Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
В уходящем году чтение впервые за всю мою сознательную жизнь вытеснило для меня все остальные форматы потребления контента.
Год я начал с запланированного еще в прошлом году повторного забега по творчеству любимой писательницы Габриэль Витткоп (в прошлом году не хватило на него сил душевных), заодно прочел ранее не читанную вещь под названием «Наследства» — не самая типичная для старухи вещь, но вполне неплохая. Почему-то показалось, что ее обязательно должны поставить в современном европейском театре — в таком, где на сцену на тросах вниз головой спускаются голые мужчины со свастикой на спине, а голые женщины, покрытые флуоресцентной краской, играют святых апостолов.
Дошли руки в этом году до «Американского психопата» Брета Истона Эллиса в оригинале, до этого читал в юношестве перевод (и мало что помнил). На удивление хорошо написанная книга, ото всей этой волны певцов гламура типа Крахта, Бегбедера и прочих ждешь только наматывание соплей на кулак, а тут вместо соплей наматываются кишки на дрель. Вообще, аккуратнее с этой вещью, руки так и тянутся к молотку после нее.
Одно из главных книжных впечатлений года — Смирнов фон Раух.
Если его «Доска Дионисия» — просто хороший детектив, чем-то напоминающий прибалтийские вроде фильмов Алоиза Бренча по сценариям Андриса Колбергса, то сборник «Полное и окончательное безобразие» — это образец моего любимого типа литературы, направленного на ненависть ко всему вокруг. Просто обязательное чтение, очень рекомендую всем, кто все еще надеется на что-то хорошее.
Немного разбавлял я подобные чтения и чем-то позитивным — например, биографией Нильды Фернандеса. Иногда приятно прочитать действительно добрую книгу и послушать бессмертные хиты, записанные в дуэте с Борисом Моисеевым. Здесь нет ни садистского аморализма, ни животной ненависти к иудео-христианскому рабству и комплексу вины, даже общественного упадка нет, есть только тернистый путь на музыкальный Олимп.
В этом году вместо Лимонова (сколько можно, в самом деле; некоторым категориям слишком увлекающихся им граждан уже хочется просто говорить: READ ANOTHER F**KING BOOK) выбрал повторное знакомство с творчеством Наталии Медведевой. Очень неровно, местами очень хорошо, местами очень плохо. Основной плюс, который вынес из сборника статей «Ночная певица», — вспомнил про швейцарскую группу индустриального рока Young Gods и полгода ее уже слушаю, чего и всем желаю.
Не обошлось в этом году без творчества любимого писателя всего человечества — Мишеля Уэльбека. Для этого материала прочитал два раза «Элементарные частицы» в двух разных переводах. Если можно получить передозировку от определенного сорта литературы, то это тот самый случай, поэтому к творчеству маэстро готов буду вернуться минимум через полгода-год.
Самым же увлекательным чтением года стали два сборника рассказов Гарика Осипова — «Товар для Ротшильда» и «Конец января в Карфагене». Это одновременно очень странная и очень «родная» проза, наполненная едкими инсайдерскими шуточками, явно до конца понятными только узкому кругу посвященных, но не теряющая при этом своего обаяния и для широкого круга читателей.
Гарантирую, что путешествие в мир эзотерически-эстрадного подполья Запорожья и слово «питурик» запомнятся читателям надолго.
В уходящем году настоящим откровением для меня стала проза Бруно Шульца, польскоязычного писателя и художника, жившего в первой половине XX века в городе Дрогобыч подо Львовом. Это удивительный автор, писавший в фантасмагорической, сновидческой манере о вещах совершенно невообразимых и в чем-то близкий таким авторам, как Кафка (которого Шульц переводил на польский), Гофман, По и Гоголь. Практически вся проза Шульца пространственно ограничена домом его семьи и улицами родного города. Но главное, что за картонными декорациями человеческой реальности он был способен разглядеть игру грозных и насмешливых сил, которые приводят все в движение и порой выставляют жизнь в весьма странном свете. Эти силы способны превратить отца Шульца в таракана, кондора и скорпиона, которого мать по рассеянности сварит и подаст на ужин. Время в одном из рассказов замедляет свой бег, превращая загородный пансионат в лиминальное пространство, где отец не может умереть, но события там развиваются по настолько причудливой логике, что смерть в конечном итоге кажется не самым худшим вариантом. Материя в мирах Шульца обладает собственным демиургическим потенциалом и плодит нечестивые креатуры, обреченные на практически мгновенную гибель и забвение. А еще Бруно Шульц хорошо понимал животных и вообще многие вещи этого мира, например траву или ночь. Я заметил, что мы живем так, будто нам совершенно все равно, что такое ночь, а ведь она влияет на нас самым прямым образом. А Бруно Шульцу не все равно. Думаю, именно поэтому действительность приоткрывает для него театральный занавес и показывает свои тайные механизмы, как это происходит в его великолепном рассказе «Коричные лавки» из одноименного сборника. Будьте как Бруно Шульц.
