5 книг о том, как представителям творческой интеллигенции жилось в эвакуации в годы войны
В последние несколько лет я время от времени совершаю глубокое погружение в историческую реальность первой половины 1940-х годов. Мне часто приходится иметь дело с документами и литературой о перемещении в тыловые районы Советского Союза населения, предприятий, учреждений, материальных и культурных ценностей. Не секрет, что основными центрами эвакуации в этот период были Поволжье, Сибирь, Казахстан, Средняя Азия и особенно Урал. Чтобы составить общее представление об этом, можно заглянуть в энциклопедию или полистать одну-две толстые монографии по теме, но на персональном уровне понимание того, что в это время происходило, может наступить только при близком знакомстве с документами личного плана: дневниками, письмами, воспоминаниями и т. п.
Урал в целом и Молотовская область в частности (Пермь перед самой войной была переименована в честь Вячеслава Молотова) в годы войны приняли на себя огромный людской поток. Он включал не только сотни тысяч рабочих и инженеров промышленных предприятий из западных регионов страны и раненых с фронта, но и творческую интеллигенцию. Кроме того, среди эвакуированных было много детей, увезенных от своих родителей вглубь страны ради спасения их жизней.
В результате гигантского притока населения в ранее глубоко провинциальных населенных пунктах на время войны сформировалась уникальная культурная среда. Например, в Молотов и его ближайшие окрестности вместе с творческими коллективами были эвакуированы два театра: Ленинградский академический оперы и балета и Московский агиттеатр сатиры и интермедий; почти полсотни вагонов книг и письменных материалов из состава рукописных и уникальных фондов, тысячи рукописей, в том числе XII-XIII веков, рукописные книги XIV–XVII веков, архивы Гоголя, Лермонтова, Чехова и др. из Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина; значительная часть фондов Третьяковской галереи и Русского музея, фонды Центрального государственного архива Октябрьской революции и социалистического строительства СССР (сейчас в ГАРФ) и т. д.
Наряду с этим в городе и ближайших его окрестностях в этот период находилось большое число литераторов, художников, композиторов, крупнейших фигур из мира балета. Существует несколько краеведческих книг, посвящtнных этому времени: они по-своему интересны, но адресованы узкому кругу читателей, погруженных в локальную историю, а более широкую аудиторию могут привлечь личные свидетельства самих эвакуированных. К сожалению, никто из них не оставил книг, посвященных исключительно этому периоду своей жизни, но кое-какие тематические фрагменты там все-таки можно найти.
Неизменно привлекающий к себе внимание теоретик конструктивизма, живописец, график, плакатист, скульптор, дизайнер, фотограф, художник театра и кино Александр Родченко вместе со своей не менее талантливой женой Варварой Степановой и дочерью (тоже в будущем художницей и тоже Варварой) в конце июля 1941 года был эвакуирован из Москвы на Урал. Долгие годы знаменитый авангардист вел дневник, в котором более двух десятков страниц уделено пребыванию его и близких в Молотовской области. Именно этот документ и представляет главный интерес в книге.
Итак, детали. В начале Родченко оказался в маленьком провинциальном городке Очёре — здесь он в нужде и безысходности отпраздновал с семьёй свой полувековой юбилей. Здоровье художника оставляло желать лучшего, но он жаждал работать и творить. Увы, все, чем можно было заниматься в Очёре, — это рисовать киноафиши для местного клуба и подрабатывать в районной газете, а хотелось хотя бы фотографировать. К несчастью, все принадлежности для проявления пленки и фотографий остались в Москве.
Главной добытчицей во время их жизни в этом маленьком городке стала жена, которая работала трафаретчицей в составе небольшой группы художников, выполнявших заказы молотовской мастерской агитплаката. Для певца города и современности скудное и голодное, лишённое любимых занятий, в тесноте и бытовой неустроенности существование было невыносимо, в полудеревенской глуши он выглядел белой вороной. Неудивительно, что при первой же возможности с наступлением нового 1942 года сначала Степанова, а затем и Родченко, прихватив дочь, сбежали в областной Молотов.
Поначалу устроились в какой-то проходной комнатке на окраине. Затем им немного повезло: возвращаясь в Москву, их общая подруга, фотограф Елизавета Игнатович, из рук в руки передала им комнату, которую она снимала в центре. Теперь Родченко и Степанова разместились напротив гостиницы, в которой обитала почти вся культурная элита эвакуированных: писатели, композиторы, артисты балета и т. п. Появилась и более интересная работа: Родченко вне штата сотрудничал с газетой Пермской железной дороги (ее, в отличие от города, не переименовали) как фотограф, его и Степанову приняли в местную организацию союза художников, дочь пристроили в приличную школу. Улучшились бытовые условия: им выдали мебель, прикрепили к столовой, стали выдавать дефицитный табак, который курили оба — и Родченко, и Степанова. Но все равно в Молотове как-то не жилось, безумно хотелось в Москву. Несмотря на то что условия для работы появились, Родченко в начале сентября 1942-го по командировке уехал за фотопринадлежностями в столицу и назад оттуда не вернулся. Через некоторое время уехала вслед за ним и Степанова, в Молотове осталась только их дочь Варвара, которая, окончив школу, продолжила там учебу, а в апреле 1943 года девушку удалось выписать в Москву.
