Харуки Мураками. Убийство Командора. М.: Эксмо, 2019. Перевод Андрея Замилова
Новый роман Харуки Мураками, наиболее вероятного претендента на Нобелевскую премию по литературе, как считают букмекеры, вышел после четырехлетней паузы — и сразу миллионным тиражом. Но это в Японии. В России мистическая, неторопливая, медитативная история о художнике, сбежавшем от городской суеты, чтобы предаться рефлексии в уединенном доме, издана в двух томах, в переводе Андрея Замилова под редакцией Максима Немцова. Наши книжные обозреватели, обычно быстрые на подъем, долго раскачивались, зато теперь отстрелялись из всех калибров. Подавляющим большинством голосов роман Мураками признан типично муракамивским, со всеми подобающими самоповторами, длиннотами, лирическими отступлениями и оборванными сюжетными линиями. Для обозревателей, которые любят автора «Убийства Командора», это стало источником неизъяснимого восторга; для тех, кто к японскому классику равнодушен, — поводом поразмыслить, что же в конце концов привлекает публику в его книгах. О том, что Мураками — безбожно переоцененный графоман, а его поклонники — идиоты, начисто лишенные чувства слова, к чести наших рецензентов, не написал никто. Это, видимо, дело будущего: подождем читательских отзывов и реплик фейсбучных экспертов. Напомним, что «Горький» тоже писал об этом романе.
Владислав Толстов в обзоре «Иностранное: новое, интересное, рекомендуемое» («БайкалИНФОРМ») признается, что не любитель Мураками, но, преодолев себя, честно пытается понять, чем зачаровывал этот удивительный японец людей определенного склада:
«Главный герой, имени которого не прозвучит, удаляется в горы, живет в доме своего товарища, переосмысляет собственную жизнь. <...> Он к тому же еще и художник, и обнаруживает на чердаке старинную картину, на которой изображена сцена убийства Командора из „Дон-Жуана”. Я как до этого места дочитал, так и понял: Мураками решил следовать тренду „романов про картины”. Сейчас такие романы довольно часто пишут — тут и „Щегол” Донны Тартт, и „Дьюма-Ки” Стивена нашего Кинга, и „Червь” Джона Фаулза, и недавно писал про роман „Последняя картина Сары де Вогт” Доминик Смит. Как бы происходит смешение двух стихий — изобразительной и литературной, и на стыке появляются какие-то новые смыслы... На самом деле это я уже пытаюсь додумать, потому что роман Харуки Мураками мне показался затянутым, нудным, порой даже бессмысленным. Но с полным пониманием отношусь к людям, которые считают Мураками главным писателем нашего времени: все эти обстоятельные описания, неторопливые перемещения, буддистское созерцательное отношение к окружающему миру — ну, находятся люди, чей темперамент позволяет читать эти бесконечные тексты».
Сергей Кумыш в обзоре «Волшебный телескоп Харуки Мураками и вторая жизнь Карла Уве: главные книжные новинки июня» («Posta Magazine») не столь откровенен, но преследует ту же цель: разобраться, за что же «многие любят» Мураками — не за бесконечные же самоповторы и абсолютную предсказуемость:
«Мистика, неразрывность цепи локальных и глобальных событий, виски, кофе, классическая музыка. Но, помимо прочего, за постоянство идей, зарифмованность образов, бесчисленное множество реприз, автоцитат и вращение вокруг одних и тех же орбит многие его и любят. Раз за разом Харуки Мураками создает мир, предсказуемый в своей непредсказуемости; расширяющуюся вселенную, где все взаимосвязано, все подчинено одной и той же высшей авторской логике, однако чем меньше неисследованных уголков в ней остается, тем более живой интерес и восхищение, замешанное на ворожбе, вызывает она у тех, кто однажды заглянул в глазок его волшебного телескопа».
