Голова как чужой кол: книги недели

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу. 

Уильям Шекспир. Макбет. М.: Ладомир: Наука, 2026. Издание подготовили А. Н. Горбунов, В. С. Макаров, Н. Э. Микеладзе, Е. А. Первушина. Содержание

Редакция серии «Литературные памятники» продолжает работу над изданием пьес Шекспира, начатую более десяти лет назад с публикации «Короля Лира» (2013). За это время успели выйти также «Сонеты» (2016), комедия «Пустые хлопоты любви» (2020), трагедия «Ромео и Джульетта» (2021), историческая хроника «Ричард III» (2023) — и вот теперь опубликована трагедия «Макбет». Работа над этим томом относилась к числу последних проектов, над которыми трудился выдающийся отечественный шекспировед А. Н. Горбунов (1940–2021). Своей очереди ждет еще одна шекспировская пьеса, в подготовке которой для «Литпамятников» он принимал деятельное участие, — трагикомедия «Мера за меру». 

Все эти годы редакция серии продолжает искать подход к тому, как каждая из издаваемых пьес Шекспира должна быть представлена в отдельном томе: следует или нет включать в него текст оригинала на английском языке; давать ли только новый перевод шекспировского текста или сопровождать его публикацией уже имеющихся переводов; дополнять ли издание источниками, на которые опирался Шекспир при сочинении своих пьес. «Макбет» в этом смысле наследует традиции «Пустых хлопот любви», что логично, поскольку над обоими томами работала одна и та же группа подготовителей: английского текста в издании нет (сегодня все оригинальные шекспировские пьесы во множестве редакций могут быть найдены в интернете), вместе с относительно новым переводом Г. М. Кружкова публикуются также проверенные временем переводы Б. Пастернака и Ю. Корнеева, исторические источники Шекспира в число дополнений не входят, аппарат состоит из трех научных статей и подробного комментария. 

Здесь не место подробно рецензировать перевод Григория Кружкова, уже выходивший в свет отдельным изданием в 2024 году; процитируем лишь несколько наиболее известных строк, которые служат своего рода визитной карточкой этой трагедии Шекспира: «Из выси — в грязь, из грязи — ввысь!», «То, что должны мы сделать, если впрямь / Должны мы сделать, надо делать быстро», «Я смею все, что можно человеку, / Кто может больше, тот не человек», «Отмоют ли все воды океана / Кровь эту? Нет! Скорей моя рука / Нептуновы владения окрасит / В багровый цвет», «Макбет непобедим, / Пока не двинется Бирнамский лес / На штурм высоких башен Дунсинана», «Эти руки пахнут кровью. Все благовония Аравии не уничтожат этого запаха. О, горе!» и т. д.

Статья Андрея Горбунова «Шотландская трагедия Шекспира» носит обобщающий характер и дает основные сведения как об источниках, датировке и тексте этой пьесы, так и об исторической обстановке, в которой она возникла, а также о ее внутренней структуре и о характере ее героев. Автор статьи подчеркивает, что в этой трагедии, одной из важных тем которой является двуличие, или неопределенность («Из выси — в грязь, из грязи — ввысь!») , двойственны и парадоксальны почти все действующие лица и их поступки, и в первую очередь — сам Макбет: доблестный воин, внушавший восхищение своими подвигами, он все глубже проваливается в пучину зла, но и таким продолжает внушать нам, зрителям и читателям, не только страх и отвращение, но и восхищение — мы сопереживаем ему до самого конца, и в этом проявляет себя гений Шекспира.

Статья Натальи Микеладзе «Сцена с привратником в контексте „Inferno“ и английских мистерий» углубляет намеченное у А. Н. Горбунова представление об укорененности шекспировской трагедии в стихии средневекового народно-религиозного театра, а через него — в проблематике христианской эсхатологии (хотя проведенная в статье прямая линия от Шекспира к Данте не может не вызывать вопросов: никаких прямых доказательств, что автор «Макбета» мог быть знаком с «Божественной комедией», у нас нет). Елена Первушина — к слову, не в первый раз уже для шекспировских изданий в серии «Литпамятники» — восстанавливает историю русских переводов пьесы, вошедшей в этот том, — историю, местами не менее трагичную, чем ее события, если мы вспомним, как много талантливых переводчиков и редакторов Шекспира в 1930-е годы стали жертвами сталинских репрессий. Наконец, объемный комментарий, выполненный Владимиром Макаровым, отсылает читателя не столько к тексту переводов «Макбета», сколько к английскому оригиналу: помимо объяснения собственно исторических или лингвистических реалий, комментарий предлагает подробный анализ сложной образности поэтического языка Шекспира, благодаря чему этот раздел превращается в самостоятельное и полноценное исследование.

Мы повторяем: «завтра», «завтра», «завтра».
И с каждым «завтра» мелкими шажками
Мы приближаемся к концу времен,
И каждое «вчера» мостит нам путь
К могиле пыльной... Догорай, огарок!
Жизнь — только тень, дрянной комедиант,
Что пыжится и корчится на сцене,
Пока не кончит роль; она — рассказ
Безумца, полный ярости и шума,
Лишенный смысла.

