Thomas Moynihan. X-Risk. How Humanity Discovered Its Own Extinction. Urbanomic, 2020. Contents
Правда, мы будем всегда?
В рассказе Сергея Козлова «Черный омут» Заяц — профессиональная жертва, — устав от постоянного страха и унижений, пошел топиться к Черному Омуту. Но тот вдруг дружественно заговорил с ним, вмиг осуществив переоценку ценностей: «...иди и не бойся <...> Чего тебе бояться, если ты уже ко мне приходил?» После этого Заяц поочередно обесценил Волка, Лису и Филина. Последний, будучи в конец морально растоптанным, предложил ему уйти из леса, а то, глядя на Зайца, все зайцы станут такими же — и хищникам придется переключаться на более конвенциональную добычу.
Заяц был абсолютно бесстрашным все лето, но вот пожелтели листья на деревьях и начали осыпаться — и его накрыла паническая атака. Уже зная, что делать, он побежал к Черному Омуту — и тот опять удивил его ответом: «Это не листья сыплются — это время шуршит, <...> а мы — слушаем. Всем страшно».
Схожей методологии придерживается сотрудник Института будущего человечества в Оксфордском университете Томас Мойнихэн. В своей новой книге он предлагает всмотреться не в одну и не в две бездны, иллюстрируя историю поэтапного осознания человечеством не только своей принципиальной конечности, но и возможности окончательного и бесповоротного исчезновения всякой жизни. По его мнению, это осознание «вполне может оказаться центральным элементом той разворачивающейся и незавершенной драмы, которую мы называем современностью».
Флору перевели на контрацептивы
«Обратите внимание: по иронии судьбы современная физика была создана в аду», — пишет Мойнихэн, имея в виду основателя экспериментальной физики Галилео Галилея. Взяв за основу описание ада «Божественной комедии» Данте, Галилей пытался рассчитать параметры преисподней. Эти изыскания привнесли в тогдашний научный дискурс новшество — земные недра стали рассматриваться как управляемые универсальными естественными (физическими) законами.
Не менее интересна история понятия «неорганический» (inorganic):
«Так получилось, что на заре девятнадцатого века химики и геологи оказались вынуждены придумать новый термин для обозначения недавно открытой области природы <...> До этого архаичное слово „неорганический” долгое время относилось к чему-то бестелесному или духовному <...> теолог Томас Бернет в начале 1700-х годов писал, что у ангелов „неорганические” тела».
Когда-то не было четкого методологического разделения между физикой и этикой, а мысль так или иначе опиралась на «принцип Полноты» (о стойкости этой тенденции в западной философии писал историк идей Артур Лавджой). Все когда-либо существовавшие возможности когда-нибудь реализуются. Все, что утрачено, когда-нибудь вернется. В природе ничто не разрушается до конца и по-настоящему — потери в конечном итоге восполняются.
Тема же возможного исчезновения биологических видов долгое время оставалась без должного внимания. Плиний Старший пишет об истреблении киренского сильфия, широко использовавшегося в качестве противозачаточного средства, а также о птицах, которых «не видели в течение многих поколений» (скорее всего, речь идет о локальном исчезновении в конкретном регионе, а не о полной гибели популяции). Лукреций говорит о возможном конце человечества, однако «ничто не обращается в ничто» — общее место, etc.
Томас Мойнихэн утверждает, что всерьез задумываться об «экзистенциальных рисках» люди начали относительно недавно, всего каких-то несколько сотен лет назад. По мнению автора, это направление мыслей возвращает человеку представление о его призвании, «потерянное где-то среди [просвещенческих] разочарований девятнадцатого и двадцатого веков».
Вулканические аргументы
Другое ветхое убеждение: материальные условия существования не могут радикально измениться — об этом говорит, например, опыт нескольких поколений жителей древнегреческого полиса, засвидетельствовавших такую «стабильность».
