефлексии новым языком и новой образностью.
Что касается опытных авторов, здесь я особенно отметил для себя тонкую и остроумную «Уранотипию» Владимира Березина и лиричный, не совсем укладывающийся в рамки фирменного авторского метода «Поход на Бар-Хото» Леонида Юзефовича. По-настоящему любопытным чтением стал для меня слегка безумный, сложный «Катехон» Сухбата Афлатуни. Из ближайших планов на новогоднее чтение — роман Нади Алексеевой «Белград» и большой сборник святочных историй современных авторов «Сказки Нового года». Сборник интересен мне уже тем, что там поучаствовали как опытные прозаики, например Алексей Сальников и Оксана Васякина, так и вчерашние дебютанты. Кроме того, когда под одной обложкой разные писатели переосмысляют какой-то отдельный жанр, это зачастую подсвечивает некоторые неявные тенденции литературного процесса.
Возможно, с опозданием, но в 2024 году мне стало окончательно ясно, что к середине 2010-х сформировалось глобальное литературное явление, которое олицетворяли молодые писатели, как правило, левых взглядов и самых разных идентичностей, писавшие в основном о насилии: семейном, классовом, гендерном, моральном, государственном и так далее. Их основным литературным методом стал автофикшн, и, благодаря этому, он стал доминирующей литературной формой на рынке серьезной литературы (важно: они не изобрели автофикшн, а популяризировали его). Во Франции лицом этого литературного поколения стал Эдуард Луи, писатель 1992 года рождения, который во второй половине 2010-х опубликовал несколько автофикшн-романов, посвященных разным формам насилия и получивших столь широкую медийную огласку, что Уэльбек со своими порноинициативами смотрится откровенно жалко.
Литературная стратегия Луи, как мне кажется, балансирует между хладнокровным автофикциональным методом Анни Эрно и безграничной социальной яростью в духе Золя/Селина/Уэльбека. Но главный его интеллектуальный вдохновитель — Пьер Бурдье. Луи, следуя его заветам, исследует насилие через призму современной левой французской социологии. Под насилием он понимает не игру на хрупких чувствах «нормальных людей», а реальное физическое насилие, вызываемое интересами политических агентов разных классов.
Именно этому посвящен его крошечный роман «Кто убил моего отца» (2018), прочитанный мной летним вечером в уходящем году. Центральная тема романа — как политическая система Франции в 2010-е спровоцировала социальное «убийство» отца автора. Из-за несчастного случая на заводе его отец — типичный рабочий с севера страны — становится инвалидом. Внезапное деклассирование меняет политические взгляды этого человека: он перевоплощается из ле пеновского гомофоба в эмпатичного, хоть и парализованного мужчину, наконец-то симпатизирующего политическим идеалам сына — единственного человека, который его не бросил. Тем самым происходит символическое возвращение отца (представителя рабочего класса) из идеологического поля новых правых в зону интересов настоящих левых. А предельно интимный литературный текст об отношениях отцов и детей внезапно превращается в революционный манифест против французского политического истеблишмента.
К сожалению, публикация романов Луи на русском языке вряд ли возможна — он открытый гей и почти все его книги так или иначе посвящены его сексуальной идентичности, — но меня удивляет, что он не переводился на русский даже в каком-нибудь 2018 году, когда все смотрели и обсуждали «Назови меня своим именем». Потому что эти романы показывают другую Францию — не ту, где Эмили гуляет по Парижу, а Францию, в которой есть абсолютно универсальные социальные проблемы, знакомые людям в любом уголке мира, и тем более в России.
Фантастическая растерянность
О проблемах, общих для всей книжной индустрии в целом, расскажут, наверное, другие эксперты. Ну а я остановлюсь на том, что характерно именно для «фантастического цеха», а для других направлений не слишком типично.
Настроение, царившее в нашей фантастике в 2024 году, проще всего охарактеризовать словом «растерянность». Рынок сегодня буквально завален фантастикой, это было особенно заметно на книжной ярмарке non/fiction, прошедшей зимой в московском Гостином дворе. Любовно-романтические истории, книги для «молодых взрослых», романы о магических академиях и попаданцах (а чаще попаданках) в фэнтезийные миры — лет десять назад абсолютно невозможно было представить все это на «главной витрине отечественной интеллектуальной литературы», да еще в таких количествах.
