The Routledge Handbook of Dehumanization. Edited by Maria Kronfeldner. London: Taylor and Francis Group, 2021. Contents
Не грози человеческому субъекту
Понимают ли хоть что-нибудь в мироустройстве авторы социальной рекламы «Ругаться матом — быть приматом»? Вопрос совсем не праздный.
Во-первых, человек и так примат (классификационно, в суть не лезем). Во-вторых, где вы видели павиана, гориллу или шимпанзе (героев разных вариантов билборда с этим слоганом), ругающихся матом? Сквернословие — занятие исключительно человеческое, эту сверхспособность мы не унаследовали эволюционно от кого-то другого.
Еще один феномен, требующий осмысления. Среди молодежи и представителей более старшего поколения немало приверженцев субкультуры фурри — это когда люди переодеваются в зверей. Это достаточно серьезное занятие, если иметь в виду, что движение политизировано, и после победы Дональда Трампа на предыдущих американских выборах его политизация заметно усилилась.
И в первом, и во втором примерах мы имеем дело с приписыванием животным человеческих достоинств — антропоморфизацией, или, говоря по-модному, «хуманизацией» (калька с вполне серьезного термина humanization).
Все это, конечно, может сбивать с толку, особенно если учесть, что в человеческой истории найдется куда больше примеров противоположного процесса — dehumanization, «расчеловечивания»: врага, инакомыслящего, инвалида, бездомного, носителя иного культурного кода, etc. Посредством «расчеловечивания» одни обесценивают других, лишают их субъектности, достоинства и прав, что развязывает руки и ставит заглушку на совесть.
Однако этот феномен многогранен и не всегда связан с ненавистью. Случается dehumanization и из самых благих побуждений, понятно, впрочем, к чему приводящих. Есть также инфрагуманизация, субгуманизация, сверхгуманизация, метадегуманизация, самодегуманизация и дегуманизация дегуманизаторов. А человеческой субъектности может угрожать не только сопоставление людей с животными или машиной, но и излишнее «очеловечивание» роботов-андроидов.
Исследованию этого непростого явления и посвящена рецензируемая книга под редакцией Марии Кронфельднер. Под одной обложкой собраны двадцать пять разных авторов, рассматривающих «расчеловечивание» с позиций политологии, историографии, социологии, психологии, антропологии, эпистемологии и литературоведения.
Мадам Шимпанзе
Например, как пишет исследовательница Сильвия Себастьяни в главе, посвященной осмыслению истории рабства, «гуманизация орангутана шла рука об руку с анимализацией африканского раба». Так, британский историк и защитник рабовладельчества XVIII века Эдвард Лонг в своем бестселлере «История Ямайки» описывал коренное население острова как «самых мерзких из людей <...> с темной кожей, плоским носом, толстыми губами, крупными женскими сосками, звериным запахом, без „моральной чувствительности”». С другой стороны, орангутаны представлялись апологету колонизаторства как sui generis, чрезвычайно схожими с человеком «лицом, фигурой, ростом, вертикальной позой...и образом жизни <...>, с богатым спектром чувств, включая стыд». Лонг делает вывод, что орангутаны в каком-то смысле более «человечны» (во всяком случае, в потенциале), чем готтентоты. И «гораздо ближе к расе негров, чем последние — к белым».
Короче говоря, просвещенный джентльмен, ничтоже сумняшеся, приписал обезьяне человеческие качества, отказывая в них коренному населению Ямайки (и, чтобы два раза не вставать: в те времена всерьез высказывалась мысль — не Лонгом, правда, — что некоторые орангутаны и павианы на самом деле умеют говорить, но намеренно не делают этого, чтобы их не заставили работать).
«Историю Ямайки» опубликовали в 1774 году, а примерно за сорок лет до этого британская пресса (London Magazine, London Post, General Advertiser) рассказала британскому читателю знойную историю про мадам Шимпанзе, которую буквально вчера «сняли с дерева в Гвинее, посадили на борт невольничьего судна <...> и доставили в Северную Каролину».
