Джоэл Харрингтон. Праведный палач. Жизнь, смерть, честь и позор в XVI веке. М.: Альпина нон-фикшн, 2020
Неравные стартовые
Средневековая Европа. Франция XV века и Германия рубежа XVI–XVII.
Барон, принадлежащий к одному из самых знатных и могущественных родов, и рядовой ремесленник провинциального Хофа, чью семью обесчестили до седьмого колена, обрекая на позорную профессию палача.
Грандиозное наследство (замки, земли, имения), практически безграничная власть — и кропотливое, шаг за шагом реализуемое, восстановление доброго имени.
Загулы, бесконечные состязания, война как игра — и 45 лет добросовестного труда с фиксацией всего содеянного на бумаге.
Две совершенно разные, контрастирующие биографии, воссозданные по документам разной степени достоверности.
Один сюжет — о маршале Франции Жиле де Рэ, вошедшем в историю не столько как соратник Жанны д’Арк, сколько как насильник и убийца детей.
Другой — о сыне провинциального палача Франце Шмидте, занимающемся казнями и пытками буквально от безысходности.
Несмотря на то, что в книге Харрингтона барон де Рэ не фигурирует, нам кажется интересным сравнить его биографию и рассказ о Франце Шмидте. На фоне жизнеописания человека, оставшегося в истории в роли «прирожденного убийцы», биография Шмидта, всю жизнь стремившегося избавиться от клейма палача, обретает дополнительный драматизм.
Разной степени ложности
Книга историка Джоэла Харрингтона вполне вписалась бы в формат «ЖЗЛ». Это художественно-биографическая работа, вдохновленная «дневником» палача Франца Шмидта, который он вел с 19 лет до конца своей на редкость долгой по тем временам жизни (родился предположительно между концом 1553-го и серединой 1554-го, умер 13 июня 1634-го).
Записи палача — не эго-документ, не личный дневник в собственном смысле, а почти всегда сухой технический учет совершаемых казней и других видов наказаний: с датировкой, именами казнимых и описанием преступлений (коротко и без подробностей, но не всегда). Франц Шмидт писал без знаков препинания, используя своеобразные орфографию и синтаксис, «не проявляя признаков знакомства с литературным или хотя бы нотариальным стилем», что было типично для «полуобразованных ремесленников того времени» (при этом у него элегантная каллиграфическая подпись).
Оригинал «дневника» не сохранился, однако рукописные копии стали выходить из-под пера почти еще современников палача. Документ, как это обычно и бывает, видоизменялся от переписывания к переписыванию. В некоторых версиях вымараны целые предложения, зато добавлены нравоучения и дополнительные подробности из материалов судебных дел. В итоге минимум четверть записей в большей или меньшей степени была переделана — текст в таком виде был весьма популярен в XVIII веке. Он распространялся ограниченным тиражом и в частном порядке.
Страница копии дневника Франца Шмидта 1634 года из Городской библиотеки Нюрнберга — самая старая из сохранившихся версий
Джоэл Харрингтон обнаружил в библиотеке Нюрнберга самую старую из сохранившихся рукописных копий, с которой и работал, — она датирована 1634-м, это год смерти Франца Шмидта.
В свою очередь, Жорж Батай воссоздал подробную хронологию жизни Жиля де Рэ по протоколам состоявшего в Нанте суда над бароном (с латыни на французский их перевел Пьер Клоссовски).
Батай также анализирует работу аббата Эжена Боссара «Жиль де Рэ, маршал Франции, прозванный Синей Бородой», изданную в Париже в конце XIX века. Источник куда менее достоверный, но все равно чрезвычайно ценный — и не только из-за протоколов церковного процесса.
Как видно уже из названия, образ Жиля де Рэ прочно связан в народной памяти со сказкой о Синей Бороде, погубившего своих жен. Это, конечно, более чем вольная интерпретация: жена у барона де Рэ была одна и жила отдельно от мужа, хотя и успела родить ему дочь.
Замуж за него она вышла по принуждению — с согласия своего деда барон похитил свою кузину Катрин де Туар, чьи владения в Пуату, как пишет Батай, «стали существенным дополнением к баронской вотчине Рэ». После этого интерес к ней он потерял практически сразу.