Галина Юзефович в рецензии «„Убийство командора” Харуки Мураками. Образцовый роман автора, который понравится его поклонникам и разочарует всех остальных» («Медуза»*СМИ, признанное в России иностранным агентом и нежелательной организацией) делает парадоксальный вывод: поклонники Мураками ценят в его прозе именно то, что всем остальным кажется непростительными композиционными промахами:
«Если „Убийство Командора” — не первый роман Харуки Мураками в вашей жизни, то вы, несомненно, знаете, что ожидать от писателя успешного разрешения всех сюжетных коллизий неосмотрительно. Некоторые узелки развяжутся, некоторые (на самом деле, большая часть) — нет, самые многообещающие линии просто растворятся в тумане недосказанности, а финальное мистическое странствие героя окажется не мощным финальным стаккато, но пустышкой — по сути дела, декоративной обманкой. Словом, аморфное, написанное словно бы без всякой структуры и предварительного плана „Убийство Командора” более всего похоже на пятно Роршаха, предполагающее, скажем деликатно, активное читательское сотворчество.
Однако — и это обстоятельство можно объяснить исключительно особым (и, как мы знаем, далеко не универсальным) обаянием Харуки Мураками — вопреки всему вышеперечисленному роман не кажется ни затянутым, ни рыхлым, ни разочаровывающим. Непростительные огрехи вроде бесконечной экспозиции и проваленной концовки в случае Мураками вовсе не производят впечатления досадных недочетов. В отличие от других интересных, но несовершенных книг, где недостатки балансируются достоинствами, в „Убийстве Командора” между первыми и вторыми фактически отсутствует граница. Длинноты, пустоты, сюжетные петли и самоповторы <...> — это именно то, за что поклонники Мураками любят своего кумира, не просто прощая ему отступления от любых жанровых канонов, но попросту их не замечая. И это в очередной раз заставляет задуматься об исключительной роли большого и самобытного писательского дарования, делающего допустимым и даже привлекательным то, что никогда бы не сошло с рук крепкому ремесленнику».
Сергей Князев — не петербургский критик, а его тезка и однофамилец — в рецензии «„Убийство командора” Харуки Мураками: Шаги Командора» («Союз») кропотливо каталогизирует автоцитаты Мураками и размышляет, зачем они понадобились писателю:
«Обращает на себя внимание и то, как написан этот роман, в лучших традициях современности вобравший в себя фрагменты других произведений Мураками. Повествование о второй мировой войне и предшествовавших ей событиях звучало в „Хрониках Заводной Птицы”; тема отношений богача и по-своему гордого представителя среднего класса, равно как и таинственные посетители, появлялись в „Охоте на Овец”; особые отношения девочки и мужчины среднего возраста встречались нам в „Дэнс, Дэнс, Дэнс”; больной отец одного из героев и другой герой, умный, талантливый и в то же время инстинктивно отталкивающий, — в „Норвежском Лесу”; оригинальный способ повествования и параллельные реальности близки роману „Страна чудес без тормозов и конец света”. А еще один пласт „Убийства” связан с „Алисой в стране чудес”, так что отсылками к ней теперь могут похвастаться не только европейские и американские писатели.
И все же этот роман, набитый событиями и растянувшийся на два тома, не следует воспринимать только как повторение пройденного. Не исключено, что Мураками, как и других хороших постмодернистов, увлекла в том числе задача создать нечто новое из кусочков хорошо знакомого старого. Получилось ли это у него? Пожалуй, да: магический реализм, не чуждый, как выясняется, и Японии, до сих пор имеет немало поклонников, а сюжет романа как минимум интересен, а местами и вовсе захватывающ. И, пожалуй, он может оказаться интересным в том числе и для тех, кто давненько уже не следит за творчеством знаменитого японца».