Уже по закону больших чисел где-то среди этих книг должны скрываться тексты, выражаясь дипломатично, адресованные не только строго очерченной целевой аудитории. Но как выделить их из этой гомогенной массы, не знает нынче ни издатель, ни читатель. Все книги одинаково оформлены, их одинаково, буквально в одних и тех же выражениях, рекламируют редакторы и блогеры, а имена авторов за редким исключением ничего не говорят публике — по крайней мере, публике, далекой от трудовых будней сетевого самиздата.
Писатель-фантаст восьмидесятых, девяностых и нулевых существовал в журналах и участвовал в тематических антологиях, давал интервью, получал премии или гордо отказывался от наград, следовал определенной традиции или против этой традиции бунтовал, о его книгах увлеченно спорили критики — как минимум жанровые, а порой и «толстожурнальные». Узнать, кто он, что пишет, что из себя представляет, при желании не составляло особого труда.
Однако все эти инструменты начали давать сбои еще в 2010-х, а в последние годы разрушились окончательно. Жанровые премии «с репутацией» понемногу сошли со сцены, единственный уцелевший в России профильный ежемесячник «Мир фантастики» почти не печатает художественную прозу, система авторитетов рассыпалась. Куда бедному крестьянину податься — вопрос риторический, без ответа.
Некоторую надежду еще недавно внушал институт независимых книжных блогеров, но те сами все поломали, наперегонки бросившись выкатывать прайсы, — коммерческий характер этой движухи особенно заметен как раз в сфере, связанной с фантастикой. В писательских чатах и каналах, где засели молодые фантасты, только и разговоров, что о платном продвижении: где, как, почем. Да, конечно, есть блогеры, которые занимаются книгами «по любви», и их, вероятно, большинство, но репутация испорчена безвозвратно. Какой может быть авторитет, какое уважение к представителям цеха, которые, не стесняясь, оказывают платные услуги по чтению книг и в меру таланта симулируют удовольствие строго в рамках отпущенного бюджета?
У издателей фантастики, даже у издателей, «желающих странного», у тех, кто не прочь сделать упор на интеллектуальную «жанровую» прозу, не осталось других метрик, других ориентиров, кроме размера аудитории писателя, количества подписчиков, просмотров в соцсетях и на платформах самиздата. В итоге самые значимые и резонансные фантастические книги 2024 года пришли со стороны так называемого мейнстрима, условной «Большой Литературы», где такие инструменты разрушены еще не полностью: «Бояться поздно» Шамиля Идиатуллина, «Кадавры» Алексея Поляринова, «СНТ» и «Уранотипия» Владимира Березина, «Табия тридцать два» Алексея Конакова, «Когната» Алексея Сальникова, «Вегетация» Алексея Иванова и т. д. и т. п. На их фоне почти теряются нетривиальные романы представителей «четвертой волны советской фантастики» — «Персональный детектив» Владимира Покровского и «Милость Господня» Андрея Столярова, а уж все остальное и вовсе сливается в единую массу.
Хотя, может, и к лучшему: главные «жанровые» бестселлеры последних лет написаны настолько небрежно, что скорее дискредитируют фантастику. С другой стороны, того, кто читал в нулевых Василия Головачева, «Графом Авериным» или «Марой и Мороком» не напугаешь.
Что еще принципиально нового приключилось в нашем «жанровом гетто» в минувшем сезоне? В 2024 году на крошечную фантастическую полянку потянулись крупные структуры и организации, иногда с солидными бюджетами наперевес. При этом от фантастов они требуют того, что фантастика не в состоянии дать в принципе: всем нужны какие-то рецепты, сценарии светлого будущего, заказчики и организаторы дорогостоящих ивентов хотят, чтобы фантастика поднимала надои и звала молодежь в технические втузы. К сожалению, эти солидные организации не очень понимают, как устроена фантастика, как десятилетиями растет сложная, разветвленная экосистема, — и как сгорает за час от случайной спички. А когда эксперты осторожно намекают, что реальное развитие фантастики невозможно, например, без системы конкурирующих журналов, от таких экспертов отмахиваются, как от назойливых мух. В общем, понятно, что все это не всерьез, понарошку, — и, скорее всего, ненадолго: быстрых результатов не будет, приоритеты сменятся, и все вернется на круги своя.
Ну а в остальном — полет нормальный, дорогие товарищи.
Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо.
Работая над подобным текстом в прошлом году, я понял, что читаю не столько, сколько хотелось бы. В этом году постарался исправиться.