Эта часть дневника художника ценна многочисленными бытовыми зарисовками провинциальной и столичной жизни времен войны, метками эпохи, размышлениями автора о творчестве и судьбе, его личным отношением к тем или иным событиям и фигурам. Книга редкая, найти непросто, но всем интересующимся личностью Родченко будет интересно ее прочесть.
Следующая книга, написанная маститым бриковедом (есть такое слово), перекликается с предыдущей, так как посвящена она Осипу Брику, который со своей тогдашней гражданской женой Евгенией Соколовой-Жемчужной, Лилей Брик и ее гражданским мужем Василием Катаняном в одном поезде с семьёй Родченко и другими деятелями культуры в 1941-м был эвакуирован в Молотов. Около шестидесяти страниц тома посвящено перипетиям жизни этой четвёрки на Урале.
Брики, душеприказчики Маяковского, сдали на период эвакуации все его мемориальные вещи, рукописи, рисунки и прочее в библиотеку-музей поэта. То же самое, кстати, сделали и близкие к певцу советского паспорта Родченко со Степановой. Все это богатство вместе с частью фондов было в свою очередь передано на хранение в другой — Литературный — музей. А он уезжал в Молотов, и естественно, что все четверо во главе с Осипом отправились туда же. Разместились они своеобразно: вместо центра, набитого эвакуированным бомондом, выбрали лесную окраину на другом берегу Камы — Нижнюю Курью, где недалеко от станции железной дороги сняли два деревянных дома, один из которых сохранился до наших дней.
Брик и Катанян быстро наладили сотрудничество с местными газетами и издательством: первый писал стихи, пьесы, эссе и роман, второй — фельетоны, биографию и словарь Маяковского. Даже Лиле удалось издать свою небольшую книжицу. Участвовали они и в специально организованных для публики литературных вечерах. В Молотове было многолюдно, нашлись и старые знакомцы по временам футуристской молодости: например, еще один друг и соратник Маяковского Василий Каменский, проживавший неподалеку от областного центра в селе Троица.
Эвакуационная жизнь шла своим чередом. Так же скромно, как Родченко в Очёре, отпраздновала свое пятидесятилетие и Лиля Брик в Нижней Курье. Значительную часть времени четверки занимали бытовые хлопоты, решение вопросов о том, как заработать, где что достать, как приготовить, во что одеться, чем согреться. Летом предметом забот стал огород, сбор грибов и ягод. Представьте себе Катаняна с тяпкой и Лилю Брик за сбором грибов. В конце 1942-го, когда стало ясно, что немцам уже не до Москвы, в столицу вернулись Катанян и Лиля, а после Нового года и Осип с Соколовой-Жемчужной. Так закончилась полуторагодичная маленькая жизнь Бриков и их близких на берегу Камы. Благодаря трудолюбию Валюженича, эта часть книги содержит массу любопытных подробностей о культурной жизни Молотова в 1941-1942 годах, богата бытовыми деталями, текст насыщен огромным количеством цитат из писем и телеграмм, а в качестве иллюстраций использованы редчайшие фотографии из авторского архива. Всем интересующимся судьбами деятелей левого искусства 1920-х ее можно смело рекомендовать к прочтению.
Михаил Юрьевич Герман — доктор искусствоведения, профессор, писатель, фотограф, сын писателя Юрия Германа и брат кинорежиссера Алексея Германа, ныне покойный. Годы войны он провел в детском лагере Ленинградского литфонда, который размещался в селе (не деревне) Черная, недалеко от Краснокамска и Молотова, примерно в трех десятках километров от Нижней Курьи, где в то же самое время обитали Брики. Именно этому периоду и посвящены около тридцати страниц главы с названием «Война и потом. 1941–1953» этой автобиографии.
Герман в ней делится воспоминаниями, в которых образы суровых военных будней накладываются на детские впечатления младшего школьника, в которых всё впервые — первая дальняя поездка, первый железнодорожный вагон дальнего следования, первые деревенские бабы в платках, встреченные на станциях по дороге и ранее никогда не виданные, первые страшные сводки с фронта и самолеты с пугающим гулом, летящие на запад в сторону фронта.
Сначала лагерь литфонда планировалось разместить в Ярославле, но уже в конце лета немцы начали бомбить город, и детей по воде на пароходе отправили дальше, на Урал. Молотов и вся округа осенью 1941-го были настолько насыщены людьми, что на счету была каждая комната и каждый угол. Детей поначалу разместили в деревянной сельской школе (здание сохранилось до сих пор), где они и учились, и жили. Воспитателями были в основном женщины-литераторы или жены литераторов.