Сильвия Себастьяни обращает внимание на этот момент, так и оставшийся, по ее мнению, не замеченным историками: путешествие обезьяны на судне вместе с рабами, краткое и протокольное описание которого говорит о том, что это было обычным делом — «стандартный способ доставки экзотических животных в Европу». То есть рабов и животных транспортировали не только одними и теми же путями, но и на одних и тех же транспортных средствах.
Но авторы тогдашних таблоидов муссировали другие подробности. Мадам Шимпанзе ходила «естественно прямо, одевалась в тонкое шелковое облачение», обладала «врожденной скромностью, вкусом и хорошими манерами» и «выказывала сильное недовольство, когда кто-то пытался поднять подол, чтобы определить пол».
Газетчикам была очевидна (а газеты всегда правы) все возрастающая «человечность» мадам Шимпанзе, совершающей поэтапный переход из дикого естественного состояния в мир культуры и цивилизации. Сохранилась гравюра, на которой в аллегорической форме изображались этапы становления мадам: вот она скачет по дереву, вот спустилась вниз, вот привыкает ходить прямо, опершись на палку. А вот она стоит себе спокойно в горделивой позе и безо всякой опоры, в руках у нее не трость, а чайная чашка из тонкого китайского фарфора — предмет роскоши, предназначенный для элитного потребления.
Сильвия Себастьяни подчеркивает, насколько контрастирует «приобретенная учтивость» мадам Шимпанзе с «естественной дикостью» целящегося из лука африканца, изображенного на заднем плане.
Все эти удивительные истории свидетельствуют об укоренившейся в тогдашнем обыденном сознании градации «обезьяна → человек» (мол, еще немного, еще чуть-чуть и самые «умные» обезьяны очеловечатся, а кому-то из представителей рода людского и рабское положение за счастье, поскольку, дай им свободы хоть немного, перегрызут друг другу глотки, а потом умрут от голода, не умея жить самостоятельно).
Импресарио на мыло
Другой автор антологии «расчеловечивания», историк Гвидо Аббаттиста, пишет о человеческих зоопарках — довольно популярном развлечении европейцев в XIX и XX веках. Наиболее востребованными в этом отношении были проживающие к югу от Сахары чернокожие африканцы (сомалийцы, абиссинцы, эритрейцы, нубийцы, суданцы, дагомейцы, габонцы, конголезцы, пигмеи, зулусы, готтентоты и бушмены, а также ашанти, малагасийцы, камерунцы, гонжа и жители Мали), народы Северной Африки (тунисцы, египтяне, берберы, бедуины, марокканцы, алжирцы, арабы и кабилы), несколько этнических групп из Южной и Восточной Азии (Индия, Цейлон, Сиам, Бирма, Ява, Папуа-Новая Гвинея и Филиппины), из Центральной Азии (киргизы, калмыки, татары и самоеды (они же самодийцы) из Российской империи), жители северных широт (эскимосы и народы Лабрадора и Лапландии), Центральной и Южной Америки (Карибский бассейн, Огненная Земля, Патагония и Бразилия), Северной Америки и Австралии.
Не исключено, что кто-то из сегодняшних жителей Брюсселя помнит такие представления, поскольку считается, что последнюю этническую выставку показали в бельгийской столице в 1958 году.
«Обширная исследовательская литература на эту тему свидетельствует, что, хотя их первоначальные и основные места расположения были в Англии, Франции и Германии, живые этнические выставки имели географическое распространение почти по всей Европе. <...> Согласно новейшим исследованиям, это явление распространилось также на страны Центральной и Восточной Европы без колониального прошлого. <...> Десятки тысяч человек были задействованы в качестве экспонатов в сотнях выставок. Как правило, каждая этническая команда последовательно выставлялась в нескольких местах, страна за страной — это были туры под руководством одного или нескольких импресарио».
История сохранила имена «живых экспонатов». Вот лишь немногие из них: Саарти Бартман (ее называли «готтентотской Венерой» и представляли в Лондоне и Париже с 1810-го по 1814 год), эскимосская девушка Азиль (выставлялась в ряде европейских стран между 1827-м и 1843-м), африканские дети Готу и Иньоквана (их показывали в Лондоне в 1890 году), конголезский пигмей Ота Бенга (ему специально заточили зубы и держали в клетке на выставках в Сент-Луисе в 1904 году и в зоопарке Нью-Йорка в 1906-м). Прабабушку и прадедушку чемпиона мира и Европы Кристиана Карамбё выставляли на Человеческой колониальной выставке в музее Парижа в 1931 году (поэтому известный футболист и спортивный комментатор принципиально никогда не исполняет французский гимн).
