Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Кристоферу Марло одновременно и очень повезло, и совсем не повезло с судьбой.
Начать, наверно, проще с первого. Ни одного другого современника Шекспира не считали самым талантливым его предшественником, не сравнивали с самим «Бардом». У кого еще из драматургов, живших до XIX века, переведен на русский весь написанный им канон? Чьей еще судьбе посвящали рассказы, стихотворения и пьесы? Кто еще из персонажей современных биографических фильмов и сериалов о Шекспире осмеливается разговаривать с ним не снизу вверх, а иногда и притягивать внимание зрителей, когда «Барда» в кадре нет (вспоминается сцена из «Уилла», в которой Марло в исполнении Джейми Кэмбелла Боуэра велит зарыть себя в могилу, чтобы пережить лиминальный опыт, необходимый для написания «Фауста»)? Наконец, кто еще из профессиональных писателей рубежа XVI-XVII веков удостоился сомнительной чести быть названным истинным автором шекспировских пьес?
Теперь о грустном. Марло не дожил и до тридцати лет, до нас дошло шесть его пьес (седьмая, трагедия мести, видимо, все же ему не принадлежит). Как читатель, вероятно, знает, он погиб вечером 30 мая 1593 года в Дептфорде, в доме вдовы Элеаноры Булл, куда приехал утром того же дня в компании трех малопочтенных личностей. На одного из них, Инграма Фризера, Марло якобы напал и ударил два раза по голове рукоятью кинжала, а тот в борьбе воткнул этот кинжал в глаз самому Марло, отчего и наступила смерть. Марло быстро похоронили (в том числе и потому, что шла очередная эпидемия чумы), Фризера довольно быстро оправдали.
Но еще печальней, чем смерть Марло, марловский миф, который вначале бросил его в грязь — «атеиста» и скандалиста, заслужившего смерть в нетрезвой драке, а потом вознес его — «борца с мракобесием» — на те высоты, куда Марло возноситься, вероятно, совсем не хотел бы. Марло в мировой культуре запечатлелся таким, как будто бы он прожил жизнь более уникальную, чем у других, будто бы все у него было ярче, острее, будто бы все его герои — это он сам. Это он вместе с Фаустом «стремился к высшему знанию», а натыкался на Люцифера, это он впрягал азиатских царей в колесницу вместе с Тамерланом, это он падал с Вараввой в кипящий котел, и это он вместе с герцогом Гизом говорил:
Я не хочу тех заурядных благ,
Каких любой мужлан добиться может,
Гонясь за ними, славы не стяжаешь*Перевод Ю. Корнеева..
Для многих поколений читателей он слился со своими героями и превратился в титаническую личность, получившую специальное английское название — overreacher, или человек, замахивающийся на большее, чем способен исполнить (хотя, надо заметить, в книге Гарри Левина, который придумал назвать этим именем марловского героя, все не настолько прямолинейно).
Яростные похвалы Суинберна, вспомнившего о Марло во второй половине XIX века, адресовались еще только «первому великому английскому поэту» и «его бурно-монотонной титанической воинственности, которая, как самум, бурно носится по сцене на протяжении всех десяти актов» [первой и второй части «Тамерлана»]. По мере того как метафоры неоромантиков, окаменевая, превращались в ключевой элемент наших представлений об эпохе Возрождения, которая, если верить классикам марксизма, «нуждалась в титанах» и «породила титанов», в поэтической ярости, приписываемой Марло, стало невозможно видеть одну лишь силу темперамента скандального поэта. Даже странно, что в заключении к книге Алексея Лосева об эстетике Возрождения фрагмент про «бурление страстей титанических натур», изображенное с «беспримерной яркостью и откровенностью», посвящен героям Шекспира, а не Марло. Позвольте, а как же целый женский монастырь, отравленный одним горшком каши? А французские аристократы, бегущие по сцене с криком «смерть гугенотам!»? Нет, эти клише далеко нас не уведут.