⦁ Ксения Родионова. Харбин. Вера и отчуждение
Из всех книг, к которым я обращался в ходе работы над тем или иным текстом для «Горького», хочу выделить книгу Ксении. Я прочитал ее за несколько дней в метро. Научные книги далеко не всегда написаны языком, доступным широкому кругу читателей. В этом случае перед нами исключение. Ксения действительно отточила текст до такой степени, что его легко и увлекательно читать.
Для журнала «Религиоведческие исследования» я написал рецензию на эту книгу, ее можно прочитать по этой ссылке.
⦁ Дэвид Гребер. Бредовая работа
Про американского антрополога и анархиста я услышал несколько лет назад, но только в этом году добрался до его наследия. Тоже читал эту книгу в метро. Мне очень понравилось, что Гребер позволял себе отступать от строго академического языка и использовал слова, не принятые в академии, но столь понятные и привычные для людей, находящихся вне стен научного сообщества. Это было к месту. Понравилось также, что автор периодически вставлял тексты своих информантов, работающих на той или иной позиции. На мой взгляд, от этого книга очень выиграла.
⦁ Джон Пайпер. Истинно живы: что происходит, когда мы рождаемся свыше
Религиозные (и не только) люди выдвигают разные критерии, на основании которых решают, куда они попадут после смерти. Можно встретить фразу типа «Я никого не убивал и не грабил, конечно, я буду в раю», а можно услышать перечисление религиозных практик, совершенных за тот или иной период (молитвы, посещение церкви и т. д.).
В Евангелии от Иоанна есть текст, который открывает совсем иную перспективу. В нем Иисус говорит фарисею Никодиму следующее:
«...истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия <...> истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие».
Впервые этот текст я услышал очень давно. Я читал те или иные его толкования, но все их авторы были представителями арминианской традиции. Некоторое время назад я открыл для себя реформатское богословие. Во многом это произошло благодаря Антону и Даниилу, с которыми я познакомился, проживая в Москве.
Несмотря на то что реформатское богословие мне не близко, так или иначе оно мне интересно: серьезная интеллектуальная составляющая, его влияние на современных российских евангеликов, которые входят в сферу моих научных интересов, и т. д. В свете этого я и решил разобраться, как смотрит на вопрос рождения свыше представитель реформатского богословия.
Повторю, этот библейский текст и его значение едва ли держит в голове бóльшая часть мирового христианского сообщества. О значении рождения свыше в заключении книги автор пишет так:
«Слова Иисуса „Должно вам родиться свыше“ (Ин. 3:7) проникают в самую суть мировых проблем. Без этой радикальной перемены в человеческой сущности не будет окончательного мира, безоговорочной справедливости, торжества над ненавистью, себялюбием, расизмом. Все иные диагнозы и средства исправления поверхностны. Они могут быть довольно важными — как законы, которые удерживают людей от наихудших проявлений своей порочности. Но без рождения свыше люди не изменятся внутри, а именно там и коренится проблема. Если люди не изменятся внутри, тогда наш врожденный эгоизм уничтожит все мечты».
⦁ Евангельский Петербург в портретах и биографиях
Отрадно, когда по теме, которой ты когда-то интенсивно занимался, выходят новые книги. Практически все главы этой работы написаны Владимиром Степановым — другом, коллегой по цеху и лучшим на данный момент специалистом по пашковскому движению. Было очень приятно встретить на ее страницах неизвестную мне фотографию Василия Пашкова, о котором я написал книгу.
На вышедшую в этом году книгу я написал рецензию, которая будет опубликована в ближайшем выпуске «Религиоведческих исследований».
⦁ Новый Завет
В этом году как-то по-новому стал смотреть на Библию, которая знакома мне с детства (спасибо родителям). Стал больше осознавать, что для понимания библейского текста очень важен контекст, в плане герменевтики нужно быть хорошо подкованным. Порой думаешь, что делать с обилием толкований на тот или иной текст и какое ближе к истине. А с обилием толкований я в этом году встретился, например, когда писал текст о феминистской теологии и смотрел толкования на соответствующие библейские тексты.
⦁ Карен Армстронг. Святой Павел: апостол, которого мы любим ненавидеть
Что только не встретишь, когда разговариваешь с людьми о христианстве. Я не беру случаи типа: «Если Бог Всемогущ — может ли Он создать камень, который не сможет поднять?» Несколько раз мне приходилось слышать, как люди говорят, что Библия сто раз переписана, а доверять ей — нет смысла (речь об исторической составляющей). В такие моменты понимаешь, что просвещение все еще актуально.
