Эмиль Чоран — один из самых противоречивых писателей Франции. Бывший член ультраправой «Железной Гвардии» — но похороненный на Монпарнасе, затворник — ставший рупором нигилистов и меланхоликов. Для рубрики «Инструкция по выживанию», где публикуются идеи и советы литераторов для разрешения экзистенциальных вопросов и бытовых неурядиц, «Горький» отобрал цитаты из дневников, интервью и книг Чорана о писательстве, чтении, меланхолии и ненависти.

О стиле

Мой идеал письма: навсегда заглушить поэта, которого в себе носишь; стереть малейшие следы лирики; перешагнуть через себя, отречься от взлетов; за­топтать любые порывы и даже их конвульсии.

О прозе

Выше всего я ставлю сухую, как скелет, прозу, све­денную судорогой.

О недеянии

Доведи я до конца хоть десятую часть своих замы­слов, я бы написал столько, сколько другим и не снилось. К несчастью или по счастью, я всегда це­нил возможность выше реальности: действие — ка­кое бы то ни было! — не для меня. Я до мелочей продумал все, за что так и не взялся. Дошел до границ воображаемого.

О том, зачем писать

Писать для меня значит мстить. Мстить миру, мстить себе самому. Едва ли не все, что я написал, продик­товано местью. За которой приходит облегчение. Я здоров, только если одержим. Чего я больше все­го боюсь, это сорваться в бесстрастность. Для ду­шевного равновесия мне необходимо нападать.

О России

Россия! Я всем существом тянусь к этой стране, ко­торая превратила в ничто мою родину.

О философии

С близкого расстояния любая мелочь, какая-нибудь мошка, выглядит таинственной; издалека она — пол­ное ничтожество. Дистанция упраздняет метафизику. Философство­вать — значит все еще быть заодно с миром.

О вое

Достань мне решимости выть ежедневно по пятна­дцать минут, каким бы душевным покоем я наслаж­дался.

О ненависти

Эти приступы бешенства, желание лопнуть от зло­сти, растоптать весь мир, отхлестать вселенную — как их унять? Сию же минуту отправиться на кладби­ще — на прогулку, а лучше насовсем...

О внутренностях

У меня в жилах не кровь, а мрак.

О скитаниях

Д., которому я рассказал, что вот уже тридцать лет живу в номерах и умудряюсь нигде не пускать корни, с гордостью еврея назвал меня «вечным гоем».

О несовременности

Быть несовременным. Подобно камню.

О болезни

Из писателей я могу читать только самых больных, тех, у кого каждая страница, каждая строка освещена болезнью. Я ценю здоровье как усилие воли, а не как наследство или дар.

О разговорах

Мне нечего сказать людям, а все, что говорят они, меня не интересует. И при этом я — человек, несо­мненно, общительный, поскольку оживаю только среди других.

О чтении

Чем больше читаешь — а читаю я слишком много! — тем чаще говоришь себе «нет, не то», а «то самое» опять улетучивается из книг, которые одну за дру­гой поглощает твоя лень. Ведь «то самое» нужно най­ти в себе, а не вовне. А в себе находишь одну неуве­ренность да рассуждения по поводу этой неуверен­ности.

О главных античных философах

Два величайших мудреца древности, идущей к кон­цу: Эпиктет и Марк Аврелий, раб и император. Не устаю возвращаться мыслью к этой паре. Самое слабое и недолговечное у Марка Аврелия — от стоицизма, самое глубокое и прочное — от его тоски, иными словами — от забвения всяческих уро­ков. (То же самое — у Паскаля).

О кофе и сигаретах

Глоток кофе и сигаретная затяжка — вот мои насто­ящие родители. Теперь я не курю, не пью кофе и чувствую себя обездоленным сиротой. Меня лиши­ли достояния: яда, того яда, который давал мне силу работать.

О мириадах солнц

Сегодня утром услышав, как какой-то астроном рассказывает о мириадах солнц, я не стал приводить себя в порядок: к чему теперь мыться?

О муках

Проплывали облака. В ночной тишине можно было услышать шуршание, которое они второпях издавали. Зачем мы здесь? Какой смысл может иметь наше ничтожное присутствие? Вопрос без ответа, на который, однако, я ответил инстинктивно, без тени раздумий и не стыдясь того, что изрекаю чудовищную банальность: «Мы здесь для того, чтобы принять муки, и более ни для чего».

О пьянстве

Я думал, что стану пьяницей. Я был почти в этом уверен. И мне нравилось состояние бессознательности, эта безумная гордость пьяницы. И я много любовался обычными алкоголиками в Решинари, которые каждый день были пьяны, пьяны, пьяны. Среди них был скрипач, который проходил мимо меня и играл, я бесконечно им любовался. Все люди работали в поле, а он был единственным на улице, кто приходил со скрипкой и пел. Я тогда бесконечно восхищался им, это был единственный интересный человек во всей деревне. Все что-то делают, и только он один веселится. Но через два года этот пьяница умер. Это был единственный человек, который что-то понял, осознал.

О решениях

Я принимаю решение стоя, а потом ложусь — и отменяю его.

О ничто

Во всей истории мира нет такого действия или со­бытия, героем которых я бы хотел быть. Пусть нич­то не носит моего имени. Но сказать кое-что я хотел бы. Только пока не знаю что.

Читайте также

«В своей жизни я напивался тысячу пятьсот сорок семь раз»
Эрнест Хемингуэй о пьяном Джойсе, взорвавшейся бутылке джина и счастье
11 ноября
Контекст
«Горький никогда не существовал»
Чарльз Буковски о философии, пьянстве, компьютерах и о том, как стать писателем
17 ноября
Контекст
«Демократическая партия — это атавизм»
Хантер Томпсон о президентских выборах
9 ноября
Контекст
Правила чтения Иосифа Бродского
Как научиться читать прозу с помощью поэзии
27 октября
Контекст