Манфред Кюн. Кант: биография. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2021. Перевод с английского А. Васильевой. Содержание. Фрагмент
Что мы обычно знаем о Канте?
Что по нему сверяли часы. Что он требовал от людей следовать почти не исполняемому этическому принципу. Что в старости Кант стал ходячим анекдотом. Что он написал три знаменитые «Критики», положившие начало немецкой идеалистической философии.
А чего мы о Канте чаще всего не знаем?
Что дома он хранил портрет Жан-Жака Руссо. Что коренные перемены в его образе жизни связаны со смертью близких друзей. Что на него не раз доносили из-за «вероотступничества». Что он удачно вкладывал деньги. И массу прочих вещей.
Канту, который большинству из нас неизвестен, посвящена биография Манфреда Кюна, профессора Бостонского университета, специалиста по немецкому идеализму и мыслителям эпохи Просвещения. Эта книга считается главным вкладом автора в историю западной философии и переведена на множество языков.
С первых страниц Кюн настаивает, что два представления о жизни прусского философа требуют пересмотра.
Первое — стереотип о Канте как человеке нелепых привычек. Кюн убежден, что практически все свидетельства об этом относятся к периоду, когда мыслитель уже был пожилым и больным человеком, пережившим серию микроинсультов; он постепенно терял память и дар речи. Изобилие этих свидетельств объясняется тем, что Кант в преклонном возрасте стяжал мировую известность и к его славе стали тянуться люди почти случайные, далекие от философии и даже литературы. В их воспоминаниях немощный старик зачастую выглядел как шут.
Кюн также критикует биографии, написанные учениками и апологетами — Людвигом Боровским, Рейнгольдом Яхманом и Эреготом Васянским. Эти трое хорошо знали Канта и могли спасти его доброе имя от карикатурных суждений. Но дружеская ангажированность вылилась в то, что канонический портрет философа лишен живых черт. Кант превратился в плоского персонажа, чья единственная удивительная черта заключалась в полной житейской предсказуемости. Кроме того, все трое были богословами и толковали радикальные по тем временам религиозно-политические воззрения учителя превратно. Самый же большой недостаток их картины, по мнению Кюна, состоит в том, что она основана «на последних полутора десятках лет жизни Канта, то есть примерно с шестидесяти пяти до восьмидесяти лет. О Канте тридцати, сорока и пятидесяти лет сказано очень мало, а о двадцатилетнем Канте — почти ничего».
Представление о том, что философ вел механически-размеренную жизнь, окончательно закрепил Генрих Гейне, однажды написавший, что у Канта «не было ни жизни, ни истории». Этот образ во многом сохраняется и сегодня. С ним Кюн решительно не согласен. Всю книгу он будет показывать, что «у Канта была жизнь».
Второе представление, которое не устраивает Кюна, заключается в том, что биография философа до 65 лет, то есть до обретения мировой славы, не очень-то интересна. Опровергая эту мысль, автор уделяет пристальное внимание школьным годам Канта, студенчеству, его жизни при русской оккупации, а также первым публикациям, преподаванию в Кенигсбергском университете, получению должности профессора, словом — «докритическому» периоду кантовского творчества. До Кюна эту часть жизни Канта столь же тщательно описывал разве что Карл Форлендер, автор эталонной двухтомной биографии, которая вышла в далеком 1924 году. «Необходимость биографии, — подчеркивает Кюн, — где учитывались бы новые свидетельства и другие интересы читателей спустя почти столетие, назрела уже давно».
Чтобы объяснить, в каком мире рос Кант, Кюн подробно описывает повседневную и религиозную жизнь Пруссии и Кенигсберга в первой четверти XVIII века.