Большое впечатление на меня произвели книги американского философа и искусствоведа Моргана Мейса «Пьяный Силен» и «Судьба животных», посвященные полотнам Питера Пауля Рубенса и Франца Марка соответственно. Обе книги полны живых и ярких рассуждений о таких волнующих предметах, как тщета и бессмысленность человеческого существования, экстатический выход за пределы разума и объективной действительности, иллюзорность этой самой объективной действительности и так далее. Мне очень понравилось, что Мейс не ходит вокруг да около, разжевывая в духе академического искусствоведения бессмысленные детали и обстоятельства, связанные с той или иной картиной, а прогрызается, совсем как животное, к самой сути человеческого существования, запечатленной на полотнах великих художников прошлого. В итоге у Мейса получаются даже не книги, а то самое «виноградное мясо» поэзии, что насыщает как ничто иное.
Что до еды в более традиционном смысле этого слова, то я также ознакомился с книгой популярного в определенных кругах писателя Эрнста Юнгера «Сердце искателя приключений». И больше всего меня удивило, насколько этот гражданин любил перекусить или даже закусить, как выразились бы в русском романе XIX века. Сердце искателя приключений постоянно волнуют какие-то устрицы, сыры, колбасы, сардельки и другая снедь. Причем к девушкам он относится примерно так же, как к еде (и как к особям противоположного пола не относится ни одно живое существо в природе, кроме человека и, может быть, богомола). Короче, Юнгеру палец в рот не клади. Его бы воля, он сожрал бы и вечность:
«В предметной действительности, „поверхности“, внезапно раскрывается „глубина“, и внимательный участник таинственного процесса постигает, что „на столе нет ни единого яства, не приправленного хотя бы одной крупицей вечности“».
Впрочем, слопать вечность всегда остается шанс у поклонников таланта этого утонченного гурмана.
Будьте бдительны.
Книг в этом году удалось прочесть немного (целиком — около 40), и заметная их часть, поскольку я сейчас занят написанием магистерской диссертации на тему, связанную с неогностицизмом, относилась к этой предметной области. Например, я прочел три сравнительно свежие англоязычные книги — American Gnosis: Political Religion and Transcendence («Американский гностицизм: Политическая религия и трансцендентность») Артура Верслуиса, Gnosticism and History of Religions («Гностицизм и история религий») Дэвида Робертсона и How to Think Impossibly: About Souls, UFOs, Time, Belief, and Everything Else («Как мыслить невозможное: О душах, НЛО, времени, вере и всем остальном») Джеффри Крайпла.
Если коротко, Артур Верслуис ассоциирует неогностицизм (или «американский архонтический неогностицизм», как он предпочитает называть наиболее интересующую его разновидность) с развитием мыслей Мигеля Серрано, Дэвида Айка и некоторых иных боровшихся с чужепланетной цивилизацией ящеров авторов и заявляет нам, что быть настоящим гностиком сегодня — это быть трампистом. Джеффри Крайпл связывает современный нам гнозис с близкими контактами с инопланетными богомолами, прозрениями Филипа Дика и продолжением неоницшеанского трансгуманистического проекта — и предлагает считать человечество мутирующими клетками Бога, а летающие тарелки, периодически мелькающие на небе, своеобразным подмигиваньем из будущего самим себе. Наконец, Дэвид Робертсон настаивает на том, что не приходится говорить о неогностицизме, поскольку никакого «гностицизма» в Античности не существовало: совместными усилиями эту «религию» изобрели последователи Блаватской, Мирча Элиаде, Ханс Йонас и Карл Густав Юнг, — а многочисленные наивные люди поверили в плод их усилий. Гнозис же — суть просто удобная категория, предназначенная, чтобы рассуждать о своих видениях с университетской кафедры, не боясь при этом прослыть совсем уж поехавшим. Вот такие исследования, каждый может выбрать себе по вкусу.
