Игра изгибов в брянском гипермаркете

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Даниил Веретенников, Гавриил Малышев, Александр Семенов. Круги капрома. Екатеринбург: TATLIN, 2025. Содержание

В издательстве TATLIN вышла книга архитектора Даниила Веретенникова, дизайнера Александра Семенова и урбаниста Гавриила Малышева, целиком посвященная явлению, контуры которого они сами очертили еще несколько лет назад — сначала в рамках разрозненных публикаций и в проекте «Клизма романтизма», а вот теперь и в полноценном издании.

Явление это называется «капиталистический романтизм», и его принято ненавидеть и презирать — во всяком случае, было принято до того, как трое приятелей развернули свою просветительскую работу. Если совсем коротко, капиталистический романтизм — это вот те самые уродливые и странные здания из девяностых и нулевых, про создателей которых обычно говорят, что у них денег было много, а вкуса не было вообще.

Впрочем, авторы книги, стараясь вписать капиталистический романтизм в широкий контекст, определяют его не как архитектурный стиль, а как

«период в культуре постсоциалистических стран Европы и бывшего СССР, связанный с глубокими политическими, экономическими, социальными и идеологическими трансформациями, протекавшими на фоне краха государственных административно-командных систем и последующей интеграции в глобальную экономику и культуру».

То есть архитектура капиталистического романтизма в их оптике — это только частное проявление трансформаций девяностых. Однако никакие другие примеры трансформаций так не называют даже сами авторы термина, так что и я тут вслед за ними буду иметь в виду исключительно архитектуру — так проще и понятнее.

Хотя и без этого куда уже проще: кажется, капиталистический романтизм — это тот архитектурный стиль, который вообще не требует какой-то специальной насмотренности или компетенций. Достаточно просто жить в российском городе и изредка показываться из дома на улицу, чтобы знать этот стиль, уметь отличать его от других и, конечно же, ненавидеть его.

Против последнего авторы книги как раз активно восстают — хотя сами же капиталистический романтизм активно, пусть и сугубо иронично, демонизируют. Собственно, «круги капрома» — это аллюзия на круги дантовского ада, а для тех, кто сразу не понял эту жирную аллюзию, тексты книги предваряют двенадцать мультяшных иллюстраций с изображением разных адских капром-чудовищ и пыток грешников.

Итак, в книге еще даже не начался текст, а мне уже хочется с ней поспорить: да, капром ненавидят и презирают; да, часто он становился плодом чьего-то наглухо воспаленного воображения, но при этом, на мой взгляд, особенность его в том, что он парадоксально зауряден. И если Александр Семенов полушутя определяет его как «бодипозитив от архитектуры», то я бы скорее назвал его «функциональной музыкой от архитектуры». Творцы, которых дьявол поцеловал в темечко, уникальны тем, что ты можешь десятилетиями ходить мимо созданных ими домов или скульптур, каждый раз думать «господи, ну и говно», и тебе не надоест. Трудно вообразить человека, который бы на протяжении многих лет с одинаковым пылом триггерился с какого-нибудь стеклянного ТЦ «Галерея». Эта архитектура быстрее другой превращается в фон, и ее, при всей ее аляповатости и вырвиглазности, неизбежно и скоро перестаешь замечать, как тупую бездарную музыку, играющую в лифте.

С другой стороны, как недвусмысленно сказано в книге, которую недавно обозревал коллега Лукоянов, мы и так уже живем в аду, и, в какую современную тенденцию ни ткни, она окажется очередным проявлением ада. Так что, возможно, тут исследователи капрома правы, и инфернальность этой повседневной заурядности вообще никак не противоречит.

Что касается предложенной в книге инфернальной модели, то соблазнительно думать, что три лишних круга, которыми авторы дополнили дантовскую модель, припасены для любителей каламбуров, и рано или поздно они поселятся в тот проклятый мир, который сами же и создали. Наверное, единственное, что я никогда им не прощу и не спишу на общую ироничность повествования, — это обилие каламбурных терминов. От того, как часто в книге встречаются слова типа «капрометирование», «фасадизм», «фрейдизм-членинизм», «изгибиционизм» и прочие, постепенно начинает хотеться убивать. Благо сильно разогнаться в этом желании не успеваешь, потому что книга довольно короткая.

