Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Эмма Смит. Записки библиофила. Почему книги имеют власть над нами. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2023. Перевод с английского Татьяны Камышниковой. Содержание. Фрагмент
Однажды я задумался над тем, как мог бы выглядеть каталог идеальной библиотеки, хранящий информацию обо всем, что касается книг и их содержимого — со всеми их разновидностями, включая отдельные статьи, главы и фрагменты, периодику, интернет-публикации, аудиокниги, рукописи, компьютерные файлы и т. д. Поначалу задача казалась чисто технической: надо всего лишь найти программиста, объяснить ему, какие разделы, подразделы и списки должен содержать такой каталог, и, считай, готово. Сперва, правда, все это надо было объяснить самому себе. Я сел чертить прямоугольники и стрелки, потом попробовал составить в компьютере несколько списков и перевязать их между собой... С тех пор прошло двадцать лет, списки и разделы многократно разрослись, их типологию и архитектуру несколько раз пришлось кардинально переделывать, и, хотя результаты этих усилий остаются довольно скромными, я понял главное. Задача эта — вовсе не техническая. Дать исчерпывающее и при этом универсальное определение того, что такое книга, где она начинается и заканчивается, из каких частей состоит, где и в каком виде хранится и к какому опыту взаимодействия с ней приглашает читателя, очень сложно, если вообще возможно.
Книга Эммы Смит «Записки библиофила» рассказывает именно об этом. Правда, до вопроса «Что такое книга?» автор добирается лишь к финалу — так называется ее последняя, 16-я глава. Однако Смит в самом начале предупреждает, что вообще-то «Записки» — не более чем собрание разрозненных глав, которые можно читать в любом порядке (хоть с конца). В предшествующих пятнадцати главах перед читателем предстают самые разные по форме и содержанию книги в самых разных контекстах — политических, военных, просветительских, рыночных, коллекционных, библиотечных, социальных, дружеских, интимных, физиологических... Так постепенно складывается понимание, что человечество за несколько тысячелетий своей письменной истории выработало невиданное множество способов хранить текстовую информацию и взаимодействовать с ней. Привычный нам предмет — книга в твердой (или мягкой, об этом — отдельная глава) обложке, которую можно взять в руки, полистать, поставить на полку или взять с собой в поездку, — просто один из самых удобных, популярных и распространенных способов такого взаимодействия. Но далеко не единственный, — и до того, как Иоганн Гутенберг запустил свой станок, существовали самые разнообразные книги: в виде не только всем известных рукописных свитков и кодексов, но и, скажем, клинописных глиняных табличек или полиптихов — покрытых воском деревянных дощечек с записями, собранных гармошкой и обернутых в кожаную обложку. На подобных полиптихах в начале II в. н. э. записывали, к примеру, отчеты о запасах продовольствия в Виндоланде, римской крепости неподалеку от Адрианова вала. А уже во время Второй мировой войны появилась новаторская технология, изменившая пусть не внешний вид книг, но способ скрепления листов в них — с помощью металлических скобок. Один британский офицер, служивший на юге Тихого океана, писал членам Совета по книгоизданию в военное время, выпускавшего специальную армейскую книжную серию: «насекомые едят клей, прошитые корешки рассыпаются, а вот ваши книги, скрепленные металлическими скобами, сохраняются превосходно». Зачастую же новейшие технические средства лишь воспроизводят традиционные способы обращения с книгами: электронные книги мы листаем сверху вниз, как свитки, или слева направо, как кодексы, а аудиокниги — слушаем, подобно многим «читателям» Античности и Средневековья.
Кстати, о Гутенберге. Именно ему Эмма Смит посвящает первую главу, выразительно названную «Как все начиналось: Восток, Запад, Гутенберг», чтобы опровергнуть несколько расхожих мифов: будто бы книгопечатание впервые изобрел именно Гутенберг в середине XV века, будто бы его открытие послужило толчком к широкому распространению знаний, будто бы Библия Гутенберга стала символом современной цивилизации, значимым не только для европейцев, но и всего человечества... Прежде всего, напоминает Смит, родиной книгопечатания следует считать не Запад, а Восток — самый ранний датированный образец ксилографии, пятиметровый свиток с текстом Алмазной сутры, одной из священных книг буддизма, был изготовлен в середине IX века. Но само появление печатных технологий, по-видимому, надо отодвинуть еще на несколько веков в глубь истории. Китайские и корейские мастера, изготовлявшие подвижные литеры из глины, значительно обогнали Гутенберга с его металлическими литерами, а если учесть, что жители Восточной Азии усовершенствовали процесс производства дешевой бумаги еще во II в. н. э., можно сказать, что в деле книгопечатания Европа не проложила путь остальному миру, а лишь кое-как сумела наверстать упущенное: «В общемировом масштабе вопрос о Гутенберге должен ставиться не столько „как он это сделал?“, сколько „почему так долго думал?“».