Работа аббата Эжена Боссара
Позорное наследство
Профессия палача в XVI веке хоть и приносила доход (а в случае Шмидта-младшего даже неплохой) и давала определенную социальную стабильность, но была позорной и в прямом смысле бесчестной. Палач был лишен чести, уважаемые люди не садились с ним за стол, не входили в его дом и не женились на его дочерях. Конечно, проститутки и бродяги подвергались куда большей социальной стигме, не говоря уже о том, что в материальном плане были несравнимо беднее палачей. Но в приличное общество «заплечных дел мастеров» не пускали — какие-либо контакты с кем-то из его семьи были чреваты потерей чести.
Позорную профессию Франц Шмидт унаследовал от отца, Генриха Шмидта, который когда-то был уважаемым гражданином Хофа. Его жизнь сломал маркграф Альбрехт II Алкивиад. Хоф — маленький город, здесь не могли позволить себе штатного палача. Поэтому когда арестовали троих оружейников, подозреваемых в покушении на макграфа, тот прибегнул к древнему обычаю: казнит тот, на кого макграф укажет пальцем. Им и стал Генрих Шмидт. Он протестовал, насколько это было возможным, понимая, что ждет его и его семью, но это не подействовало. «Если бы [мой отец] не подчинился, — вспоминает 70-летний Франц, — [маркграф] заколол бы вместо преступников его, а также еще двух мужчин, стоявших рядом с ним».
«Черную метку» Шмидт-старший получил не случайно. За несколько лет до этого ткач-подмастерье Гюнтер Бергнер, зять портного Петера Шмидта (отца Генриха, деда Франца), случайно убил охотника. Ткача почему-то не осудили, но отстранили от всех ремесел, признав нечестивым.
«Поскольку никто не хотел знаться с ним, от отчаяния и тоски он стал палачом. Клеймо позора явно не распространилось на его свекра Петера Шмидта, который продолжал работать портным в Хофе. Однако несколько лет спустя, когда напуганный маркграф искал кого-нибудь, чтобы казнить своих воображаемых убийц, печально известная профессия зятя Генриха Шмидта Бергнера, который, по-видимому, сам не был доступен для выполнения заказа, предопределила выбор нового палача. Как и предвидел Шмидт, после его подчинения приказу Альбрехта он и его семья оказались опорочены».
Делом всей жизни его сына — Франца Шмидта — стало возвращение доброго имени семейства. Он мечтал о том, что когда-нибудь пусть не он сам, но его дети и внуки станут уважаемыми людьми и получат право заниматься другим ремеслом. Джоэл Харрингтон предполагает, что именно для этого палач и начал вести «дневник», выполняя отцовское повеление составить нечто вроде профессионального портфолио. Многолетняя добросовестная работа по производству «хорошей смерти» давала пусть невысокий, но все же шанс на социальный лифт.
К тому же, палачи традиционно подрабатывали целительством. Считалось, что они хорошо знали анатомию — потому что умели, например, «латать» преступников после пыток, подготавливая их к процессу. Здесь странным образом проявлялись двойные стандарты: как к знахарям к палачам почему-то не гнушались обращаться.
Школа жизни старика Краона
Дом Лавалей-Монморанси, к которому принадлежали отец Жиля де Рэ, и дом Краонов, откуда вышел его дед по материнской линии, принадлежали к числу самых благородных, богатых и влиятельных родов. Батай пишет, что «это были могущественные феодалы, владельцы обширных провинций и многочисленных замков», а «их власть была в каком-то смысле религиозной». Грансеньоры XV века охотятся, плетут интриги, непрестанно воюют с соперниками и живут «в противоречивом хаосе расчета, насилия, благодушия, кровавого распутства, смертельного страха и беззаботности». Знать никогда не работает. Работа считается постыдной, она оскверняет почетных граждан, работа — дело слуг.
В 11 лет Жиль становится сиротой — его мать Мария де Краон и отец Ги де Лаваль умерли молодыми один за другим в 1415 году. Предчувствуя смерть, отец выступил против того, чтобы воспитанием сына занялся его дед по материнской линии — Жан де Краон. Его «определенно страшит аморальность деда». Однако родители де Лаваля к тому времени уже умерли — предсмертная воля не исполняется.
За исключением герцога, Жан Краон — самый богатый вассал графства Анжу. В отличие от своего отца, одного из приближенных герцога Орлеанского, Жан Краон «неразборчив в средствах, груб, корыстен, его поведение смахивает на бандитизм».