Наталья Ломыкина в обзоре «Ю Несбё, Мураками и Фрай: 10 главных книг фестиваля „Красная площадь”» («Forbes») говорит об «Убийстве командора» как о романе, в котором автор сознательно возвращается к истокам, — что пошло двухтомнику, по мнению критика, только на пользу:
«Если вы когда-то очень любили Мураками, а потом успели от него подустать и давно не читали, то „Убийство командора” — отличный повод к прозе популярного японца вернуться. Это неспешный классический Мураками времен „Охоты на овец”, с его особым ритмом, обманчивой простотой и мелодичной песней ветра между строк. Роман, написанный от первого лица, набирающий обороты постепенно, по мере того, как сквозь бытовой реализм постепенно проступает философская основа, а из щели между мирами доносится настойчивый звон бубенцов. <...>
Знакомство с таинственным заказчиком, венское прошлое художника Амады, опера Моцарта „Дон Жуан”, ненаписанный портрет и призывный звон — все это окажется связано в лучших традициях Харуки Мураками, который давно уже нашел способ перемещаться между мирами, будь то Восток и Запад или прошлое и настоящее, и проводить за собой читателя».
Лиза Биргер в рецензии «„Убийство Командора” — новый грандиозный роман Харуки Мураками о спасительной силе скуки» («Esquire») разбирается с неочевидными литературными приемами, использованными в «Убийстве Командора»:
«Роман Мураками — это буквально зеркальный сад метафор. Каждое ружье на стене здесь не просто выстрелит, а повторится на всех следующих стенах. <...>
Но вся эта искусно выстроенная конструкция оказывается здесь настоящим приключением, преобразующим жизнь героя. „Убийство Командора” больше напоминает „Твин Пикс”: она — о постоянном соседстве потустороннего и о том, как встреча с ним всегда оказывается испытанием, способным либо уничтожить человека, либо спасти его. Красная комната обнаруживается прямо у героя во дворе, и за приоткрытую щель лезет всякая потусторонняя хтонь: ожившие метафоры, ходячие идеи, призраки, грохочущие по ночам буддистской погремушкой. Долгое путешествие к самому себе по такой метафорической дороге всегда оказывается спасительным. Ну и как всегда у Мураками, это еще и путь мальчика к девочке с неизбежно счастливым финалом. <...>
Здесь скучный главный герой, не умеющий связать пару слов в красивую цитату на будущее, говорит языком секса и искусства. И в итоге находит выход из всех своих бед с помощью того и другого. И получается, что „Убийство Командора” — это грандиозный роман о спасительной силе скуки, которая помогает нам обнаружить самих себя, остановившись в повседневной суете: „Я лишь горстка праха, но праха очень качественного”».
Андрей Митрофанов в обзоре «Новинки июня о космосе, мистике и „Убийстве Командора”» («Амурская правда») ищет в романе Мураками скрытые автобиографические мотивы:
«„У всего на свете есть две стороны. Хорошая сторона и, скажем так, не очень плохая”, — эти слова японский писатель Харуки Мураками написал в другой книге, но применить их можно ко всему его богатому творчеству. „Убийство Командора” — масштабное и глубокое произведение, двухтомник, в котором жизнь художника наполняется таинственными знаками, неожиданными и знакомствами и сильнейшими переживаниями.
Главный герой на пороге собственного сорокалетия оказывается печальным обладателем разнообразного набора разбитых корыт и решает удалиться от социальной суеты. <...> „Сорок лет для человека — некий водораздел. Перевалив за него, человек не может оставаться прежним”, — рассуждает выдуманный художник, которого японский писатель по привычке наделил своими чертами. Вот только выходит, что и окружающий мир прежним оставаться не желает. Писатель, конечно, изо всех сил старается удержать утекающее сквозь пальцы время, наполняя роман хорошо знакомыми его читателю символами, от джазовых мелодий до вещих снов. Но пока в ночной тишине звенят подземные колокольчики, ничто на свете не останется неизменным. И это та самая, не очень плохая сторона».
Егор Михайлов в обзоре «Тренды: на полку» («КоммерсантЪ-Сибирь») обнаруживает в «Убийстве Командора» прямые отсылки к британской и американской классике:
«Приветов Кэрроллу в новой книге Мураками предостаточно, как и в предыдущих (одна из лучших его книг так и называлась — „Страна Чудес без тормозов и Конец Света”), но главный источник вдохновения совсем другой, хотя тоже западный. Несколько лет назад писатель перевел на японский „Великого Гэтсби”, одну из своих любимых книг. „Убийство командора” тоже можно назвать таким переводом — только не на японский язык, а на язык прозы Мураками. Параллели не нужно долго искать; рисуя отношения рассказчика с загадочным соседом, Харуки столь точно перехватывает манеру и дух прозы Фицджеральда, что порой забываешь, что действие разворачивается в Японии.
