Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Эмма Смит. Записки библиофила. Почему книги имеют власть над нами. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2023. Перевод с английского Татьяны Камышниковой. Содержание
На портрете Гарри Элкинса Уайденера мы видим кроткого молодого человека с мечтательным лицом и аккуратнейшим прямым пробором; указательным пальцем левой руки он заложил книгу небольшого формата — наверное, это дорогой его сердцу сборник стихотворений Китса. Уайденер родился в 1885 году в одной из лучших семей Филадельфии, вырос среди людей, не нуждавшихся в деньгах, в том самом мире, в котором экономист Торстейн Веблен наблюдал то, что потом убийственно метко назвал «показным потреблением». Показным потреблением Гарри были книги. К двадцати четырем годам он уже был обладателем солидного книжного собрания более чем из полутора тысяч томов. В 1909 году, подавая прошение о вступлении в нью-йоркский клуб богатых книголюбов Grolier, он с достоинством указал, что собирает «в основном интересные мне самому книги», особенно авторов и иллюстраторов XIX века. «В настоящее время лучшими книгами моей библиотеки являются издания Шекспира, богато иллюстрированные книги... а также почти полные собрания первых изданий Суинберна, Патера, Рида, Стивенсона и Роберта Браунинга». Однако мы точно знаем, что по контрасту с этим изысканным собранием любимейшим его чтением был «Остров сокровищ». С помощью потакавшей ему во всем состоятельной матери он сделался более серьезным собирателем, вступив в Grolier. Абрахам Розенбах, поставщик книг для высшего общества Филадельфии, сотрудничая со своим молодым протеже и клиентом, отпечатал частным образом каталог собрания Уайденера. Почетное место в нем заняло самое последнее приобретение — экземпляр романа «Аркадия» издания 1613 года, принадлежавший графине Пембрук, с дарственной подписью от автора: «Любящий тебя брат Филип Сидни». Каталог, как и положено уважающему себя библиофилу, был роскошен сам по себе: сто экземпляров было отпечатано на бумаге, два — на пергамене, в формате ин-кварто (это когда на одном типографском листе помещаются восемь страниц книги), с репродукциями, защищенными папиросной бумагой. Эдмунд Госс поздравил Уайденера с тем, что он «обладает великолепно подобранным собранием книг». Владелец составил завещание, по которому книги доставались его матери, которая потом должна была передать все собрание (в виде именной коллекции) Гарвардскому университету.
Собирательство книг было одним из статусных занятий состоятельных американцев времен «позолоченного века», когда и для Джона Пирпонта Моргана, и для Генри Эдвардса Хантингтона, и для Генри Клея Фоулджера их библиотеки служили скорее «прачечными» для отмывания огромных доходов от корпоративных финансов, железных дорог и нефти. Социолог Рассел Белк определяет коллекционирование как «активное, избирательное, увлеченное приобретение и обладание вещами, выведенными из обычного для них употребления»: книга, находящаяся в собрании, предназначена для показа, а не для чтения. В основе собирательства, замечает Белк, лежит стяжательство и обладание, но эти импульсы, бывает, маскируются высокой эстетической или культурной ценностью его объектов. Это, пожалуй, знакомо и нам: человек, покупающий книг больше, чем в состоянии прочитать, в анатомии консьюмеризма занимает совсем не такое место, как неистовый приобретатель дизайнерских сумок, крутых машин или, на худой конец, фирменных кроссовок. Японский термин «цундоку», с удовольствием перенятый на Западе, обозначает, что человек, накапливая книги, откладывает их чтение «на потом», подразумевает, можно сказать, страсть принадлежать к категории, для которой покупка книг — нечто совершенно непохожее на потребление товаров класса люкс, и без всякой стигматизации подчеркивает, что книги ценны не только тем, что их читают. Ричард де Бери, в начале XIV века воспев в своем «Филобиблоне» радости собирательства книг, рассчитывал, что его трактат «защитит нашу любовь к книгам от обвинений в чрезмерности». И сами эти обвинения, и попытки отразить их имеют долгую историю. Диагноз XIX века был куда суровее, чем просто чрезмерность. Под библиоманией обычно понимали неумеренную, подчас разрушительную привязанность к книгам, приобретенным за деньги или украденным, с очевидным намерением сделать их инертным, пассивным собранием, отнюдь не предназначенным для чтения или применения по прямому назначению. Помимо всего прочего, такая патологическая библиомания делала собирателя и вора коварно неотличимыми друг от друга: и тот и другой были запрограммированы на приобретение книг любыми способами.