«Краон несет ответственность за Жиля, за его образование. Но ему нет до этого никакого дела <...> Если дед и вмешивается, то лишь затем, чтобы подать пример: он учит внука чувствовать себя выше закона».
Например, он вовлекает шестнадцатилетнего Жиля в похищение некой дамы, чтобы получить за нее выкуп. Ее «угрожают засунуть в мешок и, как кошку, утопить», а троих заступившихся за нее бросают в застенок — один из них впоследствии умирает.
Короче говоря, школу жизни Жиль де Рэ прошел весьма специфическую.
Франц никогда не «купит обезьяну»
Шмидт-младший, задавшись целью вернуть честное имя, понимал, что одних профессиональных качеств ему недостаточно: нужно обрастать социальными связями и создавать себе репутацию. Составляющими «личного бренда» Франца должны стать честность, благоразумие, надежность и праведность.
В самом начале карьеры важно было максимально отдалиться от «дурного общества». Франц в этом отношении был между двух огней. С одной стороны, все палачи были знакомы с преступным миром и знали уголовный дискурс (социалект ротвельш):
«Самой большой проблемой для молодого человека того времени, стремившегося заслужить себе честное имя, были другие молодые люди. Куда бы ни шел Франц, он сталкивался с доминирующей культурой неженатых мужчин — будь то подобные ему подмастерья или вершители темных дел. Основу этого социума составляли, главным образом, выпивка, женщины и состязания <...> алкоголь составлял ключевой компонент мужской дружбы в Германии раннего Нового времени <...> Легендарной стала традиция <...> устраивать пьяные „дуэли“, которые иногда приводили к серьезным отравлениям или даже к смерти».
Ввиду низкого социального статуса пить с Францем Шмидтом стали бы такие же «счастливчики». Наименее маргинальные из них — лоточники, коробейники, точильщики ножей, старьевщики, лудильщики, кожевники и мясники. А также представители тогдашнего шоу-бизнеса: волынщики, акробаты, кукольники и устроители медвежьей травли.
Но Шмидт держится особняком, сторонясь и криминалитета, и пролетариата, и творческой богемы. Он решает, что никогда не «купит обезьяну» (на ротвельше это означает «напиться») — а трезвенники по тем временам были в принципе чрезвычайно редки.
Такая репутация позволяет 24-летнему Францу переехать из провинциального Хофа в Нюрнберг, где он становится штатным палачом. Городской совет пожизненно освобождает его от налогов и выделяет жалованье в 130 флоринов в год (в три раза больше, чем зарабатывал его отец), бесплатное просторное жилье с обогреваемой купальней и регулярно пополняемые запасы дров и вина (пригодится).
В Нюрнберге Франц женится на Марии Бекин, дочери Йорга Бека, работника склада. Она старше его на девять лет. Харрингтон предполагает, что это брак по расчету, поскольку 33-летняя дева была в тяжелом материальном положении — ее отец давно умер, оставив вдову и семерых детей в возрасте до 16 лет. Хотя и нельзя исключать действительного влечения: Франц не зафиксировал свое отношение к супруге на бумаге.
Маршал становится свадебным генералом
При всем своем высочайшем положении и важности занимаемого поста, барон Жиль де Рэ очень инфантилен — это неоднократно подчеркивает Батай. Более того, он пишет: «Я настаиваю: перед нами ребенок <...> Но этот ребенок обладал состоянием, казавшимся ему безграничным, и почти абсолютной властью».
От своего вероломного деда он получит не только богатство и славу, но и ощущение вседозволенности. Но расчетливости и житейского прагматизма Жилю явно недоставало.
Батай пишет, что Краон не колеблясь шел на преступление, но привлекал его именно результат. Более того, Краон скуп, а его внук расточителен безо всякой меры.
В двадцать лет Жиль потребовал, чтобы ему предоставили право распоряжаться своим имуществом, но получил отказ. Дед думал, что со временем его внук станет серьезнее, потому и не спешил делать его наследником. Но единственный сын Краона погиб в 1415 году в битве при Азенкуре, а его новая жена так и не родила ему детей. Поэтому Жиль де Рэ унаследовал все грандиозное состояние.
