Евгений Замятин. Техника художественной прозы. М.: РИПОЛ классик, 2018
Евгений Замятин, автор романа «Мы», начинал свое творчество с формалистских рассказов о русской провинциальной жизни. После нескольких арестов в юношеском возрасте за «революционную деятельность» он, инженер по образованию, жил преимущественно в ссылках и совмещал увлечение литературой с кораблестроением, подходя к своему увлечению с такой же математической точностью, с какой — и к своей профессии.
В 1908 году, по окончании Политехнического института, он пишет свой первый, не очень удачный рассказ, а в 1911-м публикует повесть «Уездное», на которую обращает внимание Максим Горький. В 1914 году он попадает под суд, а затем — в очередную ссылку за повесть «На куличках», в которой сатирически-гротескно отразил жизнь восточносибирского армейского гарнизона. Через два года после этого его командируют в Англию проектировать корабли для русского флота. Оттуда, приобретя английские манеры, написав роман «Островитяне» и сделав чертеж будущего ледокола «Ленин», он возвращается в сентябре 1917-го.
Уже к этому времени на родине его воспринимают как большого писателя. Он оказывает влияние на умы молодых петербургских литераторов. Обладая нравом «насаждать последователей, заботиться об учениках, преемниках», организует в Доме Искусств класс художественной прозы и читает там лекции на протяжении двух лет. Процитированные выше слова принадлежат как раз одному из его учеников, Константину Федину, который впоследствии вместе с остальными слушателями курса и членами кружка Шкловского войдет в возникшее в 1921 году литературное объединение «Серапионовы братья».
В своих лекциях Замятин аналитичен, точен и скрупулезен. Он на общей волне формализма в России разбирает по полочкам жанр малой прозы, но делает это как писатель, а не филолог. Он почти не дает советов, но помогает увидеть, разглядеть, подробно различить микро- и макропроцессы в литературе. В сущности, Замятин говорил все то, что принято говорить теперь в различных пособиях и на курсах литературного мастерства, — только одним из первых.
Микропроцессы — все то, что находится в руках отдельного автора, подвластно ему: стиль и манера изложения, сюжет и фабула, ритм и «инструментовка», внимание к деталям и шлифовка характеров. Макропроцессы — это общие литературные тенденции. Замятин был одним из самых проницательных критиков своего времени. Он следил за современной иностранной литературой и разбирался в ней. Ему удавалось характеризовать и объяснять новейшие явления, привлекая материал из всех сфер искусства.
Вот что говорит он в своих лекциях о нарождающемся «потоке сознания»: «воспроизведя этот эмбриональный язык мысли, вы даете мыслям читателя только начальный импульс и заставляете читателя самого вот эти отдельные вехи мыслей связать промежуточными звеньями ассоциаций или нехватающих элементов силлогизма. Нанесенные на бумагу вехи оставляют читателя во власти автора, не позволяют читателю уклониться в сторону; но вместе с тем пустые, незаполненные промежутки между вехами оставляют свободу для частичного творчества самого читателя. Словом, вы делаете самого читателя соучастником творческой работы, а результат личной творческой работы, а не чужой, — всегда укладывается в голове ярче, резче, прочнее».
В лекциях можно встретить и его суждения о свободном стихе, который был для него показателем «высшего развития поэтического дара у автора, высшего развития музыкального слуха, уже не довольствующегося грубым, рубленым, метрическим стихом, а прибегающего к сложному, неуловимому ритму vers libre». Установку на творческое «вовлечение» читателя в литературе он сравнивает с аналогичным стремлением в современной живописи, сложный и неуловимый ритм новой французской поэзии — с музыкой Скрябина. В основе же их — философия.
Замятин считал, что искусство вообще и литература в частности движутся диалектическим путем. Сначала, говорит он в лекциях, были реалисты с их вниманием к земле, потом символисты, которые от земли подняли глаза к небу, но увидели, что облака всего лишь туман. За ними — неореалисты, которые, узнав, что облака — туман, продолжают им радоваться и о них писать. Только — как о тумане. При таком взгляде исчезает вся сознательность, осознанность литературных течений; она уходит на второй план. Замятин вскрывает подсознательные сдвиги в головах писателей, и в них видит источник творчества.