Но вот мы читаем о вулкане Тоба на территории современной Индонезии — около 74 000 лет назад произошло его извержение, ставшее одним из крупнейших за последние 25 млн лет (восьмибалльное по шкале вулканической активности — то есть способное изменить климат). Считается, что катаклизм сократил численность человеческой популяции до 2 000–3 000 особей (хотя это и оспаривается).
А вот куда более близкое к нам событие — начало XIX века, извержение вулкана Тамбора все в той же Индонезии (семь баллов по шкале). Пишут, что в результате погибло порядка 71 000 человек, из которых 11 000–12 000 умерли непосредственно от извержения, остальные — от его последствий (голод, болезни). Катаклизм уничтожил тамборский язык (самый западный из всех папуасских) вместе с его носителями — жителями острова Сумбава. Взрывная волна выбросила в атмосферу колоссальное количество пепла и CO₂, пыльное облако заслонило солнце, что привело к резкому похолоданию («год без лета»). В 1816—1817 годах в Западной Европе и Северной Америке был повсеместный неурожай (падение на 75%), за этим последовал экономический спад и геополитическая нестабильность на долгие годы. То десятилетие назвали самым холодным за пятьсот лет.
Это были «аргументы» со стороны Земли против тезиса «условия существования не могут радикально измениться». Небо тоже участвовало в этой дискуссии — но несколькими веками ранее.
Свет из огурцов и реванш алармистов
«Изобретатель, сидевший в этой комнате, был одним из старейших членов Академии. Лицо и борода его были бледно-желтые, а руки и платье все вымазаны нечистотами. <...> Он занимался превращением человеческих экскрементов в те питательные вещества, из которых они образовались, путем отделения от них некоторых составных частей, удаления окраски, сообщаемой им желчью, выпаривания зловония и выделения слюны. Город еженедельно отпускал ему посудину, наполненную человеческими нечистотами, величиной с бристольскую бочку».
Так Джонатан Свифт в «Путешествиях Гулливера» высмеивает увлеченных своими безумными проектами ученых-«прожектеров» с острова Лапута. Один занимался извлечением солнечного света из огурцов, другой — пережиганием льда в порох, третий выводил породу голых овец, четвертый скармливал мух разных цветов паукам, чтобы те плели разноцветную паутину (технологию планировалось применять для окрашивания тканей).
Есть там и такое описание:
«Лапутяне находятся в вечной тревоге и ни одной минуты не наслаждаются душевным спокойствием, причем их треволнения происходят от причин, которые не производят почти никакого действия на остальных смертных. Страхи их вызываются различными изменениями, которые, по их мнению, происходят в небесных телах. <...> они боятся, что земля вследствие постоянного приближения к ней солнца со временем будет всосана или поглощена последним; <...> что земля едва ускользнула от удара хвоста последней кометы, который, несомненно, превратил бы ее в пепел, и что будущая комета, появление которой, по их вычислениям, ожидается через тридцать один год, по всей вероятности, уничтожит землю».
Это камушки в огород астронома Эдмунда Галлея, прогнозировавшего движение комет (до него считалось, что они пролетают сквозь Солнечную систему по незамкнутым параболическим орбитам). В 1705 году Галлей рассчитал и опубликовал орбиты 24 комет, обратив внимание на сходство параметров орбит у некоторых из них.
Свифт считал такие занятия «невротической манией» тех, кто уже «не может спокойно спать в своих кроватях и не испытывает никакого интереса к обычным радостям жизни».
Но Галлей окажется прав — он представит подробные (и верные) расчеты и предскажет возвращение кометы, позже названной его именем. Исчисление доказало свою силу — к прогнозам ученых, касающихся будущих рисков, стали относиться серьезнее.
Правда, Свифт так и не узнал об этом, поскольку умер за 13 лет до реванша «прожектеров».
Журавль для планет и постельные лошадки
Чтобы делать такие прогнозы, нужна соответствующая оптика и инструментарий.
