Литр вина в портфеле и скачущая современность

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

— За последний год вышли две книги, которые вы вернули из небытия, но прежде чем перейти к ним, давайте поговорим о вас. По образованию вы историк-архивист, защитили кандидатскую диссертацию о российской эмиграции раннесоветского периода. Расскажите об этом периоде своей жизни и о том, как у вас произошел переход от истории к литературе.

— Да, я окончил Российский государственный гуманитарный университет по специальности «историк-архивист» в 1998 году, потом аспирантуру, защитил диссертацию, которая называлась в рифму «Процессы маргинализации в среде российской эмиграции в Германии и Франции (1920-е — 1930-е годы)». Двадцать лет я работал в РГГУ, конечно, и вел курс истории России ХХ века, но занимался не научной, а административной деятельностью. Потом работать там стало совсем тяжко, и я перебрался в «Мемориал» [признан властями РФ иноагентом], где — внимание! — работал «архивистом». Потом он был ликвидирован по решению Верховного Суда РФ, а меня взяли по доброте душевной в Институт мировой литературы им. А. М. Горького, в отдел «Литературное наследство». Собственно, это не совсем отдел, а скорее редакция: мы готовим к изданию книги знаменитой серии «Литературное наследство», придуманной Ильей Зильберштейном, литературоведом, искусствоведом, коллекционером, большой личностью (именно он предложил создать Музей личных коллекций в составе ГМИИ им. А. С. Пушкина). В общем, литературой сейчас заниматься проще, чем историей.

— Как давно вы работаете в архивах именно с литературными материалами? Опишите, как устроен этот процесс.

— С литературными материалами я работаю с 2022 года, когда стал работать в ИМЛИ. Все очень просто: вы смотрите описи фондов рукописных отделов библиотек или архивов, выбираете возможно вам нужное или интересное, оформляете заявку и ждете. Вам могут выдать оригинал, иногда цифровую копию, а могут — микрофильм или микрофиш (это хуже, потому что портит зрение сильнее, чем просто чтение каракулей). Дальше многое зависит от почерков, если это рукописи. Например, у Блока хороший почерк, а у Вячеслава Иванова или Василия Розанова скверные, Кузмин писал с не всегда понятными завитушками, Брюсов писал хорошо, но только если набело, а в черновиках он писал 3-4 буквы вместо слова; недавно делали переписку Эмилия Метнера и Эллиса, и прямо не могли решить, кто из них невнятнее писал. Труднее всего с черновиками, работа с ними — своего рода суперлига. Еще задачка со звездочкой — работа с разными редакциями, вариантами. Это называется «текстология», у нее есть методология, но на самом деле каждый исследователь решает всякий раз на свой страх, риск, интуицию.

— Помимо «Элпенора» и «Двух Ревекк», какие архивные открытия были для вас наиболее значимыми — профессионально и лично?

— Наверное, очень важной была находка шекспировских сонетов в переводе Кузмина в фонде издательства Academia, через год после того, как Венгеров нашел их в Бельгии. Эти открытия закрыли вопрос. Бывают маленькие, но тоже важные. Например, два института — ИМЛИ и Пушкинский Дом — уже на протяжении 45 лет готовят и выпускают Академическое собрание сочинений и писем Блока. Им очень дотошно и профессионально занимались советские филологи, причем начали почти сразу после его смерти, да и сам Блок был человеком методичным. В общем, найти что-то новое невозможно. Я в этой группе готовлю письма Блока к театральным деятелям — Коммиссаржевским, Мейерхольду, Станиславскому, etc. Так вот, неожиданно нашлась авторская копия большого и важного письма Блока к Станиславскому (о России и театре), в ней разночтения с отправленным письмом (оно много раз печаталось), они маленькие, но не без интриги, как раз для академического собрания.

— Перейдем к «Двум Ревеккам». Признаюсь, я полагал, что у писателей такого масштаба в архивах можно обнаружить разве что неизвестное стихотворение или маленький рассказ, но никак не целую повесть. Чем вы объясняете, что текст оставался незамеченным более ста лет? Это «слепота» исследователей или специфика архивного хранения?

— Увы, никак не могу этого объяснить. Вероятны находки примечательных или замечательных текстов писателей условно «второго ряда». Случай «Двух Ревекк» скорее исключительный.

— Повесть была написана во время революционных событий, но вместо них там привычная для Кузмина маньеристская проза, Шуберт, Верлен, любовные коллизии... Как, по-вашему, эта герметичность текста работала тогда — как защитная реакция или как вызов происходящему?