Равным образом не стоит полагать, будто открытие Гутенберга резко расширило круг читающих людей. Дело обстояло ровно наоборот: благодаря успехам нового светского образования и общему подъему культуры в Западной Европе начал формироваться книжный рынок, насытить который старые скриптории, где вручную переписывали рукописи и кодексы, уже не могли. Кстати, Гутенберг если и понимал революционную суть своего открытия, то во многом оставался в плену прежних представлений о том, что такое «книга» — текст на страницах знаменитой Гутенберговской Библии (1455) расположен в две колонки (явная оглядка на привычные свитки), а литеры воспроизводят готический шрифт, максимально похожий на рукописный, напоминавший о старых богослужебных книгах. Да и попытка оседлать рыночную конъюнктуру закончилась для первопечатника из Майнца провалом — вместо того, чтобы стремиться к удешевлению производства и повышению тиражей, он сосредоточился на тщательной отделке каждого экземпляра: страницы большого формата содержали не только текст, но и сложные декоративные элементы, такие как рубрикация (выделение красным цветом), вручную выписанные заглавные буквы, заголовки и колонтитулы, многоцветные орнаменты на полях и т. д.; часть тиража напечатали не на бумаге, доставлявшейся в Майнц из Пьемонта, а на пергамене, стоившем в 4-5 раз дороже. На изготовление 170 экземпляров Библии Гутенберга, над которыми работали шесть печатников, ушло почти два года. Результатом их усилий стала огромная двухтомная книга общим объемом 1282 страницы, предназначенная не столько для личного пользования, сколько для публичного чтения вслух по торжественным поводам. Ажиотаж, вызванный появлением новинки, был значительным, однако этот товар, рассчитанный на элитарного покупателя, существенных дивидендов не принес, и к концу того же 1455 года Гутенберг обанкротился. Любопытно, что незадолго до этого в обиход уже вошли карманные рукописные томики — молитвенники, сборники библейских цитат и отрывков и т. д., но соединить передовые печатные технологии с ориентацией на массовый рынок религиозной литературы довелось уже не Гутенбергу, а его последователям-протестантам век спустя.
Но, напоминает Эмма Смит, говоря о зарождении книгопечатания в Европе, нельзя упускать из вида и международный контекст, поскольку причины успеха этой технической новинки крылись именно здесь. Вопреки расхожим представлениям, Библия Гутенберга не была первой выпущенной им книгой. Так, еще в декабре 1454 года он опубликовал памфлет на немецком языке под названием «Предупреждение христианам против турок», занявший важное место в бурной международной полемике, развернувшейся в Европе после падения Константинополя в 1453 году. По сути, стремительным ростом числа печатных станков мы обязаны желанию читающей публики как можно больше знать о турках-османах и той угрозе, которую они представляют для христианских стран:
«...Библия Гутенберга, как и печатное дело вообще, появилась как следствие религиозной геополитики XV века. Это появление было более идеологически окрашенным, чем принято считать, не очень-то нейтральным, а скорее узконаправленным, раскольническим... [оно] было подготовлено конфликтом Запада и Востока, и с тех пор это продолжает глубоко влиять на нашу печатную культуру и формирует ее».
В самом деле, отпечатанная наборным шрифтом книга стала не только могучим инструментом европейского Просвещения, но и важным орудием европейской колонизации. Вспомним о первых типографиях, которые иезуиты открывали в Гоа и Макао, а испанцы — в Лиме и Мехико, а также о книгах — непременных спутницах всех христианских миссионеров. Добравшись до новых земель, европейцы первым делом стремились научить аборигенов читать на своем языке, а затем пытались переводить Библию на туземные языки (этому в книге Эммы Смит также посвящена отдельная глава). Миф о Гутенберге — титане Возрождения, утвердившем величие западноевропейской цивилизации и указавшем всему миру путь к образованности, — не более чем та разновидность истории, которую пишут победители. Неудивительно, что «отцом печати» его повсеместно признали уже в XIX веке, в момент наивысшего расцвета европейского колониализма, и тогда же начали водружать ему памятники — сперва в Майнце, а затем и в других местах.