Приблизительно в 1100 году персидский богослов, философ и мистик Абу Хамид аль-Газали начал разрабатывать иные способы отношения к цепочке «причина/следствие», говоря о вероятности с точки зрения логической последовательности, а не предшествующего опыта (то есть, если многие поколения не были свидетелями глобальных перемен, это не значит, что их не было раньше или они не могут произойти в будущем).
А введение индо-арабской системы счисления позволило оперировать большими числами, «отделив миллион миллионов от вечности и бесконечности» (запись римскими цифрами для этого была слишком громоздкой). Колоссальные величины стали измеримыми и понятными — настолько, что австрийский астроном и механик Кристоф Гринбергер заявил, что с помощью двадцати четырех зубчатых передач сможет спроектировать механизм, способный сдвинуть Землю (привет Архимеду и его «дайте мне точку опоры»). Единственная проблема: если первая передача такого механизма вращается со скоростью 40 000 оборотов в час, то последняя, оснащенная гипотетическим сверхпрочным канатом, совершит один оборот за «сто миллионов миллионов лет».
Но глаза боятся, а руки делают. В XXI веке художник и скульптор Артур Гэнсон взял и осуществил проект Гринбергера.
Впрочем, в XXI веке сбылось или начинает сбываться немало из того, что грезилось футурологам и фантастам прошлого. Например, современник Пушкина Владимир Одоевский в своей утопии 1835 года «4338-й год: Петербургские письма» описывал ежедневные/еженедельные «домашние газеты», которыми обмениваются жители России, ставшей к тому времени мировым лидером в науке и культуре (в отличие от «одичавших американцев, которые, за недостатком других спекуляций, продают свои города с публичного торгу»). Эти «газеты» содержали «новости, разные мысли, замечания, <...> приглашения» и рассылались (транслировались) при помощи камеры-обскуры («он [Одоевский] не упоминает „лайки”, но помните, что все это воображалось в 1830-х годах», — пишет Томас Мойнихэн).
События, описываемые в утопии, происходят за год до столкновения с кометой Вьелы (по всей видимости, речь идет о ней), но герои «4338 года» не сильно озабочены этим. Они устраивают светские приемы, для которых дамы облачаются в платья из эластичного хрусталя, украшенного редкими растениями, бабочками и блестящими жуками.
«У одной из фешенебельных дам в фестонах платья были даже живые светящиеся мошки, которые в темных аллеях, при движении, производили ослепительный блеск; такое платье, как говорили здесь, стоит очень дорого и может быть надето только один раз, ибо насекомые скоро умирают. Я не без удивления заметил по разговорам, что в высшем обществе наша роковая комета гораздо менее возбуждала внимания, нежели как того можно было ожидать. <...> Некоторые из дам носили уборки a la comete; в виде кометы (франц.) — они состояли в маленьком электрическом снаряде, из которого сыпались беспрестанные искры», — пишет Владимир Одоевский.
Но не одним скромным обаянием лакшери сегмента жива Россия четвертого тысячелетия. На острове, «который в древности назывался Васильевским», сооружен исполинский крытый сад, где представлено все разнообразие сухопутной/водной флоры/фауны. Есть тут и обширные залы, «наполненные сухими произведениями всех царств природы», в том числе и чучелами вымерших видов. Автора письма поражает редкий экземпляр гигантской лошади, которая «совершенно не походит на тех лошадок, которых дамы держат ныне вместе с постельными собачками». Далее разъясняется причина такого вырождения парнокопытных. После распространения «аеростатов» они стали невостребованы, ушли в леса, одичали, обмельчали и только тогда были вторично одомашнены человеком.
Антильвы и лимонадные лагуны
О преображении братьев наших меньших писал и другой прославленный утопист — французский философ Шарль Фурье. Его проект коммунистических общин — фаланстеров или фаланг — предполагал гармонически устроенную землю, которая даст рукотворные «необходимые испарения солнцу — это вызовет новые творения в животном и растительном царствах». Фурье утверждал, что хищные и вредные звери исчезнут, а их место займут антильвы, антикиты, антитюлени, антигиппопотамы, антиакулы и антикрокодилы. Они будут служить человеку — помогать в передвижении судов, транспортировке грузов, навигации и морской охоте.