Неоднократно в подобного рода разговорах мне приходилось слышать, что вообще-то христианство, которое мы сегодня знаем, изобрел апостол Павел. Потом я о нем еще где-то что-то услышал. В общем поднакопилось, и я решил: пора что-нибудь о нем почитать. Попалась эта книжка, решил купить. К тому же имя автора слышал неоднократно.
Если что — я отдаю себе отчет в том, что из себя представляет автор. При всем этом ее интерпретация библейских текстов, их прочтение меня очень удивили. В целом книга не понравилась, и не только из-за герменевтического инструментария Карен.
Как оказалось, к методологии Армстронг вопросы возникли не только у меня. Религиовед Алексей Зыгмонт в обзоре на одну из ее книг пишет: «лично я полагаю методологию и выводы авторши глубоко и фатально ущербными». Такие дела.
⦁ Ирвин Ялом. Вглядываясь в солнце: жизнь без страха смерти
Об этой книге можно говорить много. Отмечу два момента. Первое: сегодня часто приходится слышать о психологии, терапии и т. д. Книга хорошо показывает, как работает психотерапевт (коим является автор) и происходит терапия.
И второе: с разными людьми и в разных контекстах мне не раз приходилось говорить о смысле жизни. Так вот, если ограничивать его жизнью на Земле, то, на мой взгляд, автор сообщает одну из самых лучших его трактовок (при вере в загробную жизнь этот смысл тоже, конечно, важный). Речь идет о «волновом эффекте», суть которого заключается во влиянии человека на других людей. Подготовили хорошо ученика к ЕГЭ, а он благодаря этому поступил в хороший вуз? Давали ребенку читать книги, а в будущем он взял и стал писателем? Все это примеры «волнового эффекта».
⦁ Леонид Михович. Традиционное богослужение в баптистских церквах: формирование, особенности и внутренние конфликты
Мне приходилось общаться с большим количеством людей, не в последнюю очередь — с теми, кому перевалило за пятьдесят. Из всех в моей голове четко зафиксированы двое, являющиеся для меня прекрасными образцами сочетания мудрости и простоты. Автор этой книги — один из них.
Пишу я это не потому, что хочу воспеть панегирик автору, с которым знаком лично. Упоминаемое мной сочетание хорошо отражается в его книге, особенно в ее третьей части — «Напряженность в богослужении». Рассуждая о баптистском богослужении в контексте секулярного общества (и не только), автор далек от провозглашения тезисов вроде «раньше было лучше, будет как раньше, никаких изменений». В этой главе председатель Союза евангельских христиан-баптистов в Республике Беларусь проявляет себя как стратег, заботливый пастор и исследователь, который должен стараться быть объективным. Я хоть и не баптист, но если бы стал им (или членом какой-то другой христианской церкви), то хотел бы, чтобы пастор церкви был похож на автора этой книги.
На работу Миховича, в основу которой положена его докторская диссертация, я написал рецензию. В следующем году она выйдет на белорусском языке. Фрагмент его книги доступен здесь.
⦁ Тимоти Келлер. Расточительный Бог: возрождение основ христианской веры
Думаю, каждый читающий этот текст слышал про притчу о блудном сыне. И скорее всего, воспринимал ее с акцентом на младшем брате, который взял у отца часть имения, расточил ее и вернулся домой. До прочтения этой книги я тоже практически не замечал старшего брата из притчи. Автор же прекрасно интерпретирует слова и действия старшего брата, наполняя их смыслом. Теперь, после знакомства с его книгой, привычный (хотя и важный) смысл этой притчи кажется мне слишком простым.
Примером того, как эта книга действует на читателя, являются следующие слова собеседника «Горького»:
«Мое сознание перевернулось от того, как Келлер грамотно и точно расписал и передал значение притчи, произнесенной Иисусом Христом. Я увидел не просто мысли человека, а его стремление и подчинение Слову Божьему. Такой взгляд радикально отличался от всего, что я когда-либо слышал в кругу своего общения».
⦁ Джин Эдвард Вит младший. Духовность креста. Введение в евангелическое христианство
Если вы хотите узнать, что из себя представляет лютеранство, — не пройдите мимо этой книги.
⦁ Майкл Лоурсен. Обращение: как Бог создает Свой народ
Лучшая прививка от культурного христианства. Запомните: «У Бога нет внуков, только дети».
Завершаю год чтением автобиографии Пола Фейерабенда. Когда готовился к интервью с Ольгой Александровной Седаковой, читал фрагменты ее книги «И жизни новизна. Об искусстве, вере и обществе». Как же глубоко и прекрасно она пишет. Этот год тоже закончу с ее книгой.