Мы узнаем об устройстве гильдий, в том числе гильдии ремесленников (Кант родился в семье ремесленника в 1724 году), отличавшейся высокой сплоченностью. Гильдия обеспечивала своим членам бытовые привилегии и автономию от городских властей. Кант очень ценил воспитание, полученное от родителей. От них он усвоил столь уважаемые им ценности мелкой буржуазии: трудолюбие, честность, опрятность, независимость. В лекциях о педагогике он во многом излагал родительский взгляд на вещи, подчеркивая, что в воспитании ребенка первичен принцип права и человеческого достоинства, а не жалости.
Мы также узнаем, что в кругах ремесленников и малообразованных граждан Кенигсберга были распространены пиетистские верования и обычаи. Пиетизм возник как реакция на умственный формализм протестантской ортодоксии; его последователи придавали особое значение религиозному чувству, переживанию прямого общения с Богом. Родители Канта были правоверными пиетистами. Но Кант часто подчеркивал, что отец и мать не отличались фанатизмом. Их представления о вере черпались из разумных принципов, а не из эмоций, — и это также отразилось на этических взглядах Канта.
От религиозных догматиков Кант страдал практически всю жизнь. Впервые он столкнулся с ними в Фридерициануме, одной из лучших школ Кенигсберга. Больше всего Канта раздражало, что учеников обязывали писать для школьных надзирателей «отчеты о состоянии собственной души». У пиетистов такой надзор считался нормой и благим инструментом, нужным, чтобы сломить детское своенравие. Кант столкнется с похожими допросами и позже, когда будет студентом, преподавателем, профессором и даже мировой знаменитостью. Всякий раз он будет выражать отвращение к «операциям сокрушения и надрыва сердца в покаянии», говоря шире — к смешению морали и религии с чувствами и сантиментами. По Кюну, он был сторонником «борьбы за легитимацию автономной морали, основанной на свободе воли», а не на обычаях.
Кюн подробно описывает интеллектуальный климат Кенигсберга в первой половине XVIII века. До публикации «Критики» в местном университете господствовали ортодоксальная протестантская доктрина и тот же пиетизм. Но уже в годы учебы Канта в аудитории стали проникать идеи Лейбница, Вольфа, Хатчесона, Юма. На утверждение духа Просвещения в университетах Пруссии повлиял Фридрих Великий, называвший себя атеистом и предпочитавший Вольтера пиетистским трактатам. Таким образом, в Кенигсбергском университете можно было узнать «все необходимое, чтобы получить прочный фундамент в области философии». И Кант его получил.
Кенигсбергский университет
Главы о жизни философа между двадцатью и сорока годами (1740–1764) — самые насыщенные событиями. Кюн собрал множество воспоминаний о том, каким Кант был другом, сокурсником, преподавателем, гостем, читателем. Из них вырастает оригинальный и живой портрет интеллектуала эпохи Просвещения.
Так, мы узнаем, что Кант «был нравственной силой в жизни других задолго до того, как закончил университет», и потом «хотел не только обучить своих студентов философским теориям, но и научить их жить». На лекциях он говорил: «Вы научитесь у меня не философии, а философствованию, не повторению мыслей, а мышлению». В отличие от других преподавателей он никогда не оживлял выступления скабрезностями, но произносил «тонкие шутки совершенно серьезно». Читал много немецких, французских и английских писателей, любил Эразма Роттердамского и Монтеня (которого цитировал обширными фрагментами наизусть), ценил Сенеку, Лукреция, Горация, дорожил мнением философской звезды немецкого Просвещения Моисея Мендельсона и спорил на равных с его противником, литератором Иоганном Гаманом. А еще Кант любил компанию русских офицеров, дворян и женщин и считал самым беззаботным временем своей жизни годы русской оккупации Кенигсберга. Именно тогда философ окунулся в «водоворот светских развлечений», да так, что о нем говорили — «истину любит так же сильно, как и тон хорошего общества».