«После смерти деда он продолжает вершить беззакония, в которые вовлек его старый феодал. Он даже пойдет дальше, значительно дальше, но руководствуясь исключительно своей манией, своей одержимостью. Он действует лихорадочно.<...> Славу, которой он обладал с самого начала, другие могли бы обратить на пользу своему кошельку. У него же она, напротив, доводится до полного краха, вовлекая его в непрерывный поток расточительства. Ему нужно ослеплять других, любой ценой, но прежде всех он ослепляет себя самого».
В 25 лет Жиль де Рэ становится пожизненным маршалом Франции. Он соратник Жанны д’Арк и освободитель Орлеана. На ключевые позиции его выдвигает Жорж де Латремуй (родственник по линии деда), фаворит Карла VII и политический интриган, которому нужно было доверенное лицо — «военный в роскошных доспехах, не задающий вопросов». Жиль лично предан Латремую и обязуется служить «до самой смерти, ни взирая ни на что, ни с какими не считаясь сеньорами».
Батай подчеркивает, что Латремуй открыто насмехался над Жилем, всегда «принимал его за глупца» и говорил, что хорошо было бы «вдохновить его на дурные дела». Все это сыграло не последнюю роль в возвышении де Рэ.
«Если бы молодой барон умел интриговать, Латремуй не позволил бы ему стать маршалом».
Это не последний случай, когда Жиля де Рэ используют, заподозрив в нем аномальное простодушие. Когда его состояние начнет таять вместе с авторитетом и моральным доверием, он неоднократно будет пытаться «заключить сделку с дьяволом». Одним из помощником в этом выступит Франческо Прелати из Флоренции, хвалившийся своими познаниями в оккультизме. Молодой итальянец разыграет серию спектаклей с «вызовом демонов» (которые появляются только перед Прелати, но никогда — в присутствии де Рэ), манипулируя Жилем и систематически обирая его.
Серебряные «посевы» и сожженные лошади
Жанна д’Арк сожжена в Руане. Юный Генрих VI Английский становится королем Франции — его коронуют в Соборе Парижской Богоматери.
В 1434 году коннетабль Решмон одерживает верх над Латремуем, и его захватывают в плен — «в великом страхе смерти» он сохраняет себе жизнь, откупившись. Но обязуется никогда более не возвращаться ко двору.
Удаление Латремуя — начало конца карьеры де Рэ. Его статус довольно скоро становится номинальным — от него останется лишь титул. Маршал Жиль де Рэ теперь скорее свадебный генерал. Военные доблести «галантного рыцаря шпаги», берущего штурмом крепости, остаются невостребованными. Отныне люди, ранее участвовавшие в реальных боевых действиях под его командованием, подчиняются ему только на параде.
Жиль де Рэ. Иллюстрация Эмиля Антуан Байяра
Жиль де Рэ начинает устраивать запредельно дорогие военные «мистерии», а чтобы оплатить их, начинает распродавать свое состояние.
«Растраты Жиля де Рэ не имеют отношения к мотовству или расточительности, они связаны с игрой чрезмерности, которая есть принцип первобытного человечества <...> У накопленного богатства такой же смысл, как и у труда; а растраченные и уничтоженные во время потлачей блага обретают для племени тот же смысл, что и игра», — пишет Жорж Батай.
Такого рода потлачи средневековый мир знал и раньше. В XII веке один рыцарь «по случаю дворцового выезда» засеял вспаханную землю серебром. В ответ на это другой представитель благородного сословия приказал готовить на своей кухне только с помощью восковых свечей (это очень дорого — все равно что жечь денежные купюры). Третий сжег живьем всех своих лошадей — потому что мог.
Аналогичным образом поступал и Жиль де Рэ. Ему важно вести блестящую, ошеломляющую, запредельно роскошную жизнь — и свидетелями этого должны стать все. Отныне он путешествует только в сопровождении свиты: около 200 всадников, перед ними — военный герольд с трубами, хоровая капелла (25–30 человек), прислуга (~ 50 человек). Свита одета в пунцовые платья с подбоем, отороченные мехом, в богато выделанные беличьи шапки и шелка.
В 1429 году праздновали освобождение Орлеана. Жиль де Рэ несколько дней проводил «мистерии», разыгрывая эпизоды военной истории, максимально приближенные к реальности. Для участников действа он покупал роскошные костюмы, которые не надевали более одного раза. Он кормил зрителей изысканными блюдами и поил гипокрасом (благородным вином с медом и «королевскими» пряностями).
