Айван Моррис. Мир блистательного принца. Придворная жизнь в древней Японии. М.: Дело, 2018
Англичанин Айван Моррис (1926–1976) — классик мировой японистики. Он работал еще во времена «романтического» японоведения, когда широта подходов и ассоциаций не почиталась за недостаток. Сейчас большинство специалистов «углубляются» в тему, изучают ее досконально и всю оставшуюся от преподавания жизнь. Конечно же, такой подход имеет свои основания и плюсы, которые, однако, не всегда видны широкому читателю. Моррис кроил по другому лекалу: будучи несомненным знатоком, он не упивался цеховой избранностью и не сыпал с важным видом непонятными японскими словечками, но щедро делился своими знаниями, препарированными под интеллигентного не-япониста. При этом каждый его широкий мазок был расчетливо обоснован знанием текстов. В основе этой щедрости видна несомненная любовь к Японии, любовь, в которой он не стеснялся признаться. Сейчас стало считаться, что эмпатия, сочувствие к объекту изучения не способствует объективности, но настрой Морриса был совсем иным.
Он написал и перевел довольно много, но славу ему обеспечили две книги: «Мир блистательного принца. Придворная жизнь в древней Японии» (1964) и «Благородство поражения. Трагический герой в японской истории» (1975). В переводе на русский язык они появились в обратном порядке: «Благородство» в 2001 году («Серебряные нити», перевод А. Г. Фесюна), а «Принц» — в 2018 («Дело», перевод Д. Харитонова). Эти книги образуют дилогию, которую вполне можно охарактеризовать как своеобразную эпопею под названием «Война и мир по-японски». Или «Мир и война» — как кому больше нравится.
.
Книга про мир — это про эпоху IX–XII веков, именованную так по названию столицы Хэйан, что означает «мир и спокойствие». Это было интересное время. Впрочем, неинтересных времен не бывает. Но время Хэйана было интересным на свой лад. Оно не всегда было абсолютно мирным, но оно стремилось к миру. Волнения и мятежи случались редко (особенно в первую половину этого периода). Императорскому двору удалось на несколько веков — виданное ли дело! — упразднить смертную казнь. Страна не стремилась к расширению своей территории, гражданские чиновники обладали (бывает же такое!) более высоким статусом, чем силовики.
Моррис пленил своим Хэйаном многих западных людей. Те, кто постарше, ко времени выхода книги еще не успели отойти от кошмаров Второй мировой войны, но на них уже накатила гонка ядерных вооружений, способных уничтожить весь мир в мгновении ока. Однако опасность нового побоища ощущали тогда не только ветераны. Молодежная поп-культура по призыву патлатых битлов распевала и скандировала: make love, not war! Чем не эпиграф ко всему хэйанскому придворному дискурсу? Так что книжка Морриса пришлась кстати: она показала именно таких людей, которые не воевали, а занимались любовью. В промежутках любовались природой и сочиняли стихи. Еще они рисовали, музицировали, играли в разные игры и красиво одевались. Выпивали, конечно, как без этого обойтись сибаритам? Словом, получали удовольствие от жизни. Люди средневековья часто бранили жизнь, которая представлялась им юдолью печали. Поэтому конец земного пути казался им избавлением от страданий. Аристократы Хэйана тоже сетовали: жизнь казалась им чересчур короткой. Отчасти потому, что она им нравилась. В изложении Морриса, помноженном на ожидания публики, Хэйан представал перед европейцем в виде чудесной страны. Почти утопии. Пусть это было давно, но все-таки было же! А раз было, значит, и могло (должно?) повториться и в новейшие времена. Александр Генис, написавший предисловие к книге, признается, что начитавшись хэйанской прозы и книги Морриса, провел целый год, придерживаясь аристократических обыкновений.
Обитатели Хэйана искали в мире красоту. Обнаруживая ее, старались удержать в продуктах своего жизнетворчества, часть из которых дошла и до нас. Тем самым они спасли свой мир от тлена.