Но автор «Записок библиофила» пишет не только об истории происхождения той или иной книги и ее роли в культурных, религиозных, политических и прочих процессах. Не менее, чем содержанием, Эмма Смит интересуется формой книги, или тем, что можно назвать словом «книжность». Согласно определению Оксфордского словаря английского языка, оно может означать, в частности, «состояние или условие, необходимое, чтобы быть книгой»:
«Книжность — это и загнутый уголок страницы, и корешки книг, аккуратно расставленных на полке. Мы ощущаем книгу, когда отдаем предпочтение прошитому, а не склеенному блоку, из которого рано или поздно начнут выпадать листы, когда покупаем коллекционное издание или видим знакомую с детства обложку любимого произведения в каком-нибудь букинистическом магазине или когда с фотографической точностью вспоминаем иллюстрацию, фразу или ссылку слева на развороте, ближе к концу. Книжность — это возможность вспомнить „запах“ любимого рассказа, вспомнить, каков он на ощупь, а не только кто и что в нем делает. Книжность не проясняет книгу и не передает ее содержание; она делает книгу более „плотной“, более реальной, более материальной».
Тут уместно будет напомнить, что «Записками библиофила» книга Эммы Смит называется в русском переводе, а оригинальное ее заглавие — «Портативная магия. История книг и их читателей» (Portable Magic. A History of Books and Their Readers). Во «Введении» автор подчеркивает, что связь книги с волшебством не исчерпывается сказками о нерадивом ученике чародея, решившем в отсутствие хозяина заглянуть в книгу магических заклинаний, или легендами о Фаусте и других чернокнижниках. Сама по себе книга, любая книга, обладает особенной силой воздействия на читателя, проистекающей из сочетания ее формы, содержания и — не в последнюю очередь — приспособленности к использованию, портативности. «Все книги — волшебные». Зачастую, говоря о книгах, мы имеем в виду исключительно образы и идеи, заключающиеся в словах, но для настоящих библиофилов материальность книги значит не меньше. Книги сами по себе — как физические предметы, как произведения дизайнерского искусства, как проводники в воспоминания о прошлом и дорогих нам людях, как талисманы, как важные культурные и рыночные ценности и объекты страстного коллекционирования — способны производить на нас сильное эмоциональное впечатление, порой совершенно необъяснимое, если исходить лишь из стоимости бумаги и буквального содержания текста.
Но, напоминает Эмма Смит, «книжность» работает не только на идеализацию книг, поскольку они способны вызывать не одни лишь сентиментальные чувства. Как, например, относиться к антроподермическим книгам — то есть томам в переплетах из человеческой кожи? В таком виде, например, выходили «Пляски смерти» Ганса Гольбейна, или документальный рассказ о жестоком убийстве, обернутый в кожу повешенного убийцы, или даже трактат по гинекологии: «Переплет этой книги изготовлен из кожи, снятой с бедра Мэри Л., дубленной в pot de chamber (то есть ночном горшке, видимо, потому, что в качестве дубильного вещества использовалась моча. — Авт.). Ирландка Мэри Л [вставлено: „вдова“], 28 л.». Другая крайность — например, «Майн кампф» Гитлера. Эту книгу, признается автор «Записок», тоже не очень-то хочется брать в руки, хотя бумага, на которой она напечатана, вроде бы ни в чем не виновата. Видимо, чтобы немного успокоить нервы читателей, Институт современной истории в Мюнхене в 2017 году выпустил программный труд основателя национал-социализма с расширенным заголовком: «„Майн кампф“: критическое издание», — и с более чем тремя тысячами исторических, библиографических и даже стилистических примечаний, которые с трех сторон обрамляют текст Гитлера на каждой странице и разоблачают его идеологию. Правда, эффект, пишет Смит, получился немного неожиданным, поскольку такое оформление наследует традиции библейских глосс, заложенной еще в XII веке. В начале эпохи печатных книг тем же приемом пользовались реформаторы, превратившие поля страниц Библии в поле битвы с католической традицией. Появление «Майн кампф» в подобном контексте незаслуженно поднимает авторитет этой книги.
Примеры можно множить и множить: в книге Эммы Смит собраны десятки, если не сотни описаний того, какими неожиданными способами люди взаимодействуют с книгами и к каким интеллектуальным, моральным, юридическим, финансовым, политическим и т. д. последствиям это приводит. Так что, если вернуться к вопросу, которым Смит завершает свои «Записки», — «Что такое книга?», то один из возможных ответов будет гласить: все дело в уникальном сочетании содержания и формы, поскольку никакая книга не существует в отрыве от человека, а значит, всякая книга — производная того или иного человеческого опыта:
«Все мы состоим из книг, которые любим и, больше того, которыми владеем, которые дарим, изучаем, почитаем, проживаем, теряем, отшвыриваем, протираем от пыли, защищаем, учим наизусть, берем почитать и не возвращаем, оставляем недочитанными, подсовываем под дверь, чтобы она не закрывалась, или кладем под монитор компьютера, чтобы приподнять его».
Кажется, вопрос о сущности книги привел нас к вопросу о сущности человека. Но, наверное, так и должно быть.