Литературный Олимп крюзова творчества старца Рафаила

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Сергей Луговик

В этом году я наконец добрался до двух фундаментальных книг, посвященных феноменологии религии: «Многообразие религиозного опыта» (1902) Уильяма Джемса и «Священное» (1917) Рудольфа Отто. Интересно читать их в сопоставлении: тороватый солярный Джемс, щедрый на примеры и концептуальные изобретения сумрачный Отто, выстраивающий готическую иерархию нуминозного — от примитивного дикого страха перед призраками до возвышенного трепета, достигающего своего полного выражения в христианстве (Отто был лютеранином). Если выбирать своего бойца, то Джемс мне ближе — и по философским позициям, и как замечательный рассказчик. Вот, например, небольшой этюд, иллюстрирующий, как нами овладевают сложные комплексы идей, до поры до времени спящие в сознании:

«Когда президент Соединенных Штатов едет отдохнуть в глухие места с ружьем и рыболовными снастями, то преобладающая в его сознании система идей коренным образом изменяется. Заботы государственного управления уходят в самую глубь сознания; официальный образ жизни и официальные привычки сменяются обиходом сына прерий, и люди, знавшие в нем только энергичного государственного деятеля, не узнали бы его, встретившись с ним в это время».

Кроме сына прерий, в книге Джемса огромное количество других персонажей: от медиумов до диккенсовских пьянчужек, переживших радикальную метанойю. Все они помогают философу выстроить оригинальную (и в чем-то оптимистическую) модель бессознательного без мрачных фрейдовских обертонов.

Другим регионом моего читательского блуждания стала современная христианская теология: от авторов, движущихся в русле постмодернистской традиции, вроде Ричарда Керни и Джона Капуто, до тех, кто с ней активно полемизирует, например Дэвида Бентли Харта. Харт — американский православный богослов, философ и автор художественных текстов. В русскоязычном пространстве его хорошо знают и издают; его opus magnum «Красота бесконечного» любят российские теоэстеты за аргументированную полемику с постмодернистами и готовность, в отличие от «слабых» теологов, делать положительные онтологические утверждения. Но мне полюбилась другая его книга, покороче и попроще, — «Чтобы все спаслись. Рай, ад и всеобщее спасение», в которой Харт ополчается на концепцию ада. 

Согласно Харту, идея вечного посмертного наказания — уродливое искажение евангельского благовествования, и с тем же полемическим запалом, с которым он спорил с Деррида и Ницше, он набрасывается на Августина, Фому Аквинского и Данте. Это апологетическая книга, Харт не стесняется быть радикальным, оставаясь внутри христианской традиции, и это бодрит: даже если вы не соотносите себя с христианством, она может напомнить о том, что можно брать на себя ответственность отличать добро от зла и при этом не становиться фанатиком или инквизитором.

Игорь Перников

Когда я учился в начальной школе, среди моих одноклассников бытовало поверье, что некоторые старшеклассники способны усвоить содержание целой книги, прочитав ее первую и последнюю страницы. Держа в уме этот необыкновенный подход к чтению, в этом году я решил ознакомиться с философией Рене Жирара, прочитав его первую и последнюю книги — «Ложь романтизма и правда романа» и «Завершить Клаузевица» соответственно. В первой Жирар пишет про жанр романа как форму религиозного откровения, которая позволяет в кой-то веки воспринять другого как другого и выйти из романтического подполья, а в последней утверждает, что прусский генерал и военный теоретик Карл фон Клаузевиц как мыслитель гораздо глубже Гегеля и что апокалипсис будет порожден насилием человеческим, а не божественным — виной всему подражание воющих сторон друг другу, поскольку фактически они являются двойниками, и возникающее из этого подражания «устремление к крайности», которое вкупе с развитием технологий и обеспечит нам этот самый апокалипсис, если не одно «но» — какое, как пишут в таких случаях, читайте сами. 

Также в этом году я решил читать то, что в любом другом календарном году не стал бы читать ни при каких обстоятельствах, — классику европейского любовного романа. На такую необычную идею меня вдохновил курс Михаила Свердлова «Школа чувств. Классика любовного романа». В итоге я ознакомился с «Принцессой Клевской» мадам Мари Мадлен де Лафайет, «Историей кавалера де Грие и Манон Леско» аббата Прево, «Адольфом» Бенжамина Констана, «Исповедью сына века» Альфреда де Мюссе, «Франкенштейном, или Современным Прометеем» Мэри Шелли, а также перечитал «Страдания юного Вертера» Гёте. Особенно я бы выделил «Исповедь сына века», где убедительно показано, насколько капризным, инфантильным и безответственным может становиться человек в эпоху войн и исторических потрясений, в особенности по отношению к тем, кого любит или по крайней мере считает, что любит. Короче, катастрофа развращает, и в этом нет ничего хорошего. Если меня когда-нибудь попросят порекомендовать «прозу поэта», не задумываясь назову «Исповедь сына века». 