Когда поэтическую интенсивность английской драмы подвергли анализу и вписали в портрет елизаветинской эпохи, Марло в очередной раз стал жертвой якобы собственного стремления к невозможно прекрасному, к «новой системе ценностей», на описание которой А. Т. Парфенов, автор предисловия к последнему заново составленному изданию пьес Марло (1960), тратит целый абзац. От «гармонического идеала» и «глубокого освоения различных сторон культуры античного мира», от «открытия красоты реального» до «критики „потусторонней“ направленности средневековой философии» — как нам все это, увы, знакомо. Фауст — это Икар, задает тон Пролог в самой известной трагедии Марло; для Парфенова Икар — это сам Марло, и, пока он готовится взлететь к солнцу, планку ему литературоведы поднимали все выше. Что очень характерно для нашей науки, которая до сих пор еще не полностью вышла из-под влияния идей об «атаке титанов» или политико-эстетических теорий, постоянно врывавшихся на «ничейную полосу» исторического исследования текстов.
Башня святого Георгия — все, что осталось от церкви, в которой был крещен Марло. Фото: Alessandro Grussu
Интересно, что, когда шекспироведение вышло из плена иллюзий бардизма, нечто подобное начало происходить и с изучением Марло. О его произведениях надо говорить отдельно, а сегодня, в день 460-летия со дня его крещения (дни рождения в приходских книгах не фиксировались), скажу несколько слов о биографических мифах, окружающих Марло. О нем, как и о Шекспире, мы знаем немало. В отличие от Шекспира, новых биографических открытий здесь давно не было, но тем виднее: для создания мифа отброшено множество мелких, но важных фактов.
Марло родился в Кентербери — примерно на два месяца раньше Шекспира, и сами их семьи, видимо, были очень похожи. Отца Марло тоже звали Джон, фамилию семьи тоже писали множеством способов (Morley/Marle/ Marlo (w)(e)/Marlin), оба Джона стали членами городского самоуправления (Джон Марло — как член правления цеха/гильдии башмачников). Оба драматурга были старшими сыновьями, у обоих были умершие в младенчестве старшие сестры и немало младших братьев и сестер. Кентербери — конечно, не Стратфорд: это центр архиепископии, городская школа гордо ведет свою историю аж с 597 года. Но и там прошла такая же образовательная реформа, что и во всей Англии, школа получила тот же статус «королевской», что и в Стратфорде — только здесь сохранились архивы, и мы точно знаем, что Кристофер Марло учился на архиепископской стипендии с 14 до 16 лет (очевидно, что и до этого он дома не сидел). Многие видят в этом личную уникальность, ту самую «титаничность», давшую о себе знать уже в подростковом возрасте: сын сапожника — и получил стипендию? При этом редко упоминают, что стипендиатов в те годы было пятьдесят человек (не в год, а одновременно всех вместе).
Гораздо больше о талантах Марло говорит то, что сразу после окончания школы ему присудили университетскую стипендию архиепископа Мэтью Паркера — таких стипендиатов было всего четыре-пять одновременно, одну обязательно присуждали выпускнику Королевской школы в Кентербери. В Кембридже Марло учился в том же колледже Тела Христова, где когда-то учился и сам Паркер. Кстати, от стипендиата требовалось «хорошо знать грамматику» и «уметь сочинять стихи» — конечно, на латыни.
Проследить пребывание Марло в университете очень легко — как стипендиату, ему поквартально выплачивалось содержание из расчета шиллинг в неделю, но при условии, что у него было не более определенного числа пропусков занятий. Поэтому сразу мимо цели летят мифы о том, что, мол, уже в университетские годы Марло от бедности стал работать на «секретные службы» (ох уж эти «секретные службы»!). Ничего подобного — во время учебных семестров он все четыре года, пока учился на бакалавра, почти безвыездно находился в Кембридже. По его пьесам сразу видно, что он лучше, чем Шекспир, знает университетскую жизнь и ученые книги: в «Фаусте» множество отрывков и цитат — от Юстиниана до гримуаров. В «Парижской резне» Рамус в трагикомической сцене дискутирует с пришедшими его убивать католиками во главе с самим герцогом Гизом (хотя сама сцена весьма неисторична, Марло хорошо знает логический «метод» Рамуса, и в споре его герой-интеллектуал одерживает победу над макиавеллистом). Ну и нельзя не сказать, как сразу сочувствуешь Рамусу, когда он отвечает вымогающему золото испанскому наемнику: «Ах, где его возьмет бедняк-ученый?»*Перевод Ю. Корнеева. В оригинале: Alas I am a scholler, how should I have golde?