Состоит она, как уже было сказано, из двенадцати глав-кругов, каждая из которых раскрывает ту или иную отличительную особенность капиталистического романтизма. И с этой задачей авторы справляются очень успешно: во всяком случае, им вполне удается доказать читателю, что капиталистический романтизм — не просто термин, придуманный ради лулзов (кажется, так это называлось в интернете примерно в те времена, когда и сам капром был еще жив), а действительно самодостаточное и поддающееся описанию и классификации явление.

Наверное, самый интересный вопрос во всем этом — а существовал бы вообще «капиталистический романтизм» в поле культурных феноменов, если бы не существовало книги о нем и если бы не существовало трех авторов, которые его, собственно, придумали (ну или сформулировали, как угодно).

Клубок снобских стереотипов, которыми оплетены наши представления об этих ублюдочных зданиях из нулевых, заставляет сомневаться и хотя бы пытаться отказать явлению в существовании. Но ведь раньше и в советском модернизме точно так же все сомневались и носы воротили, а теперь практически никто не сомневается и носы не воротит — так что, возможно, у Веретенникова, Малышева и Семенова просто лучше прокачаны визионерские навыки.

С одной стороны, сравнение это некорректное. Все же советский модернизм нес в себе довольно ясный перечень смыслов и ценностей, соответствующих историческому моменту, и трансляция их вовне происходила одновременно с тем, как в СССР появлялись все новые и новые выдержанные в этом стиле объекты, несмотря на то, что сам термин оформился лишь в начале 2010-х. С капромом ситуация иная: личности, ответственные за его появление, были одержимы тягой к манифестации собственного «я» и личного превосходства, им (не важно, из чистых амбиций или ради бизнес-интересов) нужно было сделать максимально громкое заявление, а уж как оно будет дешифровано — дело десятое. Советское время прошло, на смену однозначности транслируемых смыслов пришел плюрализм, и каждый был волен трактовать образы нового архитектурного стиля так, как ему вздумается. И если этот сигнал в дешифрованном виде наталкивал на мысли о том, что кто-то просто бился головой о клавиатуру, значит, так оно и было.

С другой стороны — ну а почему бы все-таки не сравнить? В конце концов, какое-то десятилетие назад в общественном восприятии советский модернизм занимал примерно то же место, что сейчас занимает капром. Книги, альбомы и исследования, конечно, выходили, но для того, чтобы этот интерес стал не узкоспециализированным, а массовым, потребовалось потрясение. И оно случилось: 30 января 2015 года произошел крупный пожар в библиотеке ИНИОН РАН. Целое крыло здания было разрушено. После этого в нескольких СМИ разной степени модности и культовости вышли тексты о том, почему, собственно, пострадавшее здание стоило бы пожалеть, а затем количество тематических текстов и путеводителей по объектам совмода стало расти как снежный ком: он вошел в моду, его стали ценить, замечать и даже по мере возможности защищать и сберегать.

В истории капиталистического романтизма такого триггерного события, способного послужить отправной точкой, пока что нет, и не факт, что появится. А выход книги, о которой тут идет речь, сам по себе на это событие вряд ли тянет. Может быть, книга и станет первой ласточкой в череде множества разнообразных исследований и проектов (надо сказать, что у этой троицы уже выходило печатное издание, но посвящено оно было Петербургу и на широкий охват не претендовало), но пока кажется, что все наоборот: выпущен опус магнум капрома, итоги подведены. Во всяком случае, похоже, что как минимум для самих авторов книги это так и есть: капром начинался как построенный интеллектуалами смысловой воздушный замок, неплохо прижился и завирусился, но, наверное, как любой затянувшийся форс, утомил уже и самих создателей. Тем более что за несколько лет термин так и не вышел за рамки «авторского проекта», а у Веретенникова, Семенова и Малышева не появилось видных последователей, которые запустили бы собственные автономные проекты — достаточно погуглить «капром», чтобы понять, что любые упоминания о нем накрепко связаны с этими тремя фамилиями и только с ними. Может быть, просто срок еще маловат, а может, и нет.