Еще из довольно специального чтения, которое не каждому читателю «Горького» может прийти на ум взять в руки, прочел трилогию Роберта Монро «Путешествия вне тела», «Далекие путешествия» и «Окончательное путешествие», посвященные тому, как простой американский инженер научился выходить из собственного тела, став популяризатором того, что принято называть «астральной проекцией», и описанию устройства тонких миров, каковые ему удалось в процессе дальнейших приключений узреть. В плане доступности техник, позволяющих пережить внетелесный опыт, Роберта Монро давно уже оставил далеко позади наш современник Михаил Радуга, а в области буйства фантазии при описании эфирной жизни Даниил Андреев способен дать ему сто очков форы — однако в центре этой трилогии находится чрезвычайно пронзительный отрывок, делающий ее в определенных кругах по сей день культовой. Речь идет о тех страницах, где протагонист понимает, что вся Земля является не более чем гигантской фабрикой по поставке энергии для более развитых форм жизни, а все, что мы считаем достижениями человеческой цивилизации (от религии и государства до войн и техники), служит организации ее промышленной выработки. Невеселый этот фрагмент позволяет поклонникам записывать Монро чуть ли не в главные неогностики ХХ столетия, каковому определению он едва ли был бы рад, ведь все, к чему приходит главный герой по итогам своих прозрений, — это к пониманию того, что корове (разновидностью которой мы являемся) лучше продолжать давать молоко, ведь к жизни вне фермы она так и так не приспособлена. Трилогию Монро, кстати говоря, советовал своим читателям Уильям Берроуз, добавляя, что знаком с автором лично и не имеет ни малейших оснований сомневаться в правдивости всего им написанного.
Ну и завершая тему оккультизма, добавлю, что прочитал первые две книги четырехтомной «Исповеди» Алистера Кроули, чрезвычайно забавного (часто вопреки воле автора) сочинения, полного британского шовинизма, сексизма, едкого презрения к ближнему и безудержного самолюбования человека, чье самомнение находилось где-то на уровне вершин тех самых гор, покорение которых он с такой страстью описывает. Повествование, начинающееся с проведенного среди полоумных протестантских фанатиков детства и обрывающееся покупкой поместья с привидениями Болескин, переходит из социальной сатиры в роман воспитания, плутовской роман и историю об экзотических странствиях — и немалой долей своего обаяния, думается, обязано превосходному переводу Анны Блейз, снабдившей к тому же издание исчерпывающим справочным аппаратом. На русском языке, кстати, не так давно после почти десятилетнего ожидания стали доступны финальные два тома тетралогии, однако до них мои руки пока не дошли.
Другое ценное жизнеописание, с которым довелось ознакомиться в уходящем году, — это замечательная биография лидера «Оргазма Нострадамуса» («Угол. Ноль лет»), собранная Владимиром Кипеловым из десятков интервью с друзьями и соратниками покойного. Главный анархо-аморал русского панка на страницах книги Кипелова предстает молодым затворником, воспринимавшим шкафы домашней библиотеки как щит от реальности Быдлограда, а жуткое саморазрушительное пьянство, ставшее неизменным сопровождением гастрольных выездов и в конечном итоге стоившее ему жизни, видится не как самоцель, но лишь как средство достичь должного градуса сценической трансгрессии. Издание снабжено подробным разбором основных категорий угловской философии и достаточно впечатляющим списком литературы, излюбленной Углом как читателем.
Прочел несколько книг Бренера (здесь хотелось бы особенно отметить отличный сборник рассказов «Заговор головоногих», убедительно демонстрирующий, что Александр Давидович способен превратить в заслуживающий внимания текст что угодно — от баек о похищении из панк-бара куртки Андреаса Баадера или жестоком приступе геморроя посреди улицы до сюрреально-эротической фантазии о принятии ванной в гостях у Алана Мура), продолжающего, к нашей радости, жить, веселиться и снабжать новинками своей прозы сразу несколько либертарных издательств. Сюда же отнесем вышедший в издательстве «Черный квадрат» сборник эссе покойного Василия Голованова «Анархисты. Нелинейная геометрия революции», содержащий, помимо прочего, рефлексию автора о беседах с тамплиером русского антигосударственничества Василием Налимовым.