В уходящем году, как и в любом другом, чтение — главное, что держит меня на плаву. Не могу представить другого такого же занятия — сродни дыханию или сну. Уже много лет я посещаю библиотеку-читальню им. Тургенева, где можно и брать замечательные книги, и работать в тишине, поглядывая на улицу через крохотные деревянные форточки.
Я слежу за новинками — но отчего-то сразу же их не покупаю, предпочитаю вдумчиво выбирать то, что мне необходимо именно сейчас. Лишь недавно — в последние два года, ровно столько, сколько я учу японский язык, — я стала читать книги из библиотечного раздела с японской литературой. За прошедший год мне удалось прочесть все, что там есть. Конечно, я лукавлю: я брала лишь то, чего не читала до этого. А вот Харуки Мураками, освоенного еще в старшей школе, и Рю Мураками, которого я однажды спутала с Харуки, но остановиться было уже невозможно, я поприветствовала кивком и поскорее убежала, чтобы они не стали меня порицать.
Конечно, японской литературой мой список чтения в этом году не ограничивался — но именно к ней я обращалась чаще всего, именно в ней находила что-то созвучное мне самой. Когда я говорю о Японии, собеседники отвечают, что понять эту страну тяжело. Мне это странно слышать, потому что я тут никакой сложности не вижу. Оттого, должно быть, я и возвращалась в этот мир, пока еще недоступный для меня географически. Особенно в этом году меня заинтересовали авторы эпохи Мэйдзи — переходного времени, когда Япония из феодальной, аграрной и глубоко закрытой страны стремительно превратилась в модернизированное чудовище, эдакого механического младенца, который гребет своими ручками все, что видит, и растет с бешеной скоростью. Эти процессы нашли яркое отражение в литературе.
В «Тургеневке» я нашла издание 1990 года, в котором под одной обложкой собраны рассказы и повести Мори Огая («Дикий гусь», «Танцовщица», «Семейство Абэ», «Месть в Годзиингахаре» и другие) и роман Симадзаки Тосона «Нарушенный завет». В них состояние японского общества, схожее с пубертатом, выражено через лиричные, тонкие и романтичные истории. Есть и чуть более поздние книги, написанные до Второй мировой войны. Например, сборник удивительного автора Кэндзи Миядзавы под названием «Звезда Козодоя». Выходцу из богатой семьи, Миядзаве претили семейные устои, основанные на ростовщичестве и обогащении за счет бедняков. Он закончил сельскохозяйственный университет и преподавал в сельской школе, попутно помогая местным крестьянам развивать сельское хозяйство. Эксцентрик и чудак, он был всеобщим любимцем — еще и потому, что писал удивительные и тонкие вещи, пронизанные любовью к земле и людям, которые на ней работают. «Звезда Козодоя» — это увлекательный мир, созданный Миядзавой, где каждая частичка леса — живая, наделенная душой и волей.
Пожалуй, самый яркий литературный голос, возвещающий о тектонических культурных сдвигах эпохи Мэйдзи, — Дзюнъитиро Танидзаки. Он родился уже после свершившихся революционных перемен, но все его творчество посвящено исследованию дуальности старой Нихон и новой Японии (чего стоит только его знаменитое эссе «Похвала тени», в котором он рассуждает о традиционной японской культуре с точки зрения концепции приглушенного освещения). Его роман «Мелкий снег» (его я, правда, купила на сайте издательства «Гиперион», а не взяла в библиотеке) — история одной семьи, четырех сестер, судьбы которых стали полем битвы консервативных устоев и новых правил. Но, к моему счастью, я нашла в библиотеке и поздние работы Танидзаки, которые стремительно «проглотила»: полные эротизма «Любовь глупца», «Дневник безумного старика» и «Ключ».
Приятной неожиданностью стала находка антологии японской женской прозы «Круги на воде». В нее вошли работы Савако Ариеси, Сидзуко Го, Риэ Ёсиюки, Нобуко Ёсии и других малоизвестных, но блистательных писательниц. Когда я перевернула последнюю страницу, то первым делом записала все имена и стала искать их книги. Тем и хороши сборники — они расширяют литературный кругозор. Рядом я нашла еще одну важную для изучения проблем японских женщин книгу — роман «Цитадель» Фумико Энти, в котором социальные преобразования эпохи Мэйдзи отражены через историю жизни одной хрупкой, но сильной духом женщины.