Возможно, все изменится, если во вселенной капрома произойдет встряска, сопоставимая с бедой, постигшей ИНИОН РАН. Но я, честно сказать, не очень верю в этот сценарий. Наверное, для такого дела должен уйти под землю как минимум Лахта-Центр. И это было бы во всех отношениях чудесно, но не факт, что достаточно.

Но зато совесть Веретенникова, Семенова и Малышева может быть чиста: они со своей стороны сделали все, что могли, и создали идеальный памятник уходящему в прошлое капиталистическому романтизму. Идеальный — не потому, что хороший и обстоятельный, а потому что в полной мере отвечающий самому духу исследуемого явления: одновременно серьезный и иронический, абсолютно эклектичный (главы в нем сбиты друг с другом примерно так же изящно, как гранитные колонны с надстройкой из синего стекла) и ровно настолько же эгоцентричный — невозможно не заметить, что книга просто-таки лучится удовольствием, которое испытывают авторы, исследуя ими же самими сформулированное явление, и как они при этом развлекаются.

Если что — ноль процентов осуждения. Мне как городскому исследователю эта радость человека, оседлавшего своего конька (будет ли этот конек существовать через 10 лет и даже существует ли он сейчас — вообще не важно), хорошо знакома, и я считаю ее плодотворной и полезной штукой. Тем более что во всех упомянутых особенностях книги нет, если разобраться, ничего плохого.

Хотя поначалу хаотичность глав, за которую авторы прямым текстом извиняются в одном из трех послесловий (да, там три послесловия, точнее даже послания) и правда обескураживает. К тому же двенадцать «кругов» должны символизировать двенадцать определяющих особенностей капрома, то есть, по идее, главы должны быть хоть сколько-то единообразными, но ничего подобного нет: по сути, это просто двенадцать разных текстов с разными тональностями, фокусами и удельным весом.

Большой плюс в том, что их связывает как минимум одна идея, эта идея мне очень импонирует, и мне кажется, что ее достаточно. Авторы сами формулируют ее прямым текстом:

Наверное, в этом и состоит самопроизвольно возникшая миссия нашего проекта: едва ли в наших силах заставить кого-либо полюбить капромантизм, но мы определенно можем попросить поменьше его ненавидеть.

Мне очень близка эта гуманистическая интенция, и, пожалуй, именно с таких позиций и следует тренировать разумный, внимательный и доброжелательный взгляд на феномены культуры. Тем более что перед нами крайне удобный пример — в том смысле, что, как отмечают авторы, он как минимум безобиден.

Но все же по ходу чтения хаотичность несколько сбивает с толку — сразу и не понять, выглядит это как баг или как фича. Например, в круге «Полированный гранит» содержится, по сути, ровно один тезис «иногда в капроме использовали полированный гранит, это дорого и богато», и не очень понятно, зачем он раздут через соломинку на шесть страниц хоть и с картинками. А с другой стороны, удачных находок явно больше. Например, круг «Регионализм» смотрится как хорошая заявка на большое и интересное исследование: этот текст посвящен тому, как в отдельных субъектах федерации и даже в отдельных городах капромантизм обрастал чертами, обусловленными локальной спецификой — или национально-культурной, или политической. Определенно, я был бы рад, если бы знамя капрома кто-нибудь все же подхватил, продолжив изучать явление вот хотя бы в этом аспекте. Это — во-первых. Ну а во-вторых, это просто захватывающее и любопытное чтение. Вот, например, фрагмент из текста, посвященного Йошкар-Оле, которую бывший глава Марий Эл Леонид Маркелов, ныне сидящий за взятку, с невероятным рвением превращал в пародию сразу на несколько европейских городов:

Отдельная особенность йошкар-олинского возрождения — улицы, скверы и площади, украшенные десятками памятников и скульптур. В бронзе увековечены Йошкин кот, патриарх Алексий, принц Монако с женой, Людовико Моро и Лоренцо Медичи. Вновь может возникнуть вопрос, какое отношение имеют последние к Марий Эл? Как минимум совпадение их инициалов с инициалами главы республики. Отдельного рассказа достойна самая крупная в Европе подвижная скульптура — 12 апостолов каждые три часа совершают променад по фасаду одноименного бизнес-центра.

Ладно, беру назад свои слова насчет неоправданно громкой инфернальной метафоры. Как минимум жители Йошкар-Олы, похоже, действительно пребывают в аду.