— Настоящий художник пишет обычно о важном для себя, а про «скачущую современность» (выражение Кузмина) — разве что в критической газетной заметке.

— Как вы думаете, почему Александр Кожебаткин отверг повесть и не опубликовал ее в альманахе «Эпоха»?

— Не было денег на издание, вот и вернул рукопись повести автору. Кожебаткин работал без штата, а он руководил более десяти лет издательством «Альциона», выпускал прекрасные и эффектные книги, и в портфеле носил не только рукописи, но обязательно литр красного вина (мемуары Шершеневича и Мариенгофа). К сожалению, недавно мы с коллегами выяснили, что Кожебаткина репрессировали.

— Теперь об «Элпеноре». Осип Мандельштам назвал книгу «неприемлемой» для советского читателя, хотя и восхищался стилем Жироду. В чем состояла эта «неприемлемость»?

— Слишком интеллектуальная проза.

— Элпенор у Жироду — «маленький человек» гомеровского эпоса, упорно не желающий становиться героем. Насколько этот образ мог резонировать с самоощущением советской интеллигенции начала 1930-х, когда Лившиц работал над переводом?

— Мне кажется, Элпенор — это не советский интеллигент, а ветеран империалистической и гражданской войн.

— Лившиц известен прежде всего как футурист и автор «Полутораглазого стрельца». Каким он предстает в переводе «Элпенора»? Слышен ли здесь голос будетлянина?

— Лившиц не пропускал футуризм туда, где его изначально не было. Любопытно другое: как выяснил из переписки Екатерины Лившиц (вдовы) искусствовед и галерист Ильдар Галеев, частично прозаические переводы, выходившие под фамилией Лившица, делала она! Так было с «Человеком, который смеется». Как знать, быть может, и Жироду они переводили вместе? Переводы писем Малларме изданы под ее именем. Это не уникальный случай. Несколько рассказов Гамсуна до сих пор переиздают в переводе Блока, хотя блоковеды знают и не замалчивают это знание, что перевела их Любовь Дмитриевна Блок-Менделеева. Вот почему феминизм — дело важное и нужное.

— Вы пишете, что книга должна была выйти в издательстве Academia еще в 1930-1931 году, но была «зарезана». Как вы думаете, в чем была истинная причина отмены публикации?

— Никаких сведений нет, либо они пока не обнаружены, не могу строить предположения. Она предполагалась к выходу в серии «Мастера европейского стиля», хотели издать Джойса, Рильке, Валери, Жироду, Супо... Ни одна книга в серии не вышла. Сборник Валери издали, но не в Academia, а в Госиздате. С ним у меня получилась неудача. В сборнике были напечатаны фрагменты поэмы «Молодая Парка» в переводе того же Лившица. И я предположил, что в фонде Госиздата может быть полный перевод, но ничего не нашел. Архив Лившица был разрушен после ареста его и Екатерины.

— Чем, по-вашему, был феномен издательства Academia? Это был своего рода заповедник, который власть сознательно оставила для старой интеллигенции, или просто инерция культуры, которую к началу 1930-х еще не успели окончательно доломать?

— Первоначально издательство возникло как кооперативное, во времена НЭПа, одним из главных замыслов было издание «Творений» Платона (собрание сочинений). Через несколько лет оно стало разрастаться, туда пришли партийные функционеры — Каменев, Янсен. По возвращении в Союз его стал опекать Горький, вспомнивший свой проект «Всемирная литература». Издательство должно было играть и играло важную просветительскую роль. Но во времена Большого террора его сочли слишком интеллектуальным, и этот «рудимент эпохи НЭПа» влили в Госиздат.

— Ждать ли от вас воскрешения других забытых текстов, которые лежат в соседних архивных папках и ждут своего часа? Может, есть уже что-то на примете?

— Если буду жив, как любил говорить Лев Толстой. Да, в плане научной работы на 2026 год стоит несколько книг. Обязательно нужно напечатать перевод «Дон Жуана», сделанный Кузминым. Это очень большой текст, примерно 17 тысяч строк, — к сожалению, в фонде издательства не было половины Первой песни, но я в начале года обнаружил почти беловую рукопись с этим самым началом. Теперь отступать некуда! К тому же наши уважаемые академики в Институте запустили новую серию «Памятники мировой литературы». Байрон и Кузмин поработали для нее.