Еще из художественной прозы очень хорошее впечатление произвел сборник рассказов «Страж мертвеца» Амброза Бирса, предвосхитившего, как кажется, не только Говарда Лавкртафта своими замечательными описаниями сверхъестественных ужасов, но и Юрия Мамлеева — пониманием того, что ужасы эти не страшнее тех бездн деградации, на которые способна человеческая природа, а в наступающий год вхожу с переведенным наконец-то на русский язык кирпичом трагикомической южной готики «Саттри» от великого Кормака Маккарти.
В самом конце прошлого года начал читать подряд сборник воспоминаний о Пауле Целане, который в 2020 году издал Петро Рыхло. Хорошо бы у нас его кто-нибудь перевел.
[Вспоминает Ильза Гольдман]: Я познакомилась с Паулем, когда мне было пятнадцать, а ему почти шестнадцать <...> Дело было летом, я плаваю в Пруте и вдруг замечаю, что кто-то упорно плывет за мной, в самые опасные места, — мы оба были отличные пловцы. В конце концов он говорит, страшно смущенно: фройляйн, Вы не понимаете, мне ведь ничего такого не надо, и я за вами совсем не поэтому плыву, это из-за ваших идей, я из-за ваших идей с вами хочу поговорить.
В январе читал книгу Ноама Хайюта «Девочка, которая украла у меня Холокост» (в английском переводе Tal Haran). Это воспоминания бойца израильской армии, ставшего антивоенным активистом. Какая-то детско-солдатская самоуверенная наивность, с которой Хайют описывает и собственное участие в операциях, и все свои последующие моральные прозрения, повествованию как будто идет только на пользу. В феврале нашел на улице издание рабочего дневника Брехта. До сих пор иногда открываю его почитать на случайных страницах. Это очень уютная книжка. В марте читал «Гэндзи моногатари» (перевод Татьяны Соколовой-Делюсиной). Это лучшее в мире руководство по токсичному дейтингу:
Слова ее привели меня в ярость, много неприятного наговорил я ей, а она, не в силах, видно, совладать с собой, схватила меня за руку и укусила за палец. Притворившись, что мне очень больно, я стал громко кричать: «Ах, вы еще и изувечили меня! Как я покажусь во Дворце? Мое звание и так слишком ничтожно! Что поможет мне теперь выдвинуться? Одно остается — удалиться от мира!»
В апреле читал автобиографию Вертинского. В мае — дневники Лидии Чуковской. Что читал летом, совсем не помню. В сентябре наконец добрался до новой (прошлогодней) книги Бориса Кагарлицкого (объявлен властями РФ иноагентом, внесен в список террористов и экстремистов). В октябре перечитывал «Рассказы о пилоте Пирксе» Станислава Лема (в детстве я не замечал, что социально-экономический фон всех этих межзвездных перелетов — грустный переразвитый капитализм, немного растерянный, в отдельных точках подгрызаемый космонавтскими профсоюзами). Еще в октябре читал «Заметки из хижины Великое в Малом» Цзи Юня (в переводе О. Фишман). Это сборник поучительных историй обо всем — главным образом, о бесах, лисах и чиновниках.
Один буддийский монах гостил в доме уроженца Цзяохэ господина Су из палаты личного состава и аттестации; этот монах был искусен в магии, постоянно устраивал всякие чудеса и фокусы, говорил, что у него был общий учитель с самим даосским патриархом Люем. Как-то раз он вылепил свинью из комка глины, произнес заклинание, и свинья ожила. Еще раз прочитал заклинание, она подала голос, прочитал в третий раз — свинья стала скакать по комнате. Тогда он передал ее повару, чтобы тот приготовил ее и подал гостям. Было не очень вкусно, а когда поели, всех гостей стало рвать кусочками глины.
В ноябре читал воспоминания Аси Лацис из сборника под названием «Революционер по профессии», опубликованного по-немецки в 1971 году. Во многих эпизодах они близки к вышедшей в 1984 г. по-русски «Красной гвоздике» — но отличаются от нее отсутствием аккуратной литературной обработки позднесоветского образца. Вообще, написаны они очень простым, даже упрощенным языком. Мне кажется, их можно советовать изучающим немецкий. В них мало слов и много вещей, а мысли короткие:
Зале уступил мне свою комнату, я в ней прожила много дней. Там были Алексей Толстой, Борис Пильняк, Андрей Белый, Ремизов и другие. (Первые трое вернулись назад в Советский Союз.) Я и теперь помню, как плакала каждую ночь фрау Ремизова. Мне рассказали, что она заболела с тоски по Москве. Алексей Толстой устраивал экспедиции в ночные кабаки. Мы ехали по бесчисленным узким улочкам, поднимались по темной лестнице. По звонку открывалась дверь. Мы попадали в сказочное царство с деревьями, цветами и голыми женщинами. Было очень тепло и пахло гиацинтами.