Согласно Фурье, человеческая история разделяется на четыре фазиса и 32 периода: в первые два фазиса (в 5 000 и 35 000 лет) осуществляется восходящее движение, в последние два (в 35 000 и 5 000 лет) — нисходящее. Между ними находится «пивотальный, или обоюдогармонический» период в 8 000 лет — апогей человеческого счастья. Фурье был уверен, что человечество живет в окончании 6 000-летней фазы несчастья, поэтому скоро все значительно изменится к лучшему. Люди будут жить до 114 лет, Северная Корона (новое светило) нагреет полюс до температуры Андалузии и Сицилии, а в Санкт-Петербурге климат будет такой же, как в Ницце. Все вулканы потухнут, а вода в водоемах превратится в «нечто, подобное лимонаду».
Но даже Фурье считал, что существование рода человеческого конечно — на все про все отмерено около 80 000 лет.
Когда нечего больше хотеть
Добавим к этому, что не всякое процветание одинаково полезно. Это подтвердил еще в 1880 году британский зоолог и иностранный член-корреспондент Петербургской академии наук Эдвин Рэй Ланкастер в своей работе «Вырождение: глава в дарвинизме». Ланкастер считал дегенерацию одним из трех основных путей эволюции (два других — баланс и развитие).
«Любой новый набор условий, возникающих с животным, которые делают его пищу и безопасность очень легко достижимыми, кажется, как правило, приводит к вырождению», — пишет Ланкастер, приводя в пример Sacculina, морских усоногих раков, паразитирующих на крабах. Они утратили за ненадобностью конечности и наружное расчленение, выродившись в нечто, похожее на гриб. Все, что они собой представляют во взрослом состоянии — это «мешочек с яйцами, поглощающий питание из соков своего хозяина с помощью корнеобразных процессов».
«По-настоящему ужасно не то, что паразит делает с крабом, а то, что он сделал с собой. Начав жизнь с головой, конечностями, ртом и сегментированным телом, однажды прикрепившись к своему хозяину, ракушка регрессирует в аморфную каплю, отбрасывая все органы чувств и передвижения», — пишет Томас Мойнихэн.
Взрослая особь и личинка
В 1961 году немецкий писатель Герберт Франке напишет роман «Клетка для орхидей», в котором представит аналогичное антиутопическое будущее Homo sapiens. «Умные» машины, все равно что трое из ларца, взяли на себя всю работу и все заботы людские — в том числе ментальные. Больше не только ничего делать не нужно, но и думать стало не о чем и не для чего. Люди освободились от всякого бремени и тревоги, а положительные эмоции и приятные ощущения стали получать путем прямой стимуляции мозга. В итоге превратились в «мясистые орхидеи»:
«... левую сторону коридора занимало сплетение проводов, труб, рефлекторов, нитей, палок и пластиковых оболочек. И в этом сплетении, на расстоянии двух метров друг от друга, сидели ярко‑красные, мясистые, со многими отростками создания, освещенные фиолетовыми лампами. <...> Переход был постепенным <...> Развитие пока ни в коей мере не завершено: вот, к примеру, рудимент желудка. <...> А это — сердце, оно до сих пор существует, хотя не выполняет — и не могло бы выполнять — никакой задачи».
Стимуляция центров удовольствия прямым «щекотанием» мозга отсылает к известному эксперименту с крысами, неистово жмущими на «кнопку счастья», позабыв про сон и еду.
Нидерландский этолог Николас Тинберген продолжает эту мысль, говоря о том, что эволюционно унаследованные инстинкты могут быть «хакнуты» так, что станут не полезными, а разрушительными — в случае, если стимулы, запускающие инстинктивное поведение, становятся сверхнормальными, выходя за пределы эволюционного контекста.
