Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Морган Мейс. Пьяный Силен. О богах, козлах и трещинах в реальности. М.: Индивидуум, 2024. Перевод с английского Алексея Зыгмонта. Содержание. Фрагмент
У самых разных книг о классическом искусстве есть одно общее свойство — большинство из них невыносимо скучны. Иной раз невольно задумаешься о том, будто существует некий древний заговор торговцев, музейщиков и искусствоведов, цель которого — отвадить посетителей от картинных галерей, а их опустевшие площади превратить в залы игровых автоматов с обменником криптовалют в вестибюле. На нижних этажах образуются очереди желающих закинуть монету в «столбики», а на верхних поставят элитные слот-машины, рулетку и столы для блэкджека, между которыми вчерашние бабушки-смотрительницы будут обходительно бродить с подносами бесплатных джин-тоников. Подлинники распределить по правительственным дачам, замкам олигархов и небоскребам шейхов Персидского залива. Перед этим полотна следует оцифровать и порезать на NFT-коллекции.
Работающий в Детройте арт-критик, кандидат философских наук Морган Мейс в этом заговоре не участвует. Его книга о Питере Пауле Рубенсе, как он сам признается, результат стечения обстоятельств: жена Мейса снимала в Антверпене фильм про картографа Абрахама Ортелия, а он тем временем бродил по пивным, пока не вспомнил, что находится в городе великого живописца, прославившегося барочными образами витальных толстячков:
«От этой мысли я впал в раздражение, поскольку Рубенс мне был абсолютно не интересен. Я даже не испытывал к нему неприязни — мне было просто плевать. Моей следующей мыслью было: „Напишу-ка я книжку про Рубенса“».
После такого признания догадливый читатель несомненно заподозрит, что «Пьяный Силен» — работа не совсем про Рубенса. И окажется частично прав. За основу своих антверпенских размышлений Мейс берет классическое, но не самое типичное полотно фламандца, вынесенное в заглавие. На нем изображен друг-наставник Диониса — собственно, Силен, вечно пьяный тучный полубог, катающийся по миру верхом на осле. На картине Рубенса он участвует во вроде бы обычной вакхической сцене: Силен куда-то сосредоточенно направляется всем тучным телом, пока озорной сатир пытается вырвать из полубога кусок ягодичного сала. В нижнем правом углу лежит отрубленная козлиная голова, над которой восседает еще один козел. Под ногами Силена лежит какая-то розовая бесформенная плоть, в которой после некоторого усилия можно разглядеть вакханку, вскармливающую детей проспиртованным молоком. Среди фоновых фигур заметно выделяется светловолосая девушка, загадочно смотрящая прямо на зрителя.
Для начала приведем такое описание этого полотна, оставленное анонимным русскоязычным автором: «В шокирующем плотском облике Силена, представленного пьяным в окружении Менады, сатиров, нимф и амуров, Рубенс воплотил земное, природное начало. Художник в своей картине создал атмосферу стихии вакханалии всей образно живописной структурой произведения: почти эскизной свободой живописной техники, богатством колорита, объединяющего разноголосье красок в единый золотой поток, передающий трепет плоти и подвижность воздушных масс. В похожей по жанру и аллегорическому смыслу картине „Вакханалия“ (1615–1620, Москва, Государственный музей изобразительного искусства имени А. С. Пушкина), изображающей празднество в честь бога вина Вакха, мифологические образы отображены Рубенсом как носители природного стихийного начала, плодородия, неиссякаемого жизнелюбия».
Этот небольшой абзац замечательно демонстрирует известную культурную инерцию, неизменно мешающую не то что получать удовольствие от классической живописи, но и хоть как-то ее воспринимать. Со второго класса детской художественной школы, сидя между гипсовыми головами Лаокоона и сыновей, сушеными тыквами, разнообразными кувшинами и прочим мусором, служащим импровизированной натурой, мы на всю жизнь заучиваем формулу: Рубенс — это жирные лоснящиеся тела, Рубенс — это здоровый гедонизм, Рубенс — это торжество жизни над смертью.
Морган Мейс, от приведенного выше описания, вероятно, охренел бы, если выражаться языком, выбранным им для написания этой «хулиганской», забавной, но в то же время печальной и остроумной книги, в которой философский стендап, чтобы не было так грустно, вплетен в невеселые рассуждения об основополагающих принципах человеческого существования на земле — предельно бессмысленного.