Впоследствии его объявят неплатежеспособным и наложат на него интердикт.
Старого палача выселяют
Франц Шмидт долгие годы работает практически безукоризненно, не выдавая признаков усталости. Первую по-настоящему неудачную казнь он осуществит лишь в феврале 1611-го, когда вместо одного удара мечом для обезглавливания потребуется целых три (такая казнь проводится «из милости», смерть должна наступить мгновенно, лишние телодвижения здесь непростительны). На следующий год, при исполнении другой казни, из рук палача вырывается шпион, которого толпа забивает камнями при попытке бегства. Далее следуют еще два неудачных наказания. Затем 18 удачных. Потом кто-то ночью опрокидывает нюрнбергские виселицы — дурной знак.
В последующие пять месяцев Шмидт повесит трех воров и выпорет двоих, а затем осуществит решающую для своей карьеры казнь.
Фальшивомонетчика Георга Карла Ламбрехта приговорили к сожжению заживо. Это редкое событие для Нюрнберга, а в многолетней практике Шмидта — лишь вторая подобная казнь. Преступник отчаянно каялся, и городской совет решил облегчить его смерть, но не в ущерб зрелищности публичного мероприятия. Палач должен был незаметно для толпы умертвить преступника перед сожжением: задушить веревкой либо привязать мешочек с порохом на шее. Палач прибегнул и к первому, и ко второму способу (видимо, предчувствуя неудачу), но оба дали осечку.
Несмотря на то, что Франц Шмидт в своем «дневнике» опишет эту казнь как успешное сожжение заживо (мы помним, что эти записи — портфолио), можно считать, что с этого момента в его карьере поставлена точка. Три недели спустя он проведет еще две порки, последнюю — 8 января 1618 года. Все.
Сначала городской совет планирует обойтись услугами приезжего палача, но неожиданно получает заявку от Бернхарда Шлегеля из соседнего провинциального Амберга. Он и становится новым штатным палачом, причем «проблемным» (плохо исполняет свои обязанности, постоянно требуя повышение жалования, тогда как Франц делал это лишь дважды за всю карьеру).
Между старым палачом и его преемником начинается борьба. Шлегель требует выселить Шмидта из казенного дома. При этом «городской совет, предстающий лишенным сантиментов и безразличным к годам образцовой службы, в действительности не утратил прежнего почтения к Францу, благоприятный контраст которого с преемником становился все более очевидным».
Ранее Франц Шмидт добился практически невозможного — он, будучи палачом, получил гражданство Нюрнберга. Это произошло после 15 лет его службы и 40 лет с тех пор, как макграф Альбрехт навлек позор на его семью.
Выйдя на пенсию, он будет еще семь лет проживать в служебном «доме палача», переключившись исключительно на лекарскую практику. Возможно, он жил бы там и дольше: его не выселяют, а лишь вежливо просят подыскать себе другое жилище. Советники, как предполагает Харрингтон, ждали, что вопрос рано или поздно решится смертью Шмидта.
Но летом 1625-го началась очередная эпидемия, и члены совета расселили бывший чумной барак, где проживал новый палач Шлегель, чтобы организовать там больницу. Пришлось выселять семью Шмидта, которому на тот момент был 71 год. Он сопротивлялся, но в итоге согласился переехать в два соединенных дома, которыми ранее владел известный ювелир. Проживание оплатил городской совет — 3 000 флоринов плюс большой задаток.
Де Рэ берет в заложники священника
Жиль де Рэ продает бретонскому казначею Жоффруа Леферрону один из своих последних замков — Сен-Этьен-де-Мерморт. Практически сразу после этого Жиль узнает, что его кузен, сир де Вьейвинь, охотно купил бы это владение. Де Рэ решает, что Леферрон откажется от сделки — но тот и не собирается. Тогда Жиль решает силой вернуть только что проданный им же самим замок.
В Сен-Этьен-де-Мерморте не было вооруженного гарнизона. Но был брат нового владельца, Жан Леферрон, духовное лицо, находящееся под церковным покровительством. Жиль де Рэ отправляется в церковь, где Жан совершает литургию, угрожает отсечь ему голову мечом, хватает и принуждает отпереть ворота замка, после чего берет в заложники, бросив в застенок.
