Мадлен Миллер. Песнь Ахилла. М.: Corpus, 2019. Перевод с английского Анастасии Завозовой
Ахилл, он же Ахиллес, — один из главных героев гомеровой «Илиады», персонаж мифов Древней Греции, участник Троянской войны; сын Пелея, правителя Фтии, и нимфы Фетиды; возлюбленный Патрокла, от лица которого ведется повествование в дебютном романе американской писательницы Мадлен Миллер. Хм, гей-драма, помещенная в античные декорации? В том числе. Однако если поборников высокой морали смутило слово «драма», найдите в себе силы задержаться еще ненадолго и не торопитесь с выводами.
Начать надо с того, что «Песнь Ахилла» — литература в традициях Netflix: когда в твоем распоряжении все главы, ты не можешь ограничиться одной-двумя, а необходимость отложить книгу вызывает досаду и физический дискомфорт. Тем не менее есть смысл хотя бы попытаться прочесть ее не залпом, а в три присеста, потому что состоит она, если приглядеться, из трех не просто самостоятельных, но разностилевых частей.
«Его царство было половинкой, четвертушкой, восьмушкой царства моего отца, я убил мальчика и оказался в изгнании, а он все равно не знал, как меня зовут».
Первые примерно восемьдесят страниц — настоящий праздник языка (в нашем случае — русского, за что отдельное спасибо переводчице Анастасии Завозовой). С одной стороны, уже начальные главы насыщены событиями — детство Патрокла, неуклюжие попытки его отца выковать из мальчика мужа, нелепая гибель сына заезжего вельможи и последовавшее за ней изгнание Патрокла из отчего дома, их знакомство с Ахиллом, жизнь во дворце Пелея, внезапное путешествие к горе Пелион, которое окончательно переменит судьбы обоих, точнее, станет началом их общей, неразрывной судьбы, — а с другой, это до такой степени богатый цветом, переливчатый, осязаемый текст, что так и подмывает вынуть из страницы какое-нибудь предложение и побыть только с ним, повертеть его в руках, покатать между пальцами, погладить его поверхность — шершавую, как стопа мальчишки, привыкшего повсюду ходить босиком, или же, наоборот, гладкую, как камешек, омытый Эгейским морем. Хочется, чтобы это не кончалось, чтобы не прерывалась не страница даже, а строка, каждая отдельная строка, чтобы глаз не соскальзывал ежесекундно в бессловесную белизну книжного поля.
«Мускулистые лошадиные ноги перерастали в плоть — в не менее мускулистый мужской торс. Я во все глаза глядел на это невероятное сопряжение лошади с человеком, гладкой кожи с лоснящейся рыжей шкурой».
Всё меняется в момент встречи героев с их будущим наставником — кентавром Хироном. Эта сцена, в отличие от всех предшествующих, являющих собой абсолют, эталон современного романа, созданного исключительно теми средствами, которые никакой другой вид искусства предложить не может, выписана очень кинематографично. И, будто бы повинуясь новым, только что установленным правилам, дальше следует вереница движущихся картинок, где в особо трогательных местах не хватает разве что музыки условного Говарда Шора, чтобы все окончательно превратилось в фильм. Порой начинает подкрадываться невольное ощущение, что писалось это с изначальным расчетом на экранизацию. Своего рода киноповесть, которая, хотя сама по себе вполне интересна, никогда не сможет соревноваться с настоящим фильмом — у нее для этого недостаточно выразительных возможностей. Текст становится менее выпуклым, слишком плавным, отчего и читается, впрочем, чрезвычайно легко. Этот кусок размером примерно еще в сто страниц в буквальном смысле пробегает у читателя перед глазами.
«Яркий солнечный свет вспыхнул и пролился на Ахилла, скатился по волосам, спине, коже, обратив его в золото. Внезапно он словно бы вырос, а измятый после долгой дороги хитон разгладился, засияв чистой белизной парусов. Его волосы занялись от света будто резвое пламя. Все ахнули; крики ликования стали громче прежнего».
Переход к третьей части — прибытие Ахилла и Патрокла обратно во Фтию для подготовки и участия в Троянской войне. Внутри книги происходит что-то вроде большого взрыва, только порождает он не расширяющуюся вселенную, а расширяющийся миф, вроде бы и давно знакомый, и не раз читанный, слышанный, но при этом, как подобает чуду, какой-то небывалый. В повествовательной ткани вроде бы ничего не меняется — разве что палитра условной первой части перемешивается здесь с палитрой условной же второй. Это квантовый скачок обратно в детство, в школьные уроки истории и литературы (при условии, конечно, что вам повезло с учителем и удалось их полюбить). Ты становишься свидетелем творимого мифа — с только ему, мифу, и присущими красками и образами. Это уже никакое не кино, но теперь и не вполне роман, а именно что песнь.
Песни, как известно, не пишут, их слагают. Мадлен Миллер слагала свою без малого десять лет. Окончив в 2001 году университет Брауна со степенью магистра классической филологии, она начала работу над книгой, вышедшей лишь в 2011-м. По словам самой Миллер, ее с детства притягивала фигура Патрокла — ахиллова возлюбленного, второстепенного персонажа «Илиады», сыгравшего тем не менее крайне важную роль в истории Троянской войны.
На примере Троянской войны здесь показана природа любой войны — она, как плохой роман, начинается вроде бы с внятной идеи, о которой при этом в течение непродолжительного времени все начисто забывают. Зло яростно пожирает само себя, дни сменяются годами. Проблема в том, что в этом процессе гибнут невинные люди. То же и с героями: за античными героями здесь видятся, угадываются герои вообще. Идет война народная, Троянская война. В их смерти или же готовности расстаться с жизнью на самом деле, как правило, отсутствует героический подтекст. Природа такого героизма — чистый ужас и безысходность. Патрокл, выражаясь метафорически, заслонивший амбразуру собственным телом, в одинаковой степени и герой, и жертва обстоятельств. Герои не всегда отвоевывают нам мир. Бывает, что они просто умирают. А люди, когда иссякает ненависть, продолжают жить дальше. И вот для того чтобы жить, для того чтобы не сойти с ума от осознания, «какою ценой завоевано счастье», слагают песни о героях, об их ненапрасной жертве. Но, как поется в другой древней песне (был такой, может, слышали, царь и псалмопевец Давид), любая жертва напрасна, кроме одной — сокрушенного духа. Именно эту жертву в конечном счете приносит Ахилл. Именно эта жертва, а не убийство Гектора или собственная смерть в бою делает его подлинным героем. Именно эта жертва искупает и делает ненапрасной гибель Патрокла. Своей смертью он спасает Ахилла для вечности. Своей жизнью Ахилл дарует вечность ему. Если разобраться, этот мотив универсален для любой как тео- , так и мифологии.