Разница, впрочем, тоже видна. „Убийство” — в отличие от стремительного „Гэтсби” (или, если на то пошло, от ранних вещей самого Мураками) — колоссальный роман, в русском издании еще и разбитый зачем-то на два тома. Впрочем, книга умудряется не провисать под собственным весом, просто неторопливость повествования не терпит суеты. Кроме того, „Великий Гэтсби” — это великий американский роман, а такие романы всегда завершаются трагедией. Писать великий японский роман Мураками ни к чему — в его переложении сюжет о человеке, который хочет, но не может выстроить собственную судьбу заново, оборачивается спокойным и даже жизнеутверждающим повествованием о человеке, которому удается найти общий язык с жизнью».
В рецензии «„Убийство командора”: новый Харуки Мураками — такой же, как и раньше, только лучше» («Афиша-Daily») тот же Егор Михайлов находит любопытную визуальную параллель к двухтомному роману:
«О некоторых писателях — и Мураками в том числе — постоянно говорят, что они пишут одну и ту же книгу. Обычно имеется в виду ленивое оскорбление: мол, автор придумал два-три приема и выжимает их раз за разом досуха. В случае Мураками эту фразу можно истолковать иначе. Он буквально пишет одну и ту же книгу, как художник, который, дождавшись, когда высохнет краска, соскабливает ее с холста и начинает заново. То, что снаружи кажется хождением по кругу, на самом деле ближе к дзенской практике. Результат виден: редко о каком писателе семидесяти лет можно сказать, что он или она на пике формы. С Мураками это так: „Убийство” — это толстенный двухтомник, который не провисает под собственной тяжестью и изящно оправдывает все ожидания.
У карикатуриста Гранта Снайдера есть примечательная картинка Haruki Murakami Bingo, где представлены ключевые для романов Мураками клише — коты, джаз, исчезновение, таинственная женщина, исчезновение котов и так далее. К „Убийству командора” эта картинка — то ли пародия, то ли шпаргалка, а скорее всего, и то и другое — тоже подходит вполне. Это, конечно, классический Мураками — с тайными подземными ходами, долгими разговорами, странными снами и джазовыми пластинками. Но за то мы его и любим: Мураками умеет сплести вокруг читателя кокон из узнаваемых деталей так, что тот и не заметит, как очутился в Стране чудес».
И, наконец, Наталья Кочеткова в обзоре «Мои борьба, тюрьма и чертовщина» («Лента.ру») использует еще более далекую от литературы метафору, чтобы передать свои ощущения о новой книге японского классика:
«В начале 2010-х годов разработчики компьютерных игр выпустили игрушку-головоломку Monument Valley. В ней принцесса Ида — девочка в островерхом колпачке — под медитативную музыку должна была искать выход из череды лабиринтов. В игрушке не было бы ничего оригинального, если бы не одно обстоятельство: в ее мире нарушены все привычные законы физики. Точнее оптические иллюзии в игре приравнены к реальности. При этом особо отмечалось, что игра разрабатывалась с оглядкой на традиционное японское искусство. То же бесшовное соединение действительного и иллюзорного, физического трехмерного пространства и его отображения на двумерной плоскости — художественный принцип нового романа Харуки Мураками. Книга, которая начинается как скучноватая мелодрама <...>, довольно скоро (по меркам Мураками, конечно) сворачивает в сторону мистического, философского, исторического, а то и приключенческого романа. Причем невозможно предсказать, в какую сторону на сей раз автор развернет ту или иную плоскость. В нем будет и загадочный сосед, и странная любовная история, и внебрачные дети, и призраки. В результате 800-страничный двухтомник проглатывается как короткий роман. За что, собственно, и ценим».