Все в тех же библиотечных фондах нашлась еще одна книга о судьбе японской женщины, поразившая меня тонким психологизмом, — роман Такэо Арисимы «Женщина». Ее сюжет построен нелинейно, но в итоге выводит читателя к главной истории: женщина, многое повидавшая в молодости, плывет в Америку, надеясь на лучшую жизнь и стараясь сохранить лицо под пытливыми взглядами консервативно настроенных пассажиров. У Арисимы есть еще одна чудесная вещь, которую я прочитала в этом году, — роман «Потомок Каина». Но его я нашла в издании, взятом в Библиотеке иностранной литературы.
Были в «Тургеневке» и произведения, созданные в более поздние времена, например повесть Ёсиюки Дзюнноскэ «До заката» (1978) — об отношениях сорокалетнего женатого мужчины и молодой девушки. Или роман 1986 года Сюсаку Эндо «Скандал» — о двойственности любого человека, принятии своей темной стороны и знакомстве героя со своим злым двойником.
Сборник Кэндзи Маруямы «Сердцебиение» объединяет новеллы-рассуждения о политическом терроре, человеческом одиночестве, непроглядной тьме социального гнета и индивидуализме в современном японском обществе. Новелла, давшая название сборнику, поразительно удачно воспроизводит попытку проникнуть в голову убийцы. Я обращалась и к старинной литературе — эпохи Эдо (1603–1868), — и более ранней. В «Тургеневке» нашелся сборник мастера короткой новеллы XVII века Ихара Сайкаку. Там есть есть и его знаменитая «История любовных похождений одинокой женщины». Он ярко воссоздает быт эдосцев через детали быта, порой совсем уж неприятные.
Не всегда я бродила вдоль стеллажей японского раздела. Уже два года я исправно покупаю новинки издательства «Гиперион». В этом (после знакомства с творчеством Дзюнъитиро Танидзаки) я купила у них на сайте книгу «Любитель полыни» — снова полное чувственности рассуждение о смене эпох. Неожиданным открытием для меня стала книга «Равнина Мусаси» Куникида Доппо. Очень точное, почти документальное описание японской природы приглашает читателя отправиться в поход по просторам у подножия горы Фудзи. Но самая ценная покупка этого года для меня — книга «Песни богов народа айну». Это сборник Юкиэ Тири (1903–1922) — молодой писательницы, представительницы айнов, коренного населения острова Хоккайдо, из общины Тикафуми. Тири, по сути, спасла эпос своего народа, насчитывающего в современной Японии не более 25 тысяч человек. Впервые на русском языке в сборнике представлены все тринадцать «божественных» песен айну.
Не обошлось в этом году и без импульсивных покупок во время прогулок (никто не упрекнет меня за это — я знаю, вы делаете так же). Например, я приобрела автобиографическую «Непрошенную повесть» придворной дамы Нидзё, жившей в XIII веке. Эта щемящая, очень грустная и безупречно написанная в жанре никки («дневники») личная история и сегодня читается легко. Здесь нет того размаха, как в «Повести о Гэндзи», или такого же лихо закрученного сюжета, как в «Путанице», но зато это полная интимности, трагедии и личного драматизма исповедь женщины, отчетливо понимающей, что ее жизнь полностью зависит от мужского мира, одержимого жаждой власти, денег и признания. Героиня — одна из фавориток императора, и ее благополучие полностью зависит от него и его окружения.
Нашла я и другие произведения: страшилку эпохи Эдо про происки духов — «Пионовый фонарь» Энте Санъютэя; сборник детективов «Волшебные чары луны» готического мастера Эдогава Рампо (в аниме «Проза бродячих псов» очень смешно обыграно, как герой по имени По страшно завидует герою по имени Рампо. Уверена, на это есть причина!); два романа нобелевского лауреата Ясунари Кавабаты — «Тысячекрылый журавль» и «Снежная страна».
В общем, в этом году японская литература стала для меня своего рода седативным средством, способом отправиться в путешествие по иным временам и пространствам: хэйанский императорский двор, Токио во времена Мэйдзи, когда во всем городе начинают проводить электричество, а японки стеснительно меняют кимоно на европейские платья; бесконечные долины, упрямо упирающиеся в горы с заснеженными вершинами; хладнокровные убийства, совершаемые изобретательными преступниками и раскрываемые не менее изобретательными детективами; бирюзовые дали океана, которые прежде казались японцам непреодолимой преградой, а после революции Мэйдзи превратились в дорогу к новым мирам, — все это было со мной в уходящем году, и я благодарна за это прочитанным книгам. В новом году путешествие продолжится, если, конечно, в «Тургеневку» будут новые поступления.