Кант в самом деле любил моду, носил сюртуки с золотой оторочкой и церемониальную шляпу, за что получил прозвище «элегантный магистр»; не упускал случая подчеркнуть свою непохожесть на кенигсбергских коллег, близких духовенству, и адептов пиетизма («те ходили скромнее, в черном или, самое смелое, в сером»), мог запросто сказать студентами, что «лучше быть дураком модным, чем дураком не модным». При этом, как сообщает Кюн, Кант был невероятно трудолюбив и следовал строжайшему графику работы, чтобы платить за жилье, прислугу и еду (а ел он тогда чаще не дома). Впрочем, и в развлечениях философ себе не отказывал, особенно ценил бильярд, ломбер и покер и на лекциях по антропологии утверждал, что игра в карты «делает нас уравновешенными, учит держать чувства под контролем». И да, в отношениях с женщинами Кант был нерешителен. Зато он был преданным другом.
Среди его друзей Кюн выделяет двоих. Первым из них был профессор правовых наук Иоганн Функ, который славился в Кенигсберге разгульным образом жизни. В апреле 1764 года, не дожив до сорока четырех лет, он внезапно скончался. Кант получил известие о кончине лучшего друга за несколько дней до сорокалетия. «Юбилей не мог пройти счастливо, — пишет Кюн. — Потеря друга означала для него больше, чем смерть любого человека и прежде, и впоследствии».
Позже в лекция по антропологии (1798) Кант заметит, что опыт смерти может стать причиной «палингенеза», «возрождения», возникающего как «взрыв, сразу же следующий за отвращением к колеблющемуся состоянию, основанному на инстинкте». Истоки пробуждения следует искать в характере человека. В сорок лет, говорил Кант на тех же лекциях, человек может наконец обрести характер — «абсолютное единство внутреннего принципа образа жизни вообще». В этом определении Кант отдаляется от когда-то обожествляемого им Руссо и делает шаг навстречу Юму. Характер, или проводник человека к новой жизни, — это не то, с чем мы рождаемся на свет или что может с нами случиться. Это наше собственное творение. «Мы создаем или присваиваем себе характер, — уточняет Кюн мысль философа, — и иметь хороший характер — высшее нравственное достижение».
В 1764—1765 годах Кант обрел нового друга — английского купца, холостяка и отшельника Джозефа Грина. Именно к нему Кант наведывался всегда в один и тот же вечерний час. С ним философ обсудил почти каждое предложение «Критики чистого разума». От него же Кант перенял идею жить «согласно строжайшим правилам или максимам» и внедрил ее в размышления о новом характере. В упомянутых лекциях по антропологии Кант скажет, что к середине жизни человек должен сформировать характер в нравственном смысле, построив его на максимах разума, то есть рациональных принципах, ограничивающих животные порывы и не позволяющих никакой склонности стать слишком сильной. Кюн также указывает, что в кантовской теории «нового человека» различимы влияния христианства и стоицизма. Согласно Канту, мы должны поступать сообразно максимам постоянно и твердо, это реальные принципы, согласно которым надо жить. И если мы им верны, то принципы сформируют из безвольного существа добродетельную и достойную личность.
Следуя максимам — уже после смерти Функа и начала дружбы с Грином, — Кант сознательно отдалился от «водоворота светских развлечений». Затем последовали «годы молчания» с 1770-го по 1780-й. В эти десять лет жизнь Канта складывалась из преподавания в университете, работы над «Критикой чистого разума» и вечерних посещений Грина, с которым он обсуждал свои идеи. Кюн подчеркивает, что философ не создал бы свою универсальную теорию, если бы не радикальная перемена образа жизни, если бы не обретение характера. В «годы молчания» из понятий принципа и максим вырастет категорический императив, из характера — добрая воля. Дальнейшие ключевые тексты — и «Критика чистого разума» (1781), и «Основоположения метафизики нравов» (1785) — тоже не были бы написаны без «обретения совершеннолетия», которое сделал возможным уход друга.