В декабре начал читать сразу несколько книг, но пока совсем не уверен, какую смогу дочитать до конца.
В 2024 году читалось мало и тяжело, и по большей части год был проведен за узкоспециальной литературой. Интересных новинок тем не менее выходило немало, и закупленного, но лишь бегло просмотренного или вовсе не распечатанного достаточно, чтобы просидеть за ним и весь 2025-й. Но из того, что все же прочиталось, выделю следующее.
1. Начну с книги, вероятно, совсем не обязательной, но в силу этого еще более милой сердцу. В 2024 г. в Jaromir Hladik press вышли «Внеклассные чтения от A до Z» Виславы Шимборской. На протяжении нескольких десятилетий будущая нобелевская лауреатка вела газетную колонку, где писала о выходящих книгах. Каждая заметка — совсем коротенькая, на полторы-две странички, а охват литературы — самый широкий, от Горация, Монтеня и Валери до каталога выставки собак, «Пуговиц в литературе» и отрывного календаря на 1973 г. Впрочем, пишет ли Шимборская рецензию на сборник афоризмов Ницше или на «Малоизвестные овощи» Хелены Файковской и Кристины Вольф, получается у нее все равно остроумно, самоиронично и трогательно. Знать что-то об этих книгах совершенно необязательно, лучше, пожалуй, и не знать ничего, да и вряд ли мы сейчас бы стали читать «Клеим обои своими руками» Яна Военьского. Жаль только, что в сборник вошла лишь малая часть от всех колонок, и остается лишь гадать, переведут ли когда-нибудь оставшиеся.
2. В 2021 г. на русском языке было опубликовано «Время магов» Вольфрама Айленбергера, посвященное ключевым мыслителям и дискуссиям философии в 1919–1929 г., а в прошлом году вышло продолжение — «Пламя свободы. Свет философии в темные времена». Если та книга отличалась исключительно мужским набором персоналий, то в этот раз состав полностью женский — Ханна Арендт, Симона Вейль, Симона де Бовуар и Айн Рэнд. Хотя не все эти фигуры у меня вызывают одинаковый интерес, панорама мысли и биографии героинь на фоне мрачнейшего десятилетия 1933–1943 гг. выписаны Айленбергером очень живо. Вообще, книг, посвященных темным временам, было в этом году немало, добавлю лишь увлекательную беллетризованную биографию Лотте Леньи от Евы Найс и «Кафе на вулкане» Франсиско Майнеке, посвященную культурной жизни Берлина между мировыми войнами.
3. Только в этом году дошел до «Источника эха. Почему писатели пьют» Оливии Лэнг. Лэнг в характерном для себя стиле сочетает автофикшн с повествованием как о широко известных фигурах вроде Хемингуэя или Фицджеральда, так и о чуть менее известных в наших краях Берримене и Чивера, и по прочтении невольно задумываешься: а почему вообще существуют писатели, которые не пьют. На контрасте с ней читалась серия «Литературных портретов» от Андре Моруа — куда более тяжеловесно, очень франкоцентрично и весьма старомодно, но, в конце концов, и в этом есть свое обаяние.
4. В силу того что в этом году пришлось немного поработать с материалами, связанными с Адамом Смитом, решил прочесть старую советскую биографию Смита, выпущенную в серии «ЖЗЛ». Ее автор, Андрей Аникин, написал в свое время прекрасную (естественно, с некоторой поправкой на спектр возможного и допустимого в ту эпоху) научно-популярную книгу по истории экономической мысли домарксового периода («Юность науки», 1975). По понятным причинам с биографиями западных экономистов тогда было негусто, буржуазных ученых полагалось критиковать, но на классиков политэкономии, живших в то время, когда капитализм, с точки зрения Маркса, еще играл прогрессивную роль, это правило не распространялось. Биография написана с большим теплом и симпатией к Адаму Смиту, контекст его деятельности выписан весьма обстоятельно, и некоторые моменты (например, его взаимоотношения со студентами из Российской империи) будут познавательны и для тех, кто уже вполне знаком с его мыслью и теориями.