В памяти автора застряли не только неприятные бытовые подробности, шокирующе негородской образ жизни местного населения, необходимость сельскохозяйственного труда и противоречивые отношения со сверстниками, но и мир волшебной уральской природы, где «все густое» и «пасторальная тишина». Нашлось на этих страницах место метеорологическим наблюдениям, детским играм (среди которых и карты), книгам, маркам и горю, настоящему горю военных потерь (у матери Михаила Германа в Ленинграде умерла практически вся семья) и пугающих открытий, когда вместо маминой подруги с родины приезжает какой-то «старенький мальчик», который жадно ест все, что ему дают.
Думаю, нет особой необходимости раскрывать все детали уральской жизни маленького воспитанника лагеря Ленлитфонда: читатель уже понял, что эта глава книги маститого искусствоведа откроет ему детский взгляд на эвакуацию, с которым он раньше, возможно, не был знаком.
Следующая книга как бы дополняет предыдущую: она тоже о ленинградских детях, уехавших из блокадного города в глубокий тыл. Вывозили их целыми детскими учреждениями (интернатами заводов, организаций, детских садов, школ), среди которых наиболее известен интернат Государственного Эрмитажа. По сути, книга представляет собой небольшой сборник документов личного происхождения (воспоминаний, фрагментов дневников, писем и прочего), собранных через некоторое время после войны. Издать его удалось только много лет спустя, так как редакторы перестраховывались, не решаясь выпустить в свет непричесанную правду об эвакуации.
Многие из интернатов прошли тот же путь, что и лагерь Ленлитфонда: сначала они были вывезены в Ярославскую область, а затем по воде и железной дороге в Молотовскую. Возраст детей был разным — от малышей из яслей и младших групп детсадов до учащихся старших классов школ. Хотя все они покинули город еще до начала блокады и не успели почувствовать на себе весь ужас ленинградского голода, испытаний на их долю тоже выпало немало.
Прежде всего, сказались бытовые трудности: штат этих учреждений был очень маленьким, и предполагалось, что многие текущие вопросы (приготовление пищи, мытье посуды, уборка помещений, стирка, починка одежды и т. п.) будут решаться путем самообслуживания, но оказалось, что городские дети очень плохо приспособлены к жизни и не умеют делать элементарные вещи, многому приходилось учиться.
Еще одной неожиданностью стали вечные спутники войны — болезни. Из-за скученности и проблем с гигиеной происходили эпидемические вспышки, некоторые дети умирали. А при вторичной эвакуации на восток случалось попадать под бомбежки немецкой авиации, проходить значительные расстояния пешком, помогать устранять аварии на транспорте. Прием на месте происходил в основном организованно. После обустройства необходимо было организовывать учебный процесс — лето давно закончилось, а освоение школьной программы никто не отменял. Шла война, остро не хватало рабочих рук, а интернатам нужны были овощи, дрова и другие ресурсы, поэтому старшие дети привлекались к труду в колхозах, леспромхозах, сплавных рейдах, они собирали и заготавливали ягоды и грибы, устраивали вечера для раненых бойцов в госпиталях.
Эта плохо структурированная книжица ценна главным образом информацией из первых рук, своим сырым, почти не обработанным материалом, который оставили живые свидетели событий.
Наконец, последнее по порядку, но не по содержанию, с чем хотелось бы ознакомить читателей, — это книга стихов не особенно знаменитого ленинградского поэта и переводчика Глеба Семенова, обычно известного лишь тем, что он руководил объединением молодых поэтов, в котором занимались Кушнер, Горбовский, Соснора и ряд других крупных фигур из поэтического сообщества города на Неве.
Семенов, будучи не годным к службе в армии (что он остро переживал), провел первую и самую страшную блокадную зиму в Ленинграде и лишь в 1942 году оказался на Урале в небольшом пристанционном поселке Шабуничи, находящемся примерно в полутора километрах от села Черная, где вместе с лагерем Ленлитфонда в то же время жил Михаил Герман.
В книжке, о которой идет речь, среди прочих опубликованы три цикла военных стихов — «Воспоминания о блокаде (1941–1960)», «Случайный дом (1942–1944)» и «Прохожий (1945–1949)», — написанные преимущественно в годы войны и лишь частично доработанные некоторое время спустя. Они представляют собой редкий образец беспощадного, лишенного пафоса поэтического осмысления тяжелой тыловой жизни, своеобразный аналог окопной правды, но с трудового фронта. Наиболее глубокое впечатление оставляют первые два цикла, из которых второй полностью состоит из стихов (не всех, некоторые до сих пор не опубликованы), созданных в Шабуничах. Уже названия некоторых текстов говорят сами за себя: «Я тыловая крыса», «Смерть одного из нас», «Ни черное дерево взрыва...», «О чем ты, голодная темень?», «Смех девичий, вдовий плач...», «Отбомбилась гроза на сегодня...», «Дезертир» и другие.
По сути, это тот же дневник повседневной жизни в тылу, только в стихах. Здесь скудость пищи, теснота, трудности вынужденного совместного проживания двух разных сообществ (эвакуированных горожан и местных деревенских), бесконечные военные эшелоны на запад, похоронки и раненые, дезертиры — все это преломляется через призму уральской природы, примиряющей поэта с безрадостной действительностью эвакуации.