Первое издание «Критики чистого разума»
Кажется, Кант — и в этом еще один элемент его уникальности — смог добиться успеха во всем: и в отношениях с государством, и в «вербовке» последователей, и в выстраивании академической карьеры. Он мог хвалить революции, ругать берлинскую монархию, но никогда не усердствовал, избегая скандалов. С учениками-критиками (например, Фихте) разошелся, но со многими сохранил крепкую дружбу до самой смерти. Упорно отказывался от должностей с постоянным жалованием ради места профессора логики и метафизики в Кенигсбергском университете, и, когда оно освободилось, не оглядывался на других и, кажется, чуть ли не единственный раз в жизни пошел против максим, очернив конкурента. Складывается ощущение, что Кант был образцовым буржуа: умеренным, осторожным и трудолюбивым горожанином, который умел достичь желаемого.
Кюн защищает Канта от современных критиков, говорящих с позиций критической теории и постструктурализма. Их общий тезис можно резюмировать так: «ни жизнь Канта, ни его мысли не были безобидными или невинными»; в одной из работ и вовсе утверждается, что «его [Канта] мышление характеризовалось насильственными структурами, подавленными страхами, тревогой и стратегиями подавления». В своих рассуждениях критики Канта часто обращаются к серым пятнам его биографии и выдумывают, чем их заполнить.
Так, известен эпизод, когда в 1801 году Кант, на тот момент уже немощный старик, подвергся «жестокости» со стороны слуги; спустя некоторое время «жестокость» повторилась. 77-летний философ признался в этом своему ученику и помощнику Эреготу Васянскому, добавив, что ему даже «стыдно об этом рассказывать»; слуга тотчас был уволен. На основе этого плохо задокументированного эпизода — о нем больше ничего не известно — один из критиков (Кюн указывает его в сносках) делает вывод, что речь идет о сексуальной выходке и нежелание Канта о ней рассказывать «можно прочесть в свете морального осуждения Кантом гомосексуализма»; далее делаются хорошо знакомые выводы о репрессивном характере личности и даже философии Канта. Читателю остается радоваться, что Кюн опубликовал свою работу в далеком 2001-м, когда число подобных «исследований» было еще скромным, и потому автор смог уделить подобающее внимание документам эпохи, вместо того чтобы опровергать фантазии новых догматиков.
Что же касается интерпретаций философских идей, то эту задачу Кюн решает с чрезвычайным тщанием, разбирая каждый период творчества Канта. В частности, он не обходит вниманием поздние социально-политические тексты, которыми принято пренебрегать в силу якобы старческой утраты автором остроты ума. Кюн анализирует статью «О мнимом праве лгать из человеколюбия» (1797), где Кант спорит с французским философом Бенжаменом Констаном, утверждавшим, что «говорить правду есть обязанность, но только в отношении того, кто имеет право на правду». Право на правду, по Констану, — это обстоятельства, при которых допустимо говорить правду или уклониться от нее из благих намерений. Кант предлагает читателям мысленный эксперимент: как поступить, если мы стоим перед выбором, солгать или сказать правду убийце, который хочет убить нашего друга, пока этот самый друг прячется у нас дома? Кант дает абсурдный для многих ответ: «правдивость в показаниях, которых никак нельзя избежать, есть формальный долг человека по отношению ко всякому, как бы ни был велик вред». Говоря иначе, лгать нельзя ни при каких условиях. По Кюну, это стоический взгляд на человеческое поведение: мы несем ответственность за поступки, которые «в нашей власти», и выбор между правдой и ложью относится именно к таким поступкам. Поэтому мы должны сказать убийце правду, даже если на кону жизнь друга.
Подводя итог, заметим, что академичность Кюна может отпугнуть некоторых читателей. Тем более что книге не хватает редактуры — например, в сносках часто повторяются факты, о которых говорится в основном тексте. Также вызывает недоумение отсутствие перевода бесчисленных латинских и немецких фраз и пословиц. За исключением этих недочетов, можно утверждать, что теперь на русском языке есть образцовая — на начало ХХI века — биография Канта. Она станет отличным подспорьем для всех, кто хочет познакомиться с жизнью и идеями прусского философа, но не знает, как к ним подступиться.