5. Про книгу Ивана Куриллы «Американцы и все остальные» написали уже все, премии вручены, но не отметить в конце года нельзя, прочитал с большим удовольствием.
Для меня этот год во многом состоял из попыток перестать помирать и начать жить: таблетки, побег от переработок, тонна мелких неурядиц и постепенный возврат к чтению — без чего, собственно, жить можно даже и не начинать. Поэтому новинок не было вообще, все больше игра в догонялки. Смешно сказать, в этом году я впервые прочел «Тайную историю» (не Прокопия, а Донны Тартт).
А первой книгой года был прелестный роман «Мост птиц». Автор, Барри Хьюарт, — печальный и несколько загадочный персонаж. В России его сделали еще загадочнее: сперва издали роман под вымышленным именем как якобы перевод с китайского. Следующее издание, где автора вернули на законное место, продвигали как «ориентальное фэнтези». Но это не оно. Это постмодернистская стилизация, «повесть о Китае, которого никогда не было», по определению самого Хьюарта. Сказочные мотивы, отсылки, рассказы в рассказе — здесь есть всё. Поэтому начало может показаться немного затянутым, но оно необходимо, чтобы погрузиться в стилистику и настроение (да и все странные на первый взгляд детали потом сыграют роль в сюжете). И это того стоит. Баланс юмора, постмодернистких игрищ, увлекательного сюжета и эмоциональных моментов соблюден филигранно. В начале читаешь и смеешься, в середине глотаешь главу за главой, в финале любишь героев как родных, и кто бы мог подумать, что на последних страницах такой книги будешь по-настоящему тронут.
Весной был «Последний день лета» Андрея Подшибякина. Он в общем удостоился симпатий критиков, был упомянут в энном количестве телеграм-каналов, читатели похвалили — да и всё. Однако мне тут видится нечто большее, чем просто хороший жанровый текст. Хотя нет. Хороший жанровый текст на русском языке, на российском материале, да еще и замеченный «настоящими» критиками, — это уже довольно необычно. Снобистское разделение на серьезную прозу и жанровый палп на нашем книжном рынке до сих пор актуально, хотя его, казалось бы, давно пора закопать поглубже. В итоге в рецензиях и отзывах не раз попадается одна и та же фраза, что это не ужастик в духе Кинга — когда в положительном ключе, мол, эта книга глубокая; когда в отрицательном, если читателю не хватило хоррора. Но на самом деле это и есть ужастик в духе Кинга, которому жанр не мешает быть достаточно глубоким, и наконец-то ужастик в духе Кинга оказался хоть сколько-нибудь заметен вне своей узкой ниши. «Последний день лета» — крепко сбитая книга о детстве, о девяностых, об обыденных ужасах. В этой книге действуют живые, не гламурные дети и много живых, неприглаженных мата и сленга. Смотришь в текст — и веришь в каждое слово. Страшно, трогательно, смешно, местами чувствуешь ностальгическую щекотку или болезненный укол узнавания. Даже по-кинговски скомканный финал не кажется таким уж недостатком. Главное — Подшибякину удалось соединить жанровую литературу с просто хорошим текстом, а просто хороший текст — с рефлексией об эпохе, и все это замешать без единой фальшивой ноты.
Летом читал «Закрытых» Рустама Александера о жизни гомосексуалов в Советском Союзе. И что тут сказать? Как научное исследование или даже научно-популярный текст — это довольно плохо: контекст дается скупо, в основном автор просто рассматривает отдельные истории отдельных людей, которые интересны сами по себе, но мало что говорят о картине в целом. Наконец, есть откровенные ошибки (повторяется известный сюжет о «нулевом пациенте» с ВИЧ, который уже был опровергнут, — эпидемия СПИДа в СССР началась с другого человека). Но сама тема настолько проблемная, а рассказанные в книге истории настолько актуальны, что и на том спасибо. Хорошо, что этот текст в принципе существует.