Такие гастроли часто проводили те же люди, что были ответственны и за организацию так называемых «шоу уродов» — еще одного распространенного европейского развлечения и характерной приметы времени. Карликовость, гипертрихоз (избыточный рост волос на лице), гидроцефалия, гермафродитизм, гигантизм, «человек-слон» Джозеф Меррик, «бородатые женщины», сиамские близнецы... Гвидо Аббаттиста приводит немалый список физических аномалий, стараниями продюсеров freak show превращающих людей в объект эксплуатации, «безусловно, унижая их человеческое достоинство, даже если такие представления были для них единственным источником дохода».
Европейские селекционеры
Об инвалидизации как одном из поводов для дегуманизации рассказывает исследователь евгеники Роберт А. Уилсон. Считается, что евгеника и дегуманизация тесно связаны, потому что самая известная программа селекции человека, спонсируемая государством — программа нацистов 1933–1945 годов, — предполагала крайнюю дегуманизацию определенных категорий граждан, таких как евреи и люди с ограниченными возможностями. Они не просто рассматривались как отличные от других, но и изображались как низшие типы людей: Untermenschen (недочеловеки) или Gegenrasse (контрраса).
Законодательно евгеническую программу утвердили в Германии в июле 1933 года (через полгода после пришествия нацистов к власти) — она включала закон о стерилизации людей с подозрениями на наследственные формы шизофрении, слепоты и глухоты, а также хронических алкоголиков, эпилептиков, страдающих болезнью Гентингтона, «умственно отсталых», преступников и гомосексуалов.
Роберт А. Уилсон подчеркивает, что нацистская евгеника, сформировавшаяся в период между двумя мировыми войнами, появилась тогда, когда для мирового сообщества евгенические идеи, практики и политики были обычным явлением. К началу 1930-х в более чем в тридцати североамериканских штатах приняли законы о евгенической стерилизации (как правило, в них постоянно вносились поправки во избежание юридических проблем, основанных на нарушении конституционных прав). Дания приняла закон о евгенической стерилизации в 1929 году, другие скандинавские страны — Норвегия, Швеция и Финляндия — последовали этому примеру в 1934-м и 1935-м. Нацисты приняли закон о евгенической стерилизации не только в приемлемом международном политическом контексте, но и на фоне активно поддерживающего человеческую селекцию научного сообщества. Крупные Международные конгрессы евгеники проводились в Лондоне в 1912 году и в Нью-Йорке в 1921 и 1932 годах. Роберт А. Уилсон пишет, ссылаясь на ряд исследователей (Аллан Чейз, Эдвин Блэк, Стефан Кюль), что в начале 1930-х нацисты считали себя продолжателями того, что обычно практиковалось в Северной Америке. Репродуктивную политику контроля за рождаемостью путем стерилизации проводили и после 1945 года — например, в Китае, Индии, Японии.
Макиавеллисты в общей палате
Сьюзан Т. Фиске рассматривает дегуманизацию с точки зрения социальной психологии. Она приводит примеры, когда кто-то оказывается в унизительном положении из-за «заботы» о нем, — например, инвалид или пожилой человек (неочевидный эйджизм), которым кто-то стремится причинить добро. Зачастую они получают какие-то блага, но не уважение. Это может быть помощь «сверху вниз», покровительственная, предполагающая патерналистскую модель отношений (что, конечно же, не новость ни разу, поскольку попытки поднять самооценку посредством помощи «гарантированно несчастному» — типичная стратегия для людей определенного типа; попробовал бы «несчастный» действительно избавиться от своих проблем и встать вровень с подателем благ или даже обойти его в чем-то — ему тут же укажут на место и напомнят, «с какой помойки подобрали»).
«Такие стереотипные отношения, связанные с пожилым возрастом и инвалидностью, я представляю как редко признаваемую форму дегуманизации, сродни объективации женщин, что делает их инертными объектами», — пишет Сьюзан Т. Фиске.