Жоффруа Леферрон был не просто высокопоставленным чиновником — фактически, он был доверенным лицом, выступавшим от имени самого герцога Бретонского, которого дикий поступок де Рэ спровоцировал на ответные действия совместно с епископом Нантским.
15 сентября люди Иоанна V схватили Жиля де Рэ в Машкуле. Вместе со своими слугами, участвовавшими в преступлениях (среди них и Прелати), он был сопровожден в темницу Нанта.
С 30 июля уже велись расследования детоубийств.
«Абсурдная история в Сен-Этьене запустила механизм правосудия, представители которого еще долго оставались бы безучастными к судьбе маленьких голодных нищих, зарезанных грансеньором», — пишет Жорж Батай.
Честь возвращена, но род прерван
Когда Франц Шмидт получил полноправное гражданство, ему было 45 лет. Его отец не дожил до этого события, хотя и стал свидетелем пожизненного контракта своего сына со знаменитым Нюрнбергом, а также увидел рождение трех внуков.
Генрих Шмидт умер в начале весны 1585 года. В конце мая этого же года умерла и вдова Генриха (мачеха Франца). А летом разгорелась очередная эпидемия чумы. За несколько месяцев умерло около 5 000 жителей Нюрнберга, среди которых дети Франца — четырехлетний Вит и трехлетняя Маргарита.
Первый год нового столетия начался с очередной эпидемии. В феврале 1600-го чума скосила 16-летнего Йорга, старшего из выживших сыновей Франца. А через три недели он овдовел. Его 55-летняя супруга Мария, с которой он прожил 20 лет, умерла во время эпидемии, как и 2 500 человек в округе. 46-летний Франц остался с четырьмя детьми в возрасте от 3 до 13 лет.
Когда Францу Шмидту исполнится 72 года, он воплотит в жизнь отцовскую мечту и напишет 15-страничное письмо императору Фердинанду II с просьбой официального восстановления чести семьи. Он подробно расскажет о своих заслугах и напишет, что параллельно казням посвятил медицине более 40 лет и исцелил 15 000 человек (Харрингтон считает, что цифра завышена). Он пишет, что лекарство — то, чем он хотел бы заниматься впредь, просит избавить его детей от неизбежного наследования позорной профессии палача и платит тайному гонцу за доставку письма к императорскому двору в Вене. К письму прилагается положительная рекомендация городского совета Нюрнберга — именно она, как отмечает автор «Праведного палача», скорее всего, сыграла ключевую роль в принятии решений, перевесив по значимости 45-летний трудовой стаж и 31 год гражданства.
Вряд ли император видел это письмо — решение скорее принимали бюрократы уровнем ниже. Как бы там ни было, через три месяца тот же гонец принес краткий ответ:
«На основании раболепного прошения к нам от уважаемого городского главы и совета города Нюрнберга, унаследованное бесчестье Франца Шмидта, которое мешает ему и его наследникам считаться честными людьми или представляет другие преграды, во имя имперского могущества и милосердия, настоящим отменяется и прекращается, и его почтенный статус среди других уважаемых людей должен быть провозглашен и восстановлен».
Как отмечает Харрингтон, этот документ сохранился в городском архиве Нюрнберга, поскольку Франц Шмидт тут же подал его на регистрацию.
Бывший палач окрылен победой — но, по иронии судьбы, его род относительно скоро прервется. Менее чем через два года после восстановления чести семьи умрет единственная внучка Шмидта — Элизабет. Это случается в день ее 16-летия, 10 января 1628 года.
Так будет и в дальнейшем: радостные события семьи Шмидта обязательно чередуются с трагедиями. Когда дочери Франца Марии исполнится 44, она выйдет замуж за своего ровесника Ганса Аммона — актера и художника, работавшего под псевдонимом Питер Левервурст. Замужество с таким человеком означало большое социальное достижение — дочери палачей и мечтать не могли о таком. Но Аммон умрет через 19 дней после свадьбы (Харрингтон предполагает, что он был серьезно болен). Сын Франца Штефан умрет 11 января 1633 года от очередной чумной волны. Он так и не женится, прожив до смерти в отцовском доме. Наследников он не оставит.
Похожая судьба постигнет и других детей Шмидта:
«К тому времени, когда умер последний из детей, единственная внучка Франца была мертва уже более полувека. Других продолжателей рода не было. Мечта палача о потомках, живущих респектабельной, свободной от социальных ограничений жизнью, вдохновлявшая его на неустанную борьбу, так никогда и не стала реальностью», — пишет Харрингтон.