В последнем по крайней мере был убежден центральный герой рубенсовского полотна. Нас каким-то образом приучили думать, что мудрый добряк Силен — веселый гуляка, комичный персонаж, придаток к неистовому Вакху. Мейс, однако, напоминает, что с ним связана одна легенда, раскрывающая первоосновы горького пьянства. Алчный до золота и знаний царь Мидас, пресыщенный богатствами, войнами и человекоубийством, задумался о смысле жизни. Задумавшись, он напоил мудрейшего Силена и пристал к нему с вопросом: «Что наилучшее для человека?» Ответ Силена ему вряд ли понравился: «[Для человека] лучше вообще не рождаться. Второе же по достоинству — поскорей умереть».
Если держать эту мысль в голове, рубенсовское полотно очевидно заиграет совершенно иными красками, не теми, что написаны в дежурном каталоге к выставке. В интерпретации Мейса эта картина экстремально трагическая, и Силен на ней имеет ясную цель — как можно скорей умереть. Потому он и напивается до такого состояния, когда рассудок исчезает, личность стирается, человек (а в данном случае — полубог) куда-то движется, но при этом никуда, в общем-то, не уходит:
«Силен не может принадлежать жизни, поскольку не может умереть. Силен не может быть мертв, поскольку связан с жизнью [наставничеством бесконечно рождающегося и умирающего Диониса]. Его жизнь — это не жизнь; это живая смерть, которая и не смерть вовсе».
Отталкиваясь от этих тревожных мыслей, Мейс делает ценное наблюдение, которое, возможно, станет откровением для тех, кто ныне воспринимает коллективного Эмиля Чорана как беспричинно ноющего декадента, имевшего несчастье родиться. «Жить — тяжело, не жить — намного проще» — гласит по этому поводу надменная народная мудрость. И это так. Но не совсем. Мейс указывает, что «не жить» прежде всего значит «никогда не испытывать боль от того, что ты индивидуален, тогда как ценно и важно лишь целое».
С этим уточнением трудно не согласиться. Действительно, в теории можно пережить любое горе, кроме самого невыносимого, когда человеческое тело переходит в режим самоликвидации. Но как пережить тот факт, что ты есть, ты уникален, у тебя есть свой набор качеств и свойств, которые ты, может, в себе любишь, а может — ненавидишь; в общем, испытываешь сильные чувства к тому, что не имеет ровно никакого значения в общем потоке бытия? Ведь даже те, кто отстаивает индивидуальность и индивидуализм как высший идеал, все равно лукавят, ведь они говорят о некой условной «ценности», которая должна быть общей для всех.
Всякий, кто задумается над этим сюжетом, рискует дважды сойти с ума внутри своего безумия. И это происходит здесь и там. Но дарует ли безумие, дионисийское или в медицинском смысле слова, спасение от бесконечного потока бессмысленного проживания? За ответом Мейс обращается к главному антигерою своей книги — Фридриху Ницше и его «Рождению трагедии», где через фигуру Силена показана особая способность греков всматриваться в бездну ужасного бытия.
В этом анахроническом сюжетном повороте — замечательное достоинство «Пьяного Силена». В самом деле: если Силен никогда не умрет, а Диониса будут вечно разрывать на куски участники вакханалий, то что мешает вплести в рубенсовское полотно полубезумного философа, появившегося на свет через двести лет после того, как фламандский живописец лег в гроб?
К Ницше автор книги суров и несправедлив — как того он, впрочем, и заслужил. Тон его обличителен и беспощаден. Если Мейсу на глаза попадается упоминание о том, что кумир Ницше и ницшеанцев Рихард Вагнер назвал своего главного фаната онанистом, то он внимательно рассмотрит этот факт со всех возможных сторон и вынесет рукоблуда-Ницше в название главы. Если Мейс вспомнит, как потешно Ницше превозносил себя в качестве главного героя Франко-прусской войны, в которой даже не участвовал, то поток собственной желчи он заткнет лишь титаническим усилием.