Марло окончил бакалавриат 199-м из 231 выпускника 1584 года: результат, конечно, невысокий, но это не помешало ему остаться в университете и готовиться на магистра (с той же архиепископской стипендией). Одну из его отлучек во время семестра объяснили только в конце 1930-х, когда в Кентербери нашли подпись Марло рядом с подписями его отца и дяди — они выступали заверителями завещания их соседки, Кэтрин Бенчкин.
Статуя музы в Кентербери, установленная в честь Кристофера Марло. Фото: Adam Bishop
Ну и конечно, к университетским годам относится история с портретом Марло, который нашли в 1952 году на деревянной панели в колледже Тела Христова, в комнате, над которой когда-то жил Марло. Юноша в дорогом камзоле, с эпатирующим девизом «Что меня кормит, меня же и разрушает», единственный студент колледжа, которому, как указано на портрете, в 1585 году исполнился 21 год — вроде бы все подходит под наше представление о Марло. Но только утверждать с уверенностью, что на портрете изображен именно он, мы не можем. И почему портрет остался в колледже? Марло не бежал оттуда, а спокойно уехал, получив магистерскую степень. Его младший современник поэт Джон Донн, например, свой знаменитый портрет «в тени» возил с собой, пока не завещал другу.
Вероятнее всего, в университете же Марло переводил «Любовные элегии» Овидия. И тут миф о вольнодумце, ищущем запретных удовольствий: книгу в 1599 году по приказу епископа Лондонского велено было сжечь — но вряд ли из-за Овидия, скорее из-за того, что под той же обложкой были напечатаны и «Эпиграммы» сэра Джона Дэвиса, а именно сатиры и эпиграммы в том году попали под епископский запрет.
Марло всегда видели участником каких-то полувыдуманных обществ. Чего стоят одни «университетские умы» — якобы интеллектуалы с университетским образованием, которые свысока смотрели на актеров и жаловались, что за пьесы им мало платят. Во-первых, большинство «умов» Марло мог знать и до начала работы в театре: Томас Нэш учился в Кембридже в одно время с ним, Роберт Грин получил степень магистра за год до поступления Марло, Джон Лили был родом из Кента, его младший брат был одноклассником Марло в Королевской школе — один только Джордж Пил, который позже назовет покойного друга «любимцем муз», учился в Оксфорде. Томас Кид в университете, видимо, не учился, но хорошо знал Марло, жил с ним в одном доме и, привлеченный к расследованию об «атеизме» Марло (об этом ниже), дал против него показания. Не все «умы» имели отношение к сцене, и не все, кто имел, относились к ней одинаково. Грин действительно ругал актеров и ругал Марло за то, что тот заставляет Тамерлана бросать вызов Богу и «кощунствует с безумным жрецом Солнца» (еще одна, не дошедшая до нас пьеса или снова «Тамерлан»?) В театральном контексте это означает, что Марло перебирает через край на потеху публике — вот где берет исток «титаническая воинственность»! Нэш пьес не пишет, кроме одной, ранней — в соавторстве с Марло (и посмеивается над ним, называя «алхимиком красноречия» в предисловии к одному из трудов Грина). «Университетские умы» — что-то вроде хармсовского рыжего человека или некоего голема, сколоченного из нескольких фигур ради контраста с Шекспиром, который университетов не кончал, но на сцене весьма преуспел. Но и Марло, получается, оказался не менее успешен. Кстати, о мифах, не доживших до нашего времени: собиратели биографий во второй половине XVII века (Эдвард Филлипс, Уильям Уинстэнли, Джеррд Лангбейн) уверены, что Марло, как и Шекспир, был актером.