Движимый тем же порывом в неизведанное, я также перечитал прозу Антона Павловича Чехова, к которой раньше относился презрительно и высокомерно. А оказалось, что это самое лучшее. Примерно как Альфред де Мюссе, только еще круче. В голове начинает бубнить голос Эдуарда Лимонова: «Герои Чехова все чего-то ждут, декламируют, не едут в Москву никогда, хотя нужно было с первых минут первого действия…» Ой, хорош, прекращай. 

Любопытно, кстати, как проза Чехова находит продолжение в американской литературе XX века, а именно в рассказах Шервуда Андерсона — еще одного автора, которого я с восторгом открыл в уходящем году. Самая известная его книга «Уайнсбург, Огайо» — это 25 рассказов о странных и странненьких людях, живущих в вымышленном провинциальном городке на Среднем Западе. Литературовед Ирина Морозова называет персонажей Андерсона «люди-гротески» и говорит, что этот гротеск является следствием страшной травмы, которую человек пережил в прошлом и теперь живет с ней, оторванный от всех людей, нелепо выглядя и совершая глупые, немыслимые поступки. Как по мне, персонажи Андерсона — это такие мучительные загадки, разгадывая которые становится понятной подлинная связь событий и усваивается нешуточный урок гуманизма. 

И последнее, что произвело на меня сильное впечатление, — роман «Две серьезные дамы» Джейн Боулз, жены куда более известного в русскоязычном пространстве Пола Боулза. Если верить Александру Бренеру, Уильям Берроуз считал прозу Джейн даже сильнее прозы ее мужа. Действительно, экзистенциальная открытость этого романа поражает настолько, что порой хочется присвистнуть, удивляясь смелости и вздорности ее героинь. Правда, в русском переводе встречаются перлы наподобие «насилие проще пареной репы», от которых уже не по-доброму сводит челюсти, да и к оформлению книги издательским проектом Inspiria есть вопросы, но роман потрясающий, а Джейн Боулз — безумная королева американской литературы. 

Убон Эппл

В этом году я сосредоточилась на чтении книг, позволяющих мне осмыслять и исследовать собственное литературное мастерство. В первую очередь я перечитала «Заповедник запрещенных жестов» — мой роман-антиутопию, ставящий под сомнение написанные мужчинами антиутопии: «Мы» Замятина, «Храбрый новый мир» Хаксли, «1988» Оруэлла. В ней я стремлюсь к тому, чтобы показать женский взгляд на проблему мира дистопии, предлагая вместо «мы» оперировать таким понятием, как «я», вместо «мир» — «комьюнити», вместо «1988» — «2025». Самая актуальная книга года. 

Другой моей книгой в этом году стало исследование «Утрата смысла дверей», в котором я обозначила будущее развитие междисциплинарной дисциплины дверологии. Дверология — наука об исследовании того, как открыть дверь, когда она кажется слишком закрытой, или, наоборот, закрыть дверь, кажущуюся слишком открытой. Процитирую:

«Чтобы открыть дверь, нужно повернуть ключ в замке. Эта кажущаяся простой истина продиктована тоталитарным мышлением, в свою очередь индуцированным производителями дверей. Капиталистическая машина желания требует от нас совершать то, чего мы совершать не хотели, она управляет нашим телом — через поворот в-себе-желающего ключа». 

Также очень много читала книг про немецкий нацизм и фашизм. Обнаружила через них, что история всегда повторяется. Достаточно открыть ленту новостей и заметить, что очень много схожего. 

В наступающем году желаю себе закончить работу над исследованием «Нацизм против моего тела: сколиоз-шейминг как новая актуальная репрессивная практика», а читателям «Горького» желаю излечиться от узости мышления. 

Евгений Петров

Перестал вести дневниковые записи и бухгалтерский учет прочитанного за год, поэтому составление списка было затруднено помутнением разума под конец года и общим скудоумием.