Вообще, мало красивого в обличении давно умерших и после смерти многократно обличенных, растоптанных и разложенных по безопасным урнам глобального культурного колумбария. Однако в этом пинании черепа с густыми усами есть что-то по-своему прелестное — Мейс своим глумом будто переносит Ницше в центр рубенсовского полотна, себе отводя место не дающего нам покоя сатира. В процессе этих метаморфоз с пространством, временем и человеческими ролями автор «Пьяного Силена» будто не замечает, как при ощупывании ницшевого зада заразился от него черной меланхолией:
«На самом деле тут все — война. Под покровом снов — нескончаемая война. Истинное лицо Антверпена — это война и убийства. Если бы дома Антверпена выглядели такими, какие они есть в действительности, на их фасадах была бы написана история войны и убийств. Непреходящие, постоянно возобновляемые война и убийства. Антверпенские улицы — тихие и красивые, и еще там всегда моросит. На самом же деле они должны стенать о войне и убийствах».
В этом один из ведущих мотивов мейсовой книги — через ницшеанскую логику он срывает покровы реальности, за которыми скрывается одна-единственная война, длящаяся от осады Трои до наших дней. И прийти к этому выводу ему помогает не вселенная Fallout с ее известным девизом, а тревожное полотно с пухлым пьянчужкой и таинственной девушкой, сверлящей смотрящего на нее нездешним и неизвестно что выражающим взглядом.
(Не можем удержаться от того, чтобы в скобках не пожелать супруге Мейса посвятить свой новый фильм, скажем, патриарху Антиохии Игнатию Филиппу I или, например, императору Гелиогабалу, чтобы ее муж смог вволю побродить в меланхолической тоске по тихим и красивым улочкам Диярбакыра и Хомса соответственно. Всем же остальным настоятельно рекомендуем: если предоставится возможность побывать в Антверпене, обязательно зайдите в местный зоопарк, там великолепный аквариум.)
И все же на тех страницах, где Мейс ускользает от соблазна рвать бороду и ломать очки, содрогаясь от ужаса перед мирозданием, книга его приобретает свойства неожиданно утешительные. В эти моменты его приговоры так называемой цивилизации робко отступают в тень остроумного, по-хорошему диковатого и, что главное, утешительного письма. Чтение этой книги так и принуждает забыть все, что вы якобы знали о Европе с ее живописью, чтобы наконец приподнять опухшие веки и наконец увидеть сокрытое за слоем краски и начать самостоятельные поиски смежных смыслов, — то есть целиком и полностью справляется с «просветительской» задачей.
Так, за чтением «Пьяного Силена» мы обнаружили замечательный объект живописного ремесла, которым обязаны поделиться. Выглядит он так:
Если верить описанию на сайте аукционного дома, продавшего это шедевральное в своей бездарности полотно за 5500 евро, перед нами копия «Пьяного Силена» Рубенса, выполненная неким К. Шубертом в XIX веке. Обратите внимание, как изящно автор снял все проблемы и противоречия, заложенные в оригинале: куски розовой плоти сформировались в аккуратных младенчиков, заваленных безалкогольными плодами, их мать встала на ноги и схватила бубен, вклинившись между черным сатиром и волнующе-таинственной незнакомкой, которая теперь стала просто зарумянившейся от выпитого бабенкой. Глаза Силена прикрыты — он всего лишь устал и идет подремать. Мальчик, придерживавший жертвенного козла, теперь занят совсем другим. От отрубленной головы нет и следа. Где-то между оригиналом и копией козел исчезает. Трагедия окончена, а скорее всего — и не было никакой трагедии.
«Акт изобразительного творчества сам по себе — это шутка, и мы все делаем вид, что это не шутка и не уловка, но, опять-таки, это шутка еще и чертовски серьезная в том плане, что это шутка и уловка, которая нечто приоткрывает, которая обнажает теневую природу самой реальности. Поэтому фальшивая реальность картины вовсе не так уж фальшива», — резюмирует Морган Мейс, говоря совсем о другом.
И он, разумеется, прав.
Вообще, «Пьяный Силен» — замечательная книга для профилактики самоубийств и в то же время избавления от навязчивого страха смерти. За чтением книги Мейса невольно задумаешься о том, как легко и просто покинуть этот мир, в котором «цивилизация» не занимается ничем примечательным, кроме бесконечного саморазрушения с последующим самовозрождением. С другой стороны, глупо и скучно бежать отсюда, пока здесь столько шуток еще не понято, а философия нет-нет да вдруг и становится веселой наукой по самым неожиданным поводам, когда обычно не до смеха.