5 книг о том, как подступиться к нефилософии
Нефилософия, или, как она позднее стала называться, нестандартная философия, — новая практика работы с философскими и иными содержаниями (научными, художественными, религиозными...), которая была предложена Франсуа Ларюэлем в 1980-х. С тех пор она развивалась Ларюэлем совместно с учениками и коллегами в рамках нефилософского интернационала ONPhI (Organisation Non-Philosophique Internationale), задуманного как «неинституциональная утопия», где различные нефилософские ответвления — и так уже еретические с точки зрения университетской философии — не управлялись бы единым и властным видением нефилософии, а объединялись друг с другом именно в статусе ересей. На сегодняшний день в организации состоят более 60 теоретиков.
Довольно длительное время нефилософия оставалась неизвестной за пределами Франции, однако с появлением на горизонте континентальной философии спекулятивного реализма (один из начинателей которого — Рэй Брассье — состоит в ONPhI, а в своих диссертации и первой книге оригинально развивал нефилософский подход) число переводов Ларюэля и количество статей и книг о нем стало стремительно расти. На английском языке вышли ряд общих введений в нефилософию Ларюэля и целых два гайда по конкретным книгам — по «Философиям различия» и «Началам нефилософии».
Освоение нефилософских практик в русскоязычной среде проходит пока еще медленно, и тем не менее нефилософии посвящена добрая треть выпуска «Синего дивана» за 2013 год (№ 18), где был опубликован в том числе перевод 11 записей из «Словаря нефилософии». И все же, несмотря на отсутствие полноценных переводов нефилософии (будем надеяться, временное; пока есть <a href="shorturl.at/gvxAX">вот что</a>), на русском языке имеется ряд книг, прочтение которых может приблизить к пониманию истоков и ставок нестандартной философии, и три такие книги вы найдете в перечне. К ним я добавил англоязычную работу, которая объясняет и применяет нефилософскую методологию в контексте постструктуралистского феминизма и спекулятивного реализма, и один из текстов самого Ларюэля.
Пускай основное понятие нефилософии — детерминация в последней инстанции — было введено Энгельсом и разработано Альтюссером в других работах, именно его популярные доклады, такие как «Преобразование философии» и особенно «Ленин и философия», — наиболее удобная точка входа в само нефилософское предприятие.
Новизна философских сочинений Ленина, которого трудно назвать философом-эрудитом, заключалась не в привнесении каких бы то ни было свежих содержаний и интерпретаций. Она проявилась на уровне формы или акта самого философского высказывания: Ленин представил марксизм в качестве новой философской практики. До марксизма философии производились как философии, отличая себя от наук и «цементируя» господствующую идеологию, но благодаря Марксу философия наконец сумела начать производиться не как философия, а благодаря Ленину можно вести речь о построении «нефилософской теории философии».
Последнее начинание и подхватывает Ларюэль, который, подобно Ленину Альтюссера, не добавляет новые идеи в философию, а занят ее переделкой. И хотя Ларюэль несколько дистанцируется от марксизма, который остается для него то чересчур уж философским, то недостаточно отделяющим философию от науки, своими корнями нефилософия — или же «наука о философии», «объединенная теория науки и философии» и т. д. — уходит в этот доклад Альтюссера. К тому же Ларюэль будет частенько заимствовать из него метафору континентов теории.
Нефилософия определяется и как мысль, исходящая из имманентности. В XX веке самым громким философом имманентности был Жиль Делёз, и при обзоре нефилософии первым делом отсылают к его книге «Что такое философия?», подписанной также именем Феликса Гваттари, где под конец обсуждаются онтология Алена Бадью и нефилософия Ларюэля. Но пускай Делёз оказал сильное воздействие на мысль Ларюэля, последнему «в плане» имманентности куда ближе феноменология и такие ее французские представители, как Эмманюэль Левинас (самый громкий философ трансцендентности) и Мишель Анри.
Если Левинас у нас более-менее освоен, то Анри только входит в оборот. «Материальная феноменология» — пока единственный объемный перевод, но зато перед нами сборник относительно поздних (прочитанных в конце 1980-х годов) докладов философа, которые вычерчивают траекторию его мысли. Как и Делёз, Анри стремился преодолеть «основную идею феноменологии» — интенциональность — и выйти к имманентности. Однако если имманентность Делёза абсолютна и растворяет сознание в мире, то имманентность Анри радикальна. Для Анри, как скажет Ларюэль, не сознание заброшено в мир, а мир заброшен перед сознанием: не сознание трансцендируется в мир, но мир есть сама трансценденция, вторичный, а не первичный модус манифестации. Место трансцендентального эго Анри, одинокого и изолированного, в нефилософии далее (с некоторыми изменениями в схеме) займет безличное Единое (или Реальное), место мира — Бытие, описываемое философией.
После смерти Делёза Бадью стал в нефилософии главным Философом, то есть мальчиком для битья, что указывает и на неприязнь, и на признание. Ларюэль даже написал трактат «Анти-Бадью», на который многие обиделись, упустив из виду, что резкость выражений в нем пародировала резкость самого Бадью. Впрочем, была и другая причина для обиды: Ларюэль признался, что сиквел «Бытия и события» он не дочитал и что в двух манифестах Бадью (написанных после первого и второго томов «Бытия и события» соответственно) и так в принципе многое объясняется.
«Манифест философии» дает понять, что Бадью и Ларюэль занимают несовместимые, но взаимодополнительные позиции. Бадью выступает за философию в классическом изводе, избавляющуюся от антифилософии Лиотара и Деррида; Делёз, как и он, классик, а Лакан пускай антифилософ, но благодаря ему только и живет философия. Ларюэль считает, что все же надо философские амбиции усмирять, практики — менять и что благодаря Лакану живет нефилософия. Бадью за Бытие, то есть чистую, неконсистентную множественность, Ларюэль — за неконсистентное Единое. В отличие от мифических «постмодернистов», впрочем, оба они оказываются реалистами, которые к тому же еще претендуют на новый, родовой (générique) универсализм, из-за чего их и апроприировал спекулятивный поворот.