(Перевод Г. М. Кружкова)

Екатерина Скоробогачева. Коненков. Негасимые образы духа. М.: Молодая гвардия, 2026. Содержание

В биографии прославленного скульптора Коненкова (1874–1971) кажется невозможным очень многое: деревенский паренек от сохи получает прекрасное художественное образование и становится скульптором-новатором, в 1905 году вместе с рабочими-боевиками валит на Арбате столбы и строит баррикады, через пять лет участвует в конкурсе на строительство памятника Александру II, в 1916-м становится действующим членом Императорской академии художеств, после чего с большим энтузиазмом встречает Октябрьский переворот и идет на службу к большевикам, но в 1923-м уезжает ненадолго в США и задерживается там на двадцать два года, его жена водит знакомство с Эйнштейном и Оппенгеймером, в 1945 году возвращается вместе со своими скульптурами в СССР на пароходе, отправленном за ним Сталиным, получает мастерскую на углу улицы Горького и Тверского бульвара, а также Сталинскую премию — и речь идет о человеке, самые известные работы которого были сделаны из коряг и представляли собой всевозможных старичков-лесовичков и прочую дичь, весьма симпатичную, но вряд ли вдохновлявшую на подвиг ревнителей социалистического реализма. О том, как дело обстояло в действительности и какие пружины на самом деле двигали эту удивительную судьбу, из новой книги в серии «ЖЗЛ» узнать сложновато, поскольку написана она в традиционной не очень критической манере, когда мемуары и исследования советской поры принимаются за чистую монету без попытки подтвердить или опровергнуть их независимыми документами, а повествование соответственно приобретает характер столь же мифологизированный, как и образы лесной нечисти, изготовлявшиеся Сергеем Тимофеевичем из лучших в мире пней. Но все это, разумеется, не помешает вам узнать из этой биографии о жизни и творчестве замечательного художника очень многое.

«Вспоминал ваятель и впечатления своей жизни, с самых ранних лет. Несомненно, что одним из прообразов для нескольких собирательных скульптурных трактовок („Старенький старичок“, „Старичок-полевичок“) мог послужить дед Артамон, житель деревни Караковичи. Сергей Тимофеевич вспоминал о нем: „Блаженным почитался самый старый человек в деревне Артамон Конёнков по прозвищу Дед-щекотун. Помню, Дед-щекотун возвращался из леса. Мы обогнали его верхом на лошадях. Обвешанный березовыми вениками, словно леший, он старался ткнуть лошадь под живот, чтобы та взбрыкнула и сбросила бы мальчишку со спины. Каждый из нас, зная его хитрые намерения, крепко держался за холку коня. В деревне, завидев деда, мы дразнили его: „Дед, дед, меня блошки кусают!“»

Роберт Зарецки. Непокорная Симона Вейль. Жизнь в пяти идеях. М.: Individuum, 2025. Перевод с английского Яны Марковой. Содержание, фрагмент

Зарецки знаком отечественному читателю как автор прекрасной биографии Альбера Камю, написанной по принципу «основные события жизни, рассмотренные через призму пяти концептов, важных для героя повествования». Жизнь французского философа и политической активистки изложена по тому же принципу. Он актуален тем, что Симона Вейль, говоря по-достоевски, — это человек, которого съела идея, причем в самом буквальном смысле: известно, что яростная антифашистка уморила себя голодом в знак солидарности с узниками нацизма. Как справедливо замечает в предисловии Марина Симакова, столь недосягаемая моральная позиция вызывает смесь стыда с раздражением, от себя добавим, что в ней есть что-то почти непристойное.

Книга Зарецки показывает, что решение сократить потребление калорий до лагерной нормы — радикальное, как и все прочие решения мыслительницы, — можно понимать как реализацию стремления к экстремальному принятию мира и его трагедии. Как писала Вайль в письме к другу,

«Страдания всего мира окружили и подавляют мою душу, и я способна оживиться и освободиться из-под этого гнета, лишь взвалив на себя достаточную долю тягот и опасностей».

Является ли образцом для подражания (да, нет, почему) желание сплавить убеждения и действия вопреки собственной жизни, остается решать читателю.

Сост.: Валерий Отяковский, Виктория Власова. Александр Кондратов. Отыщу убещур: археология авангарда. СПб.: Да, 2025. Содержание

Александр Кондратов (Сэнди Конрад) известен прежде всего как представитель «филологической школы», формально объединявшей совершенно разных ленинградских поэтов: Михаила Еремина, Владимира Уфлянда, Льва Лосева, Сергея Кулле, Леонида Виноградова. А еще он был йогом, палеонтологом, бегуном-спринтером, вдумчивым исследователем Атлантиды и Арктиды, лингвистом, ассистентом Юрия Кнорозова, пытавшимся применить кибернетические методы к расшифровке письменности майя, автором научно-популярных книг о математике и океанологии, а также об этрусках и цивилизации острова Пасха. В общем, за 55 лет своей жизни Кондратов, обладатель насколько острого, настолько мятущегося ума, не раз в одиночку заходил в те области, куда обычно отправляют целые разведывательные группы. 