Стефани Демулен, Пьер Мораж и Флоренс Стинглхамбер рассказывают о метадегуманиции (социальной стигме, предполагающей унижающее отношение из-за принадлежности к определенной группе) и самодегуманизации (когда с этим соглашаются). Также к самодегуманизации склонны жертвы насилия — в том числе сексуального, — у которых может возникать чувство, что их «лишили человечности», «использовали как объект». Один из самых известных литературных примеров — Настасья Филипповна из романа Достоевского «Идиот».
Авторы также обращают внимание на распространенные практики дегуманизации пациентов стационаров, к которым могут относиться как к статистическим единицам.
«Одинаковая одежда, необходимость делить палату с незнакомцами, <...> деиндивидуализация, взаимозаменяемость, разница в статусе и соответствующее отношение медперсонала и пациентов — все это обычная практика в больницах. На это есть свои экономические и прагматические причины, но такое положение дел может способствовать <...> дегуманизации».
Еще один нетривиальный пример «саморасчеловечивания»: авторы ссылаются на ряд исследований, показывающих, что макиавеллисты и оппортунисты чаще ассоциируют себя с машинами, чем с людьми.
Бытовая роботофобия
Мария Паола Паладино, Йерун Ваес и Джоланда Джеттен рассуждают о роботах-андроидах, настолько похожих на людей, что это вызывает у последних нешуточную тревогу. Речь даже не о том, что «скоро роботы всех заменят, человек останется не у дел» (хотя это тоже распространенный страх). Использование роботов, так похожих на людей, в различных эксплуататорских практиках (например, в секс-бизнесе) ставит под угрозу основанную на равенстве человеческую социальность, поскольку усиливает иерархичность в обществе, считают авторы.
Робот София, разработанный гонконгской компанией Hanson Robotics
Даже относительно такого невинного контекста, как работа по дому (роботы-гувернантки / роботы-сиделки) авторы указывают на аналогичную тревогу. И это не их, авторов, личное-интимное — в 2017 году в США проводили опрос на тему отношения к роботам-помощникам, которые не только в состоянии выполнять всю работу по дому 24 часа в сутки, но и могут вести относительно «осмысленную» беседу, спасая от одиночества пожилых людей. 59% респондентов оказались не заинтересованы в такой технологии ни для себя, ни для членов своих семей, при этом 51% добавили, что им «совсем не нравится эта идея». Какой-либо интерес проявил только 41% опрашиваемых, но лишь 29% отнеслись к роботам-помощникам однозначно позитивно.
«Сегодня все чаще признается, что гуманизация роботов и создание автономной механической копии человеческого тела представляет проблему для сферы роботостроения. <...> Мы переходим к анализу причин, по которым люди могут бояться социальных роботов. <...> Такая гуманизация <...> стирает границы между людьми и машинами, и это критично для того, как мы психологически конструируем и защищаем нашу уникальную человеческую идентичность. <...>. В то же время гуманизация роботов идет вразрез с нашей когнитивной системой: наш мозг не запрограммирован на то, чтобы иметь дело с механическими агентами, похожими на людей. <...> Социальные роботы, похоже, представляют для нас некую символическую угрозу — изменить, подорвать или даже отнять у нас то, что делает нас людьми. <...> Как это ни парадоксально, дегуманизирующий потенциал оказывается результатом попытки „очеловечивания” технологии».
В этом кратком обзоре мы не претендуем даже на беглое описание всех ликов дегуманизации и их потенциала (не всегда, но все же чаще разрушительного). Тема эта неисчерпаема. Например, вполне в духе времени с его модой на разного рода «плоские онтологии» интересно было бы порассуждать о спесишизме, радикальной интерпретацией которого могут стать призывы исключить собственно «человеческое» из «прав человека».
Как сказал герой небезызвестного поучительного сочинения:
«Сейчас мы разыграем перед вами комедию под названием „Девочка с голубыми волосами, или Тридцать три подзатыльника”. Меня будут колотить палкой, давать пощечины и подзатыльники.
Это будет очень смешная комедия».