Таким сверхстимулом может быть «ложный зев» птенца кукушки, исполинским размером и яркой окраской монополизирующий птичью материнскую любовь. Или пустые пивные бутылки, с которыми пытаются спариться австралийские жуки (выпуклая блестящая поверхность представляется им гиперболизированной версией панциря самки).
Цефализация Солнечной системы
Принципиально в ином направлении двигались русские космисты. Константин Циолковский думал о «счастье атомов», создании поселений на околоземной орбите, колонизации пояса астероидов и о том, как аккумулировать солнечный свет, большая часть которого рассеивается в космосе.
«В какой-то момент Циолковский даже думал о том, чтобы разобрать Землю и воссоздать ее как оболочку, опоясывающую Солнце. Но понял, что в таком случае весь объем Земли должен растянуться на сферу толщиной около 3,55 мм».
Родоначальник русского космизма Николай Федоров критиковал атомизм, считая атомы «прахом отцов», которых предстоит воскресить «при участии творческих усилий и труда объединившегося в братскую семью Человечества». И считал, что природный мир вокруг нас первоначально задуман как наше непосредственное продолжение и являет собой несостоявшиеся «органы» человека, превратившиеся в особые формы и существа.
Можно сказать, что Федоров рассматривал всеусложняющуюся деятельность человечества как «цефализацию самой Солнечной системы», которая «выращивает себе мозг». Центром его регуляции станет Земля, нервами — провода электромагнитных импульсов.
«Федоров представлял себе использование „небесных тел” в качестве замены „сенсорных и двигательных нервов” <...> Сплетение воедино такого распределенного массива позволило бы „бессознательному” и „слепому” космическому пространству „достичь полного самосознания и самоуправления”. <...> Представьте разум размером с Облако Оорта! Каким бы безумным это ни казалось, современные ученые всерьез рассчитывают физическую возможность трансформации целых газовых гигантов в мегамасштабные компьютеры», — пишет Томас Мойнихэн.
Солнечная система, таким образом, до поры до времени представляет собой лишь субстрат, ожидающий человеческого вторжения, дарующего cogito.
Выжить в эволюционной мясорубке? Этого мало
Когда-то первого известного философа и правоведа африканского происхождения Антона-Вильгельма Амо подарили в качестве раба Энтони Ульриху, герцогу Брауншвейг-Вольфенбюттеля. Амо стал первым африканцем, поступившим в европейский университет. В 1729 году он защитил диссертацию «Dissertatio Inauguralis de Jure Maurorum in Europa» («Права мавров в Европе»). В дальнейшем изучал логику, физиологию, астрономию, историю, право, политику и медицину. Овладел шестью языками.
В 1740 году Амо занял должность профессора в Йенском университете, где читал лекции по разным дисциплинам — от логики до криптографии. За два года до этого, в 1738-м, Амо написал философский трактат, разъясняющий цель человеческого существования: с одной стороны — это самосохранение, с другой — самосовершенствование. Он подчеркнул, что это применимо «вместе и по отдельности»: не только по отношению к отдельному человеку, но и ко всему человечеству. Интеллект — не только инструмент для выживания. Его цель — «дать возможность [получить] всевозможное развитие».
Томас Мойнихэн делает акцент на этом различении. По его мнению, Амо предвидит фундаментальную вещь для современных исследователей X-Риска: вопрос не только в том, есть ли люди на этой планете или где-то еще, но и в том, что они делают и могут ли полностью реализовать свой потенциал. Поскольку быть человеком (что красноречиво продемонстрировал Амо своей жизнью и карьерой) означает не только уметь сохранить набор «биологических характеристик». «После трактата Амо это стало одной из важнейших идей новейшей истории — идеей человеческого призвания», — пишет Томас Мойнихэн.
Призвание это не сводится к «живи или умри» в эволюционной мясорубке, подчеркивает автор. Человечество — это в том числе и «проект этического самосовершенствования», причем проект коллективный (за подробностями отсылаем к первоисточнику).
И уж если такие слова звучат в контексте всеобщего обесценивания «больших нарративов» — возможно, это повод о чем-то задуматься.
Берегите себя.