Гораздо важнее не общее университетское прошлое этих авторов, а то, что все они искали способы, как говорят «новые истористы», саморепрезентации. Почти у всех были покровители (Марло на допросе в Нидерландах назвал лорда Стрэнга (покровителя одноименной театральной труппы) и графа Нортумберленда («графа-волшебника», интересовавшегося алхимией, оккультными науками и искусством). Многие пытались писать пьесы для театра, вступая в разные коммерческие отношения с театральными компаниями. К сожалению, сохранившаяся приходно-расходная книга Филипа Хенсло, чья компания ставила трагедии Марло, начинается уже после смерти поэта. Но логично предположить, что автору сверхпопулярных пьес платили вполне неплохо.
Еще один «пузырь» — так называемая «Школа ночи», якобы чрезвычайно вольнодумный кружок, сложившийся вокруг сэра Уолтера Рэли, где Марло, судя по словам одного из доносчиков, «читал лекцию об атеизме». Марло действительно был знаком с некоторыми из его возможных участников: Джордж Чапмен дописал незаконченную поэму Марло «Геро и Леандр», Мэтью Ройдона другом Марло назвал на допросе Кид. Но Рэли как фаворит королевы (до его тайной женитьбы в 1591 году) имел множество врагов, и, возможно, вся история с допросом Кида и даже преследованием Марло была частью большой политической интриги против Рэли.
Главный миф о Марло — это, конечно, его работа на «секретную службу». Начать надо с того, что конечно, никакой «службы» как бюрократической структуры не существовало. Марло, несомненно, был связан с родом Уолсингемов — прежде всего с сэром Томасом, который ему покровительствовал (Марло некоторое время жил у него в поместье Скэдбери). На службе у сэра Томаса состоял и убийца Марло Фризер, и еще один из присутствовавших при убийстве — Роберт Пули (Бен Джонсон, еще один знаменитый драматург того времени, упоминал его как профессионального доносчика). Уолсингем был племянником сэра Фрэнсиса Уолсингема, к которому и сходились нити «секретной службы», но сэр Фрэнсис умер еще в 1590 году.
В целом и без всякой «службы» многие аристократы и высшие королевские чиновники имели постоянных или временных агентов в Европе, прежде всего в католических странах — чтобы получать оттуда эксклюзивную информацию и использовать ее против конкурентов при дворе. Такого рода миссии уже в XVII веке выполнял, например, Донн, отправляясь на континент в частные поездки или в составе посольства. Драматург Энтони Манди, притворяясь католиком (а может быть, и питая искренний интерес к жизни общины английских религиозных эмигрантов) доехал не только до Реймса, где находилась «английская семинария», но даже до Рима, где прожил некоторое время в Английском колледже и потом написал об этом книгу. Друг Марло, поэт Томас Уотсон, в юности семь лет провел за границей и неоднократно ездил во Францию с миссиями, содержание которых нам неясно.
Мемориальная доска в колледже Тела Христова, Кембридж, посвященная Кристоферу Марло и Джону Флетчеру — еще одному драматургу той эпохи. Фото: Wozzy25
О миссиях самого Марло мы почти ничего не знаем. Из знаменитого ответа Тайного совета на отказ кембриджских профессоров присудить Марло степень магистра (1587) нам известно о существовании слуха о том, что «Кристофер Морли якобы собирался переехать в Реймс» (т. е. поступить в католическую семинарию). Но на самом деле, отвечают лорды Тайного совета, «такого намерения у него не было... и он оказал Ее Величеству большую услугу, за усердие в которой должен быть вознагражден». Магистром Марло стал, но что это была за услуга, мы, возможно, никогда не узнаем. В любом случае, Марло — не профессиональный разведчик, а образованный человек (выпускники университета получали право титуловаться «джентльменами»), оказывающий услуги своим нанимателям. Вероятно, Марло действительно был в Реймсе и познакомился там с автором будущего доноса на себя — Ричардом Бейнсом. Марло арестовали в Флиссингене (ныне Нидерланды) в январе 1592 года якобы за изготовление фальшивых монет по доносу Бейнса, но весной он уже был на свободе и вернулся в Англию. В следующем году Бейнс написал гораздо более подробный донос, обвинив Марло в атеизме, богохульстве и содомии. Еще один донос с похожими обвинениями написал некий Ричард Чолмли. Оба доносчика были в контакте с Томасом Друри, который в августе 1593 года признавался в письме к Энтони Бэкону, что помог Бейнсу разоблачить чудовищный пример «атемизма» (sic!). Бэкон был близок к Роберту графу Эссексу, который вел борьбу против Рэли.