Еще, конечно, я отвлекался от мрачной реальности с помощью художественной литературы. Но фэнтези плохо помогает в этом: «Из городских ворот атаковал неизвестный враг. Половина стоявших на улицах зевак полагала, что Цзяи взят в осаду. Другая половина соскучилась и пошла спать». Слишком жизненно. Хотя роман хороший. Автор — Уэсли Чу, в переводе на русский вышел как «Воин пяти поднебесных», и, в отличие от «Моста птиц», это как раз ориентальное фэнтези, мрачное, атмосферное, с яркими героями. Как если бы Мартин или Аберкромби писали в китайском антураже. Читал я, кстати, и последнюю на данный момент трилогию Аберкромби, и это тоже уж слишком актуальное чтение, но именно поэтому оно странным образом утешает: «Если во всем этом безумии, во всем этом разрушении и был какой-то план, Савин не могла его разглядеть. Никто больше не был в безопасности в Вальбеке. Возможно, на самом деле вообще никто не бывает в безопасности. Возможно, безопасность — это ложь, которой люди утешают себя, чтобы иметь возможность жить дальше». Хотя читать лучше, конечно, на английском. Перевод оставляет желать лучшего.
Но едва ли не самым сильным впечатлением года был очень странный текст — своего рода автофикшн из 1920-х годов. Он оцифрован, но на бумаге издавался только фрагментарно, в составе книг об авторе этого текста — серийном убийце, насильнике и грабителе Карле Панцраме. Я разбирал машинописные страницы с плохо отпечатанными буквами и карандашными пометками, склеенные в один PDF, изобилующие давно ушедшим в прошлое сленгом. Видел и фотографии оригинального манускрипта — круглые, неуверенные буквы, детский почерк, история убийств, издевательств, насилия личного и системного. Зачем это было читать? Прозвучит неожиданно, но текст затягивает. Панцрам пишет с грамматическими ошибками, но талантливо и местами очень остроумно. Эдакий Буковски из 1920-х. И при этом весь этот текст — мемуар. И поэтому, когда Панцрам задается вопросом, почему стал таким чудовищем, — это звучит очень свежо. Когда рассказывает мелодраматическую историю о тюремной любви или о единственном виденном им хорошем коменданте — это по-настоящему эмоционально. Когда равнодушно описывает, как был жертвой насилия, а потом сам стал бить, грабить и принуждать, — это пробирает. И то, что у человека, который видел в жизни мало хорошего, а окружающие от него вообще ничего хорошего не видели, такой неожиданный талант рассказчика, добавляет всей этой уголовной истории дополнительный «поворот винта». И есть о чем подумать.
В этом году я читал одновременно и много, и мало. Много, если считать количество страниц (особенно прочитанных в связи с рабочей необходимостью), и гораздо меньше — если вспоминать тексты, которые произвели впечатление.
Мой читательский год начался с книги Гребера «Пиратское Просвещение», о которой я писал для «Горького», а завершается работой «О королях», написанной Гребером в соавторстве с одним из его учителей, Маршаллом Салинзом. Благодаря усилиям коллег из Ad Marginem, скоро она увидит свет на русском языке. Жанр этой книги можно было бы назвать сравнительно-исторической антропологией — и этот жанр, по крайней мере в его современной форме, Салинз во многом и изобрел, реабилитировав категорию события, отсутствовавшую в репертуаре структуралистов (Бродель, как известно, называл события «пылью»). Опираясь на обширный этнографический и исторический материал, Гребер и Салинз набрасывают теорию монархической власти, чтобы, оттолкнувшись от нее, пересмотреть само понятие суверенитета и предложить альтернативную генеалогию государства. Государство — это «сплав разнородных элементов, часто абсолютно разного происхождения, которые собрались вместе в определенное время и в определенном месте, а теперь, похоже, дрейфуют в сторону друг от друга,» не универсалия, а лишь один из возможных исходов борьбы между божественными монархами и их подданными. Божественные монархи именуются так не потому, что их отождествляют с богами, но потому, что они претендуют на абсолютную власть богов — то есть на суверенитет, носителями которого в Новое время становятся уже не монархи, а «народы.» Суверенитет, по Греберу, — это «власть приказывать», подкрепленная угрозой наказания за неисполнение приказа; на протяжении большей части человеческой истории она была ограничена временными или пространственными рамками (ритуалом) и не становилась организующим принципом социальной жизни, как в современных государствах. Впрочем, как показывает книга, в этом нет ничего неизбежного.