В символизме берет начало манера ранних произведений и самого Замятина. Под влиянием в первую очередь Ремизова он, ступая на путь писателя, обратился к орнаментальной прозе. Он жадно искал диалектизмы и неустанно создавал неологизмы; путешествуя, записывал в блокнот анекдоты и частушки. Его тянуло к сказу и гротеску, к новой, яркой образности. «Позднее, — пишет Святополк-Мирский в своей „Истории русской литературы”, — Замятин отрывается от русской провинциальной почвы и ремизовского словаря и постепенно развивает собственную манеру, основанную на подчеркивании, при помощи сложной системы метафор и сравнений, выразительной ценности и многозначительной детали». Замятинские метафоры, сильные и меткие, — притча во языцех. Ими переполнены и его лекции.
Отдельное, главенствующее место Замятин отводит Чехову, который вдохнул жизнь в умирающий жанр, переоткрыл новеллу. «Первое и главное, чего достиг Чехов и чего до него не умели: краткость, сжатость, сгущенность». Он дал появиться огромному количеству писателей, практически создал новую литературу, сделав рассказ полноценным и полноправным литературным произведением. Оказалось, что именно за счет краткости, «экономии художественных средств», проза производит сильнейшее впечатление. Вера же в него — основной признак «неореалистов», к которым принадлежал и Замятин.
Евгений Замятин. Художник: Георгий Верейский
Фото: fedinmuseum.ru
«Повесть, рассказ вы можете считать совершенно созревшими и законченными, когда оттуда уже нельзя будет выбросить ни одной главы, ни одной фразы, ни одного слова. Все, что можно выбросить, надо безжалостно выбросить: пусть останется только одно яркое, одно ослепительное, одно необходимое. Ничего лишнего: только тогда вы можете сказать, что ваше произведение создано и живет. В живом — нет ничего лишнего». Несмотря на эти слова, сам Замятин, увлеченный инженерией образов, нагромождал ими рассказ, сбивал его ход, превращая в «мозаику деталей». Святополк-Мирский усматривал в этом методе родство писателя с кубизмом — тот же аналитизм и такая же тяга к геометрии. Из этого кубизма и родился впоследствии его роман «Мы».
Уже из него становится ясно, что Замятин не стремился, как можно подумать, к рационализации мира, он признавал и принимал существование в нем иррационального — и здесь, оставаясь социалистом, расходился с победившими большевиками. «Но повторилась вечная история: все революционеры, побеждающие старое, немедленно становятся консерваторами и охранителями „устоев”, — говорил он о произведенной в художественном языке революции „Арзамаса”. — Победители становятся элементом реакционным, задерживающим развитие».
Филолог Олег Михайлов, впервые издавший его прозу в Советском союзе, писал: «Как убедился Замятин, сам по себе технический прогресс, в отрыве от нравственного, духовного развития, не только не способствует улучшению человеческой природы, но грозит вытеснить человеческое в человеке». Замятин — инженер, поставивший на первое место человеческую душу.
«Главное в том, — писал Замятин в статье 1921 года со смелым названием „Я боюсь”, — что настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнительные и благонадежные чиновники, а безумцы, еретики, отшельники, мечтатели, бунтари, скептики». Таким «еретиком» — бунтарем и последовательным диалектиком, неудобным для закостеневшей советской власти — и считал себя Замятин, вынужденный через десять лет эмигрировать за границу и умерший в 1937 году в Париже.
В Советском Союзе остались его ученики: Михаил Зощенко, Вениамин Каверин, Всеволод Иванов, Константин Федин, Николай Тихонов. Первое время они еще старались сохранять аполитичность, экспериментировать с формой и ставить искусство на первое место. Однако скоро их начали раздирать противоречия. «Они сошли с рельс и поскакивают по шпалам», — с недовольством писал о них Замятин. Слушая его лекции, все они прежде всего получили инструмент, научились технике художественной прозы. Стать же партийным писателем или попасть в опалу — каждый выбирал уже сам.
____________________________________________