Много мифов связано и с вызовом Марло на допрос перед членами Тайного совета в мае 1593 года, за 10 дней до его смерти (как известно, дело кончилось не арестом, а приказом периодически являться для дачи показаний). Зачем его вызывали? Речь, конечно, не об атеизме, а, скорее всего, о подозрении, что Марло был автором стихотворного памфлета, прибитого кем-то 9 мая к стене церкви общины голландских иммигрантов. От имени некоего «Тамерлана» автор обещал в ближайшее время устроить «резню почище парижской». Антимигрантские бунты в Лондоне случались нередко — но имел ли Марло отношение к этому документу, или аллюзий на пьесы любимого драматурга напихал в памфлет какой-то его почитатель, а то и вообще провокатор?
В целом, материала об «атеизме» Марло очень много, но сделать из него какие-то бесспорные выводы нельзя. В абсолютном большинстве это доносы — а где, как не в нашей стране, лучше знают, что верить им невозможно. Остальное — несколько страниц полемического сочинения против ариан, которые, по словам Кида, остались в доме от Марло, и «чудовищные мнения» марловских героев, но это часть их саморепрезентации, за которую всем им пришлось ответить перед Богом. Может быть, скорее прав Грин и Марло просто пользовался запрещенными для драматурга приемами ради сценического успеха?
Наконец, с «атеизмом» связан и миф о склонности Марло к насилию. 18 сентября 1589 года (возьмем только один пример из нескольких) Марло и его друга Томаса Уотсона арестовали за то, что Марло дрался (шпагой и кинжалом, как это было принято) с неким Уильямом Брэдли, который, увидев спешившего на помощь Уотсона, переключился на того и был им убит. Марло просидел две недели в тюрьме Ньюгейт, после чего был отпущен под залог в 40 фунтов и впоследствии оправдан. Деталей конфликта мы снова не знаем, и снова под рукой оказываются в основном мифы. Хотя можно, например, вспомнить, как тот же Бен Джонсон убил на дуэли актера Гэбриеля Спенсера (а Спенсер за два года до того — другого актера, Джеймса Фика, кстати, тоже ударом в глаз).
Из всего сказанного видна прежде всего односторонность всех мифов о Марло, их подчиненность «главному мифу», в котором из поэта, покаранного небесами за богохульство, он постепенно превращается в героя самовыражения, мастера превратить всю свою жизнь в «оверричинг», чтобы потом броситься вверх в попытке достичь идеала — и красиво погибнуть.
А. Т. Парфенов не так уж не прав, декларируя «сложный мир Ренессанса», но этот сложный мир заключается не только в «человеческих переживаниях», но также в детальной и постоянной реисторизации, в том, чтобы напоминать себе: каким бы талантливым ни был автор, сеть театральных и авторских практик, социальных возможностей, горизонтальных связей не менее сложна. В ней — антидот против мифов.
Констанс Браун Курияма назвала книгу о Марло — лучшую из его биографий, вышедших за последние полвека, — «Кристофер Марло: жизнь человека эпохи Возрождения»*Constance Brown Kuriyama. Christopher Marlowe: A Renaissance Life. Cornell University Press, 2002.. Когда мы начинаем рассуждать о Возрождении, хорошо бы пойти вслед за ней и понять, что Возрождение — это не титанизм, не сражение бестелесных сущностей на поле истории идей, а мириады расходящихся тропок самореализации и создания различных текстов, в данном случае — тропок, открытых талантливому интеллектуалу с университетским образованием.
Автор — доцент ПСТГУ