Таков же и свод его поэтических текстов, демонстративно, почти горделиво продолжающих, а не опровергающих авангардную линию русской литературы, искусственно прерванную эпохой тоталитаризма. Как и в своей научной и квазинаучной деятельности, Сэнди Конрад берется за все сразу: сочинение бесчисленных перевертней (то есть палиндромов) и других опытов в комбинаторике, хлебниковских сверхпоэм, постобэриутских мистерий, неофутуристических гимнов и так далее и тому подобное. 

Большинство ценителей неподцензурной поэзии наверняка знакомо с Кондратовым прежде всего благодаря подборке из первого тома «Голубой Лагуны» Константина Кузьминского. Теперь же его полубезумные и тем завораживающие поэтические творения заслуженно добились отдельного издания. 

А ты был тихим,
но не тигром.
Ты лишь товарищ футур-играм.
А сам играл в игру свою:
хорал А, Е, О, И, У, Ю
Ы, Э, Ё, Я —
игра твоя!

Зиянье гласных, глас согласных —
во всем с тобою столь согласных! —
повел с прибоем рынка в бой
и твой трудолюбивый бой
был Грюнвальдской подобьем сечи,
набегом Запорожской Сечи —
отбить у турка земляков...
В плену классических оков
давно закованное Слово!
Ты первым понял его ков.
Набег производился слева,
но не для лавров левизны
ты добивался кривизны
стихов и строк... Нет, не впервые
мы Лобачевского кривые
воспринимали как кривые
антиклассичные грехи...
Ведь судьбы гениев — тихи!

Сергей Беляков. 2 брата. Валентин Катаев и Евгений Петров на корабле советской истории. М.: Редакция Елены Шубиной, 2025. Содержание, фрагмент

Все мы с детства знаем, что Евгений Петров, творивший с Ильей Ильфом, на самом деле Евгений Катаев — младший брат Валентина Катаева. А вот что с этим знанием делать, нам как-то не сообщили: авторы «Золотого теленка» и «Сына полка» живут в нашем сознании где-то в параллельных литературных вселенных, связанные только кровными узами и ссылками друг на друга в энциклопедических словарях.

Воссоединить двух братьев-литераторов взялся Сергей Беляков — опытный биограф, автор книг о Льве Гумилеве и, например, документального романа «Парижские мальчики в сталинской Москве», посвященного Георгию Эфрону. 

Через двух Катаевых, их жизнь и труды Беляков предлагает взглянуть на целую эпоху с ее взлетами, падениями, кризисами, противоречиями, трагедиями. Одним — орден Ленина, другим — звонок от Сталина; одним — дача в Переделкине, другим — расстрел. Такая вот история отдельно взятой многострадальной страны, самостоятельно раз за разом преумножающей свои страдания. Ее, как и прежде, Беляков подает без всякого беллетристического пафоса, но с хладнокровным спокойствием большого знатока литературы и экстремальных состояний политической реальности прошлого, из которой эта самая литература мучительно рождалась, чтобы пережить тиранов, палачей и, естественно, своих творцов.

«Евгений Катаев знал, куда ехать, — к брату. А Валентину Катаеву в марте 1922-го вроде бы и ехать было не к кому. Крышу над головой в первую ночь он нашел на десятом этаже дома Нирнзее. Тогда это было одно из самых высоких зданий Москвы, настоящий небоскреб:

„Внизу шумела ночная Москва.

Там ползли светящиеся жуки автомобилей и последних вагонов трамвая. Из ярких окон пивных и ресторанов неслась музыка. Светящиеся рекламы были выбиты на крышах электрическими гвоздями“.

И одет Евгений Катаев был по тем временам хоть и провинциально, но вполне прилично: длинная, до пят, украинская крестьянская свитка, крытая „поверх черного бараньего меха синим грубым сукном“, черные юфтевые сапоги, кепка агента уголовного розыска.

А у Валентина Катаева в 1921-1922-м, как он сам говорил, вид был „устрашающий“: „офицерский френч времен Керенского, холщовые штаны, деревянные сандалии на босу ногу“. На бритой голове — или мятая кепка, или „красная турецкая феска с черной кистью“. 

Феску Катаеву еще в Харькове выдали на вещевом складе. Зимнее пальто, перешитое из солдатской шинели, дополняло картину. Григорию Ярону, знаменитому опереточному комику, показалось, что „молоденький“ Валентин Катаев носит вместо пальто какую-то пелерину.

Впрочем, была еще шуба, купленная на базаре в Харькове. Чемодан заменяла корзинка с рукописями — вместо замочка она запиралась карандашом. „Это был оборванец с умными живыми глазами“, — вспоминала Надежда Мандельштам».