В целом вести списки книг, а тем более вести подсчет того, сколько всего ты прочитал за определенный отрезок времени, — путь в никуда. Плюс в какой-то момент ты начинаешь мухлевать и закидывать в список какие-нибудь короткие вещи, чтобы получить красивое число на выходе и в конце года сказать самому себе: «Господь всемогущий, какой же я интеллектуал, я же прочитал целых 70 книг». 

Главное впечатление года — проза Гарри Крюза. Все началось со статьи на «Горьком», не могу никогда равнодушно пройти мимо такого:

«Из нее мы узнаем о том, как прочищать петушиный зоб, снимать волосяной покров с борова, избавляться от личинок мясных мух на теле, готовить в пищу гремучих змей и главный деликатес округа Бэкон: голову опоссума. Так вот, прежде чем варить такую голову, нужно вырезать глаза животного и похоронить их зрачками вниз. Крюз поясняет: опоссум — хищник, и если он проснется (а он проснется) и пойдет тебя искать (а он пойдет), то нужно, чтобы он копал вниз и лучше бы зацепил там какого-нибудь китайского мальчишку».

Основной корпус текстов автора не переведен на русский (наверное, слава богу), хотя, судя по переводу прочитанной мной «Детство: биография места» (A Childhood: The Biography of a Place) от издательства Kongress W Press, надежда на хорошие переводы еще есть. 

Из того, что я прочитал, мне больше всего понравились Feast of Snakes (ее должны выпустить на русском в 2026 году) и Celebration. Оба произведения — это двуглавый литературный Олимп крюзова творчества и вообще всей южной неоготики, что я имел честь читать. Перверсивно, очень злобно — все как мы любим.

В какой-то момент в формате double feature прочитал елизаровских «Землю» и «Юдоль» (в моей голове они сложились во вполне себе дилогию про смерть, Доктора Сатану и все что рядом). 

По итогу «Юдоль» понравилась сильно больше, так как на ее фоне «Земля» показалась каким-то слишком выстраданным произведением, неплохим, но каким-то излишне монументальным в плохом смысле этого слова. Про «Юдоль» могу отметить следующее: есть такой мем стариковский про «картинку с запахом» — вот «Юдоль» тоже «книжка с запахом». Понимайте это как хотите.

Не обошлось в этом году без моей любимой старухи — «Гофман сам о себе», первая книга Витткоп, подписанная еще двойной фамилией Витткоп-Менардо. Тут еще нет полноценного зловещего цветения застоялой водички, которым пахнет более позднее творчество, но изучаемая персона Гофмана уже пронизана темами, которыми Витткопиха будет заниматься до конца жизни: делирий, безумие и бесконечные муки на фоне очередного заката Европы.

Из нон-фикшна наконец одолел «Вьетнам. История трагедии» Макса Хейстингса. Полезная книга, которая дает оценить масштабы тотального и беспросветного ада войны, понять, что политики всегда идиоты и что никогда не надо верить французам и американцам (вообще никому верить нельзя). И заодно, да простит меня Джеральд Даррелл, узнать о размахе экологических катастроф, которые вызывают боевые действия в джунглях и не только.

Познакомился с творчеством писателя Александра Мильштейна, прочел «Серпантин» и «Контору Кука». На удивление хорошие экзистенциальные романы, к сожалению, не сильно известные широкому кругу читателей — а зря, потому что они намного лучше того, что сегодня издается на туалетной бумаге и продается на прилавках. А также меня всегда поражает, когда люди с высшим техническим образованием так хорошо пишут на русском языке.

Закончил я этот книжный год свежим Данилкиным с его опусом про И. А. Антонову и музей имени Пушкина. Данилкин обладает способностью нескучно писать биографии людей, кажущихся крайне скучными (но скорее они такими кажутся просто из-за того, что мы с детства слышим одну и тоже муть о Ленине, Гагарине, а кто-то с детства и Проханова считает чуть ли не членом семьи, учитывая его постоянное присутствие на ТВ нулевых). С Антоновой ситуация другая — я человек от искусства и музеев страшно далекий, но даже биографию совершенно мне незнакомой тетки из «музея слепков» читал с огромным энтузиазмом. Итог неутешительный: персонаж госпожи Антоновой у меня в голове теперь пересекается со старцем Рафаилом, про которого знающие люди говорят, что к нему следует «относиться с сожалением, как к человеку, тяжело болящему разумом». Но нам же всегда интересны безумные люди, не правда ли?

Читателям сайта «Горький» я желаю в 2026 году тоже заболеть разумом и читать больше интересных книг, не забывая о том, что Доктор Сатана не дремлет.