Зимой 1634 года, после краткого затишья, случится очередная эпидемия, которая унесет 20 000 жизней. Это самый смертоносный год в Нюрнберге. Именно в этот год, 13 июня, в возрасте 80 лет умрет Франц Шмидт. Во всех официальных записях о смерти он будет фигурировать как «Достопочтенный Франц Шмидт, Целитель, с ОбереВерд [штрассе]».
У барона нет наследников
После казни Жиля де Рэ в 1440 году, его вдова Катрин де Туар, которой он всю жизнь пренебрегал, очень быстро выходит замуж за Жана Вандомского, видама (наместника епископа) из Шартра.
Когда Жиля казнили, его дочери Марии было 10 лет. В 14 лет она стала женой адмирала Прежана де Коэтиви (того самого, что принимал участие в заговоре против покровителя де Рэ Латремуя). Свадьбу играть не стали. Скорее всего, в числе главных причин для этого брака были замки Шантосе и Ингранд, но, как пишет Батай, «наследство преступного маршала не принесло счастья адмиралу». При осаде Шербура он был смертельно ранен в голову из аркебузы.
В 1451 году Мария де Рэ повторно выходит замуж за своего кузена Андре де Лаваля-Лоэака. До конца жизни дочь де Рэ вместе с братом Жиля, бароном Рене де Рэ, судится с семьей своего бывшего мужа Коэтиви за замок Шантосе.
Мария де Рэ умрет бездетной 1 ноября 1457 года в возрасте 37 лет.
Учет казней
«Дневник» палача Франца Шмидта — это 621 запись длиной от нескольких строк до нескольких страниц.
В документе два списка: в первом перечислены все смертные приговоры, приведенные Францем в исполнение с 1573 года. Во втором — все телесные наказания, которые он произвел начиная с 1578 года: порки, клеймения, рубки пальцев, ушей, языков.
За первые 20 лет службы в Нюрнберге Франц провел 191 порку, 71 повешение, 48 обезглавливаний, 11 казней колесом, пять отрубаний пальцев и три отрезания ушей. Самым загруженным для него был 1588 год (13 казней и 27 телесных наказаний); самым легким — его первый, 1578 год (четыре казни и 13 порок).
Всего Франц Шмидт совершил 394 казни. 187 из них (47,5 %) — это обезглавливание. Не считая вышеописанной серьезной осечки перед выходом на пенсию, в остальных случаях второй удар понадобился только 4 раза (успешность — 98%).
Как мы и сказали ранее, сожжение живьем встречалось дважды в практике Франца. Еще реже применялись потрошение и четвертование.
Были и другие виды казней: например, утопление в мешке или погребение заживо.
Список убийств
Как пишет Жорж Батай, невозможно с исчерпывающей точностью сказать, сколько человек умертвил Жиль де Рэ.
На суде было озвучено:
«... помянутый сир похитил сам или силою слуг своих множество маленьких детей, не десять и не двадцать, а тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят, сотню, две и более, так что в точности и не счесть».
В обвинительном акте церковного процесса сказано, что де Рэ «повелел убить сто сорок детей, а то и более, девочек и мальчиков».
Сообщники де Рэ (его слуги) тоже совершали убийства. Из документов процесса следует, что «Пуату и Анрие вдвоем убили 60 и более». В другом месте это число уменьшено до 40.
Относительно возраста жертв де Рэ Батай сообщает следующее: по меньшей мере двое 7 лет, четверо 8, трое 9, двое 10, двое 12, один 14, двое 15, один 18 и один 20 лет.
Учитывая знатное происхождение де Рэ, судья уговорил епископа организовать шествие:
«„невероятная“ просьба преступника состояла в том, чтобы к месту казни его сопровождала процессия <...> смерть его была обставлена с театральной пышностью <...> огромная толпа сопровождала несчастного, столь презиравшего простой народ. Теперь этот народ следовал за ним и молился за него».
Жиля де Рэ повесили, а затем предали огню. Но тело извлекли из пламени практически сразу, чтобы перенести в кармелитскую церковь в Нанте. Здесь его отпели и похоронили «рядом с <...> женщинами или девами знатного благородного происхождения».
«Кладбище при этой церкви, которой больше нет, было разграблено во время Революции».