Ранее в книге «Борьба и утопия в последние времена философии» Бадью вошел в святое семейство Ларюэля — стал Св. Аленом наряду со Св. Мишелем (Анри) и Св. Жилем (не Делёзом, а Греле). Добавляя себя к ним, Ларюэль получает спектр возможных позиций в отношении односторонней причинности (той самой детерминации в последней инстанции Реального): двусторонность (Бадью/дискурс Господина); одностороннее тождество (Анри/Жизнь); односторонняя дуальность (Ларюэль/Посторонний); односторонняя троица (Греле/Бунтарь). В отрыве от контекста карта не очень понятна, но ее проясняет описание Жиля Греле, блудного ученика Ларюэля: двусторонняя философия принимает мир, в то время как контрфилософия Анри пренебрегает миром, нефилософия безразлична к миру, а антифилософия Греле, воздвигнутая в пику и Ларюэлю, и Бадью, мир ненавидит.
Македонская исследовательница Катерина Колозова помещает мысль Ларюэля и Бадью в контекст постструктуралистского феминизма, намереваясь радикализировать последний (в лице прежде всего Джудит Батлер и Друциллы Корнелл, но также Люс Иригарей и Рози Брайдотти) с точки зрения спекулятивного поворота, который усмиряет притязания и амбиции поворота лингвистического, не отвергая его полностью. Колозова замечает, что подрыв бинарных оппозиций в постструктуралистских феминистских теориях всякий раз подчиняется четким правилам, которые отзеркаливают игру критикуемой метафизической позиции, — один из терминов оппозиции всегда предпочитается другому, тогда как второй оказывается негативным в двух значениях, будучи исключаемым не только из-за несостоятельности, но и из-за предполагаемой реакционности, непристойности (как bad word). Если же второй термин и вмещается в теорию, то ценой его сведения к первому.
Наиболее интересующие Колозову термины — единое (в противовес многому), реальное (contra воображаемое, вымышленное, сконструированное), предел (contra беспредельное), тождество (contra различие). Так, если постструктуралистские теории и находят место для единства (прежде всего здесь имеется в виду единство субъекта или агента), происходит это за счет того, что единство фрагментируется, его границы распыляются и так далее. Но в то же время теории вынуждены явно или подспудно обращаться к единству как средству задания множества. Особенно заметно это оказывается в случае Батлер, тогда как Корнелл оказывается исключительной авторкой, поскольку в положительном ключе обращается к понятию предела. Колозова прибегает к методу унилатеризации Ларюэля для того, чтобы обратить взаимные бинарные оппозиции в односторонние дуальности — теперь лишь второй термин находится в отношениях с первым, ну а первый безразлично допускает его и его относительную автономию. В случае агентности Колозова говорит о паре субъекта, который населяет (дискурсивный) мир, и радикально имманентного Я.
Книга Катерины Колозовой является отличным нефилософским введением в нефилософию, так как в ней не столько рассказывается о том, что такое нефилософия (это было бы стандартное философское введение), сколько показывается, как она делается, на конкретных теориях-материалах. В то же время не следует забывать, что перед нами авторское высказывание, которое вполне может (допустим, в главе, посвященной любви как автотрансценденции Реального) в той или иной мере отходить от ларюэлианской догматики. Впрочем, ересь здесь в порядке вещей.
По сути, «Биография обычного человека» — книга о том, как сам Ларюэль подступался к нефилософии. Хотя по ларюэлевской периодизации время нефилософии наступило уже в 1981 году, когда вышел «Принцип меньшинства», в последнем еще не говорилось именно о нефилософии. В «Биографии...» и вышедших вскоре после нее «Философиях различия» слово «нефилософия» фигурирует всего один раз, но часто употребляется прилагательное «нефилософское» для указания на собственное предприятие: внешнюю, не рефлексивную критику философии. Если бы она была рефлексивной, она была бы метафилософией, то есть философией философии. Однако философия становится предметом описания именно первого, а не второго порядка, из-за чего Ларюэль начиная с «Биографии...» довольно долго именовал нефилософию «наукой».
В данном тексте она предстает как «строгая наука о человеке». Вопреки господствующим антигуманистическим настроениям тех лет (и нынешним постгуманистическим) Ларюэль напоминает, что не человек создан для субботы (философии), но суббота для человека. Философия и гуманитарные науки всячески пытались растворить человека в тех или иных трансценденталиях — в Истории, Власти, Языке, Сексуальности, в общем, в Мире — без остатка. Этому подходу, который он называет авторитарным, Ларюэль противопоставляет миноритарный, в чью задачу входит демонстрация того, как указанные трансценденталии задаются не иначе как самими человеческими «одиночествами» или «меньшинствами», подвергаемыми забвению философией-Государством, и очерк индивидуальных структур — конечных и неотчуждаемых «переживаний» (vécu), которые населяют неизведанный теоретический континент человека.
В «Биографии...» было сформулировано ядро проекта — впервые было введено «Единое» как предпочтительное имя Реального, отлученного от мысли, а также разработана теория детерминации в последней инстанции как односторонней каузации, в которой Реальное не отчуждается. В книге обнаруживаются чуть ли не все мотивы последующего творчества Ларюэля — его крайне своеобразные гуманизм и «сциентизм», гностическое отношение к миру, упор на прагматическую и этическую стороны теории, — и читается она несколько легче, чем другие тексты, так что начать вполне можно здесь.