Другой сюжет из этой книги, показавшийся мне важным, заключается в том, что противопоставление национальных государств и империй, на которое сегодня делаются крупные политические ставки, оказывается исторически несостоятельным. Едва ли этой мыслью можно удивить человека, знакомого с исторической социологией, но Греберу удается сформулировать ее удивительно ясно: имперские армии создают имперские нации, которые и становятся первыми нациями в собственном смысле слова и служат примером завоеванным ими народам, что превращает империи в «инкубаторы» национальных движений (тогда как национальные государства нередко превращаются в империи в миниатюре). Как заметил Борис Кагарлицкий, «в сфере истории доверять антиимперскому национализму надо не более, чем имперскому». В противном случае получится что-то вроде банального противопоставления «государства» и «рынка», изнутри которого невозможно поставить вопрос об исторической связи формирования государств и рынков; механическое противопоставление националистических и имперских политических проектов испытывает аналогичные трудности, когда оказывается, что успех многих образцово-показательных национальных государств связан с их имперским прошлым (или неоимперским настоящим). Здесь можно вспомнить другую книгу, читанную в 2024 году, — Revolusi Давида ван Рейбрука, посвященную деколонизации Индонезии. Я читаю ее медленно и вряд ли закончу до конца года, но уже могу сказать, что книга эта впечатляет: ее объем соответствует масштабу темы, при этом текст написан легко и увлекательно, как и подобает хорошему нон-фикшну, а эмпирическое ядро исследования составляют «живые» интервью с участниками событий (на 20 языках), многие из которых доживают свой век в голландских домах престарелых. Проясняются и многие вещи про «звездный час Нидерландов».
Немного неловко писать о книгах, дочитать которые не успел (люди с ОКР меня поймут), но отмечу еще две. Первая — это Forging Global Fordism немецко-американского историка Штефана Линка (одна из его статей публиковалась по-русски в журнале «Социология власти»). Это история борьбы за «постлиберальный» миропорядок в 1930-е и 1940-е годы, в которой Генри Форд, популист со Среднего Запада, стремившийся создать автомобиль «для народа», и отточенная им модель массового производства стали одновременно источником вдохновения и страха, объектом враждебности и образцом для подражания для стран «догоняющей модернизации» — до начала Второй мировой войны поучиться у Форда приезжали итальянские, немецкие, японские и советские специалисты. Их обращение к американскому опыту мотивировалось несогласием с ролью США в возникающем мироустройстве: как показывает Линк, декларативное стремление к экономической автаркии было вызвано не только структурным положением этих стран в мировой экономике, но и осознанием американской экономической мощи, достигнутой за счет континентальной интеграции. Стремление повторить этот успех привело к парадоксальному результату, когда экономическая автаркия обеспечивается военной экспансией, — так начались Итало-эфиопская война и вторжение нацистского рейха в Советский Союз. К счастью, они тогда проиграли. Другая книга, которую я хочу здесь упомянуть, — это «Вторая мировая война» Черчилля. До сих пор я пренебрегал аудиокнигами, которые всегда казались мне слишком медленными, но для шести томов, озвученных на старорежимном английском, кажется, лучшего формата не найти. До конца, впрочем, еще далеко. Книга Черчилля — это панорамный взгляд на предвоенные кризисы и события самой войны с точки зрения Британской империи, благодаря которому многие известные сюжеты предстают в новом свете, а многое осознаешь (или узнаешь) впервые — например, что мировой характер этой войне среди прочего придало то, что боевые действия шли в колониальных владениях европейских империй.
Еще в этом году было «Путешествие в Абиссинию и Харар» Рембо, маленькая книжечка, несколько лет ждавшая своего часа; новый сборник любовной лирики Целана, вышедший в Suhrkamp; и Чоран, которого я время от времени открываю, чтобы прочитать пару строк и отложить в сторону на неопределенный срок, — извращенная форма селфхелпа для трудных времен. Сюда же добавлю «Книгу против смерти» Канетти — сборник фрагментов и афоризмов, которые Канетти начал собирать после смерти своей матери и над которыми работал до конца жизни. Немецкий оригинал вышел десять лет назад, а в этом году появился перевод на английский.
Ну и напоследок упомяну «Огрызки августа» — сборник стихов Германа Галлера в переводах Геннадия Дальфирова, попавший мне в руки благодаря школьным товарищам. Это вещь нишевая, да и я не большой специалист по современной русскоязычной поэзии, чтобы давать оценки, — могу лишь сказать, что эти тексты, часто посвященные злободневным темам, на меня подействовали. Ну, например, вот:
Остаемся дождем,
нисходящим до града,
на дорогах, лежащих во мгле.
Зарастем, залатаем утраты.
Белый трепет на тонкой струне —
это ветер идет по воде,
это пьет тишину чернозем,
это Эльм зажигает в окопе лампаду.
Этой чей-то взывает извне
голос к миру и к новому граду.