Основной источник, которым пользовался Моррис — это «Повесть о Гэндзи», знаменитый роман придворной дамы Мурасаки Сикибу. Впервые он был переведен на английский язык в 1925–1933 годах англичанином Артуром Уэйли. Это был даже не перевод, а пересказ, но его отличали незаурядные литературные достоинства. Уэйли был интересным человеком (неинтересные люди не занимаются переводами экзотики — а «Повесть о Гэндзи» была тогда, несомненно, экзотикой). Он ни разу не съездил в Японию — скорее всего, потому, что не хотел портить чудесную литературу современной натурой. Когда он закончил перевод, Япония стремительно превращалась в милитаристскую и тоталитарную страну, имевшую мало общего с миром блистательного принца. Уэйли решил жить в стране слов (снов?), а не в стране создавших (увидевших?) их людей.
Произведение Морриса щедро уснащено прелестными цитатами из хэйанской литературы. Переводчик выбрал единственно верный путь: не стал переводить их сам, а обратился к существующим переводам на русский язык, что сильно упростило его задачу и сделало ее выполнимой. Вполне удивительно, что он не называет своих благодетелей. А они того заслуживают. Люди, работающие со старыми сочинениями, знают, что перевод бывает сделать сложнее и трудозатратнее, чем сочинить свой текст. Однако в русскоязычной библиографии приводятся лишь год и место издания. Можно подумать, что город, в котором было осуществлено издание, сделал для перевода больше, чем переводчик. Нет, Т. Л. Соколова-Делюсина сделала для перевода «Повести о Гэндзи» больше, чем стольный град Москва. То же самое касается и других переводчиков хэйанской литературы, цитированной в «Принце» (В. Н. Горегляд, В. Н. Маркова, ваш покорный слуга). Японский подход мне нравится больше: на обложке книги там непременно указывается не только автор, но и переводчик, который, как известно, всегда соавтор. Если автору повезло с переводчиком, автора станут хвалить и читать. Если удача отвернулась — беда. Поэтому переводчиков нужно уважать и всячески задабривать. Поэтому Моррис честно посвятил свою книгу именно переводчику — Артуру Уэйли. Без него он, возможно, и не написал бы своей замечательной книги.
Книга Морриса про Хэйан показывает нам мир глазами женщины, ибо эта литература создавалась женщинами. Друг Морриса и одновременно знаменитый писатель Мисима Юкио попрекнул его за такую гендерную несправедливость. Результатом стала другая прекрасная книга. Теперь уже про мужчин, теперь уже про войну. Моррис нашел свой подход, открывающий нам глубины японской души. В «Благородстве поражения» он рассказывает не о героях-победителях, а о тех людях, которые проиграли свою битву. Но именно они остались в народной памяти — потому что держались до конца и делали то, что считали нужным, даже зная, что победы им не видать. В западной культуре тоже случаются такие герои, но их все-таки намного меньше. Моррис же обнаруживает примеры на протяжении всей японской истории: начиная от мифа и кончая камикадзе. Лейтмотив повествования — важно не как жить, а как умереть. Или: смерть есть продолжение жизни — как жил, так и умер. Или: достойная смерть искупает все грехи. Сам Мисима умер именно таким образом. Будучи не самым глупым человеком, он осознавал изначальную невозможность возрождения прежней императорской Японии, но все равно восстал и зарезал себя. Моррис не соглашается с идеями Мисимы, но отдает должное его последовательности, нерасхождению между словом, делом и телом.
Нынешние японцы — люди мирные. Но и они судят друг друга похожей меркой. Вот этот человек не хватает звезд с неба, но он прилагает все силы, чтобы исполнить свой долг, а потому достоин уважения и самых высоких похвал… Отвратительный принцип «победитель получает всё» не прижился в Японии. Школьники участвуют в забегах и заплывах, но соревнований с определением чемпиона класса и школы не устраивается. Именно в Японии восторжествовал принцип истинного олимпизма, как его понимал Пьер Кубертен: главное — участие, а вовсе не победа. Соревноваться нужно с самим собой изо всех своих слабых сил. Моррис показывает нам, как это могло случиться.
Словом, размышления Морриса наводят на размышления. Не только о японцах, но и о нас самих. Айван Моррис сделал свое дело безупречно. Когда я — давным-давно! — прочел его книги, я так сроднился с автором, что в душе всегда стал называть его по свойски — Иваном.
