Когда Фрэнсис Хардинг выиграла премию Costa Award — в начале 2016 ее роман «Дерево лжи» не только победил в категории «Лучшая детская книга», но и стал книгой года, — букмекеры принимали на нее ставки 5 против 1. Иначе говоря, всем казалось, что подростковому неовикторианскому детективу на эту премию рассчитывать не стоит. Тут нужно сказать, что британская книжная премия Costa Award существует уже тридцать пять лет, и до этого детская книга удостоилась титула Costa Book of The Year всего один (один!) раз. В 2001 году его получил не кто-нибудь, а Филип Пулман за роман «Янтарный телескоп».
Казалось бы, успех книги Хардинг можно объяснить внезапным и очень успешным возвращением неовикторианства на англоязычную литературную сцену. Например, в короткий список нынешнего Букера вошли сразу две книги, так или иначе интерпретирующие самые популярные темы и приемы романов XIX века. Одна из них — His Bloody Project Грэма Макрэя Бернета — очень качественный новодел из сенсационных викторианских романов, какие писали, допустим, Уилки Коллинз и миссис Генри Вуд. Вторая, «Северные воды» Иэна Макгвайра, — качеством и исполнением, кстати, гораздо лучше бернетовского — это и вовсе некий современный гибрид Стивенсона с Мелвиллом, такие темные, неуютные приключения со вкусом холодного моря и мужской дружбы. Английский книжный магазин Waterstones включил в претенденты на книгу года (Waterstones Book of The Year) нашумевший роман Сары Перри The Essex Serpent — о женщине, которая увлекается естествознанием, а девятнадцатый век ей мешает.
Собственно роман Хардинг, если описывать его кратко, тоже об этом — о том, как одна девочка хотела стать ученым, в то время как общественный уклад предписывал ей хотеть замуж. Но идеи феминизма даже сама автор ставит в описании книги на последнее место: по ее собственным словам, это «викторианский готический триллер с палеонтологией, взрывами, посмертной фотографией, взрывами и феминизмом». Конечно, героиня «Дерева лжи», четырнадцатилетняя Фэйт Сандерли, как и положено, обнаружит, что дорога к взрослению вымощена кирпично-мужским взглядом на жизнь, и ей, чтобы не стать мебелью и не коротать свой век, красиво распивая чаи, придется ну явно как-то постараться.
Гораздо интереснее, впрочем, то, что у Хардинг вышла не столько неовикторианская, сколько по-настоящему викторианская история о детях, которым в ту эпоху никакого светлого и лучезарного детства даже и положено не было. При этом королева Виктория фактически управляла детьми — примерно каждый третий ее подданный был моложе 15 лет. Разумеется, это были совсем не такие дети, которых мы представляем себе при слове «дети». Большей частью эти малолетние граждане викторианской эпохи были вполне себе взрослыми: они работали с четырех-пяти лет, из-за бума индустриализации и урбанизации жили в бедняцких рабочих гетто друг у друга на голове и совсем не ждали, что кто-то будет не то что рассказывать им сказки на ночь, а, скажем, волноваться об их благополучии. Вот вам занимательный факт. Королевское общество защиты животных от жестокого с ними обращения (RSPCA) было создано в Англии в 1824 году. Национальное общество по защите детей от жестокого с ними обращения (NSPCA) было создано, по разным данным, где-то в 1881—1884 году. Впрочем, детям, скажем так, классов от среднего и выше тоже жилось не совсем легко. Помните мистера Брокльхерста и его методы воспитания в романе «Джейн Эйр»? Шарлотта Бронте, конечно, была королевой нового готического романа и любила сгущать краски, но тут она совершенно не преувеличивала. Еще в конце XVIII века теолог и ярый проповедник методизма Джон Уэсли писал, что детям «свойственен природный атеизм», то бишь, что ребенку с рождения присуща любовь к природе, а это в корне неверно, потому что ребенок учится любить создание, а не создателя и вообще развивает в себе «жажду плоти» и «жажду зрения», которые мудрому родителю непременно нужно пресечь. Грубо говоря, ребенка нужно бить и держать в строгости, а то как бы чего худого не вышло. Любви к природе, например.
Одновременно (а невероятная двойственность викторианской эпохи и есть та потрясающе питательная основа, на которой до сих пор и держится все неовикторианское возрождение) детство среднего класса страшно идеализировалось. В морализаторской книжке Кэтрин Синклер Holiday House (1839) детям впервые было дозволено иметь хоть какие-то приключения и развлечения, которые не приводили прямиком в ад. (Конечно, это было дозволено только хорошим детям.) Сентиментальные изображения детства работы Джона Эверетта Милле — например, Cherry Ripe (1879) — выходили на мыльных этикетках и журнальных обложках. (Рождественский выпуск лондонского еженедельника The Graphic за 1880 год с этой картиной на обложке разошелся тиражом 500 тысяч экземпляров.) И вот викторианское детство — это, с одной стороны, толпа грязных и оборванных детей, которых детьми никто и не считал, а с другой — толпа вполне чистеньких детей, которым предписывалось быть идеальными, тихо играть в дозволенные игры и, если что, быть готовыми к тому, что родители их выставят напоказ, как обертку от мыла.
Понятно, что, если «мыльные» дети начинали вдруг вести себя плохо, их начинали строго воспитывать, и отголоски этого сурового методистского воспитания как раз и видны в романе «Дерево лжи». Отец Фэйт, главной героини романа, — священник, который держит в строгости всю семью. По некоторой таинственной необходимости он перевозит домочадцев на удаленный вымышленный остров, где-то на границе Англии и Франции. И на этом самом острове перед читателем разыгрывается не только остросюжетная готическая драма (какую тайну хранит угрюмый священник Сандерли? что за растение он ото всех скрывает? и что в конце концов творится на раскопках?), но и раскрывается во всей красе вся суть детства по-викториански. Младшего брата Фэйт буквально засовывают в смирительную рубашку, чтобы он писал нормально — правой рукой, а не левой, как ему хочется. Фэйт всеми силами старается добиться внимания отца, а ему до нее нет почти никакого дела, потому что она девочка. Можно написать много книжек о том, как викторианские дети весело пускали кораблики и играли в пиратов, но сразу понятно, что книжки эти все были для мальчиков, потому что Фэйт, пускаясь в опасные приключения, обнаруживает, что бегать в трех слоях юбок и тренировочном корсете чертовски неудобно. Но когда Фэйт погружается в мир мальчиков ее возраста — не картиночных мальчиков, а настоящих, — то и там детства, в нашем, по крайней мере, представлении, тоже нет, а есть куда более захватывающий мир азартных игр (травли крыс, например) и искусства посмертной фотографии (как пририсовать покойнику глаза и чем пригвоздить его к земле, чтобы на фото стоял как живой), и именно это «несладкое» изображение детства и делает книгу Хардинг неожиданно и живой, и викторианской. Здесь дети, с одной стороны, живут и движутся по сюжету по всем канонам описываемой эпохи (мало что раздражает так, как внезапные современные голоса у героев какого-нибудь ненашего века), а с другой — как-то так остро задаются вопросами, которыми задаются, наверное, все подростки на пороге взросления, мальчики или девочки, неважно: кто я буду такой и во что я вырасту. И это мучительное и очень правдивое описание процесса взросления — сразу в двух эпохах — и делает книгу Хардинг такой неожиданно нужной. Потому что по накалу страстей этот сюжет — взросление — обычно превосходит любой триллер, и Хардинг в одной книге удалось их написать сразу два.