В научно-медицинском отношении библиоманию одним из немногих рассмотрел Норман Вейнер, работа которого, опубликованная в журнале Psychoanalytic Quarterly, опирается исключительно на литературу и историю. Вейнер объясняет немногочисленность клинических исследований тем, что такое поведение «эго-синтонно», то есть приемлемо для самого человека, потому что совпадает с фундаментальными представлениями о самом себе или не противоречит им, а потому не переживается как проблематичное или подлежащее терапевтическому вмешательству. Книгомания точно так же, как и оправдания собирательству книг, видит саму себя весьма приятным занятием, этически очень непохожим на другие его виды. Вейнер провел весьма недвусмысленные параллели между рассказами о приобретении книг и историями о победах на сексуальном фронте, характерными для «гиперсексуальных мужчин истерического склада, которые всего лишь без устали напоминают себе, что их не кастрировали». В доказательство, пусть и не строго научное, он приводил тот факт, что под конец жизни, после всех своих бурных похождений, Казанова занимал скромный пост библиотекаря в богемском замке Дукс, принадлежавшем графу Вальдштейну. Пелам Гренвил Вудхаус, творивший в великий век книжного собирательства, продолжил эту соблазнительную тему в комичном образе американского библиофила по имени Кули Параден Лонг-Айлендский. Дорогая библиотека Парадена «заставляла библиофилов, попадавших в нее, в экстазе бегать кругами, разглядывать, принюхиваться, возбужденно повизгивать, подобно собакам, которые вдруг оказались среди разнообразных, самых увлекательных запахов». Собирательство книг производит впечатление исключительно мозговой деятельности, но в ней больше от подсознания, чем от «сверх-я». И вообще-то не все собиратели книг — мужчины; современницами Гарри Уайденера были видные американские собирательницы — Эбби Эллен Хэнском Поуп и Эми Лоуэлл (ее собрание, как и книги Уайденера, тоже хранится теперь в Гарварде). Они, однако, исключения, которые лишний раз подтверждают правило.
Собирательство не только выявляет что-то особенное в собирателе, но еще и изменяет суть объекта собирательства. Вновь обратимся к его теоретику, Белку: «оказываясь в собрании, объект перестает быть представителем чего-либо и становится единственным в своем роде, не подлежащим свободному обмену на другой предмет, близкий по своей экономической ценности — его ценность находится в контексте всего собрания». Собирательство изымает книгу из обращения и обмена. Оно, следовательно, представляет собой один из множества уже знакомых нам способов — а среди них и дарение, и заметки на полях, и надписи, и собственно чтение — превращения книг из массовых продуктов в уникальные явления.
Для нас примером такой трансформации может послужить то, как Гарри Уайденер приобретал книги. В конце марта 1912 года он был в Лондоне с родителями и скупал там нужное и ненужное. Для богатого собирателя книг момент был как нельзя более подходящий. Перемещение центра экономической активности из Европы в США, падение английских семейств, владевших землями, дробление их владений на более мелкие, подъем тех, кого Бернард Беренсон назвал «мультимиллионерами», — все это означало, что большие распродажи редких книг вызывали пристальный интерес широкой публики и взвинчивали цены на них. Перемещение ценных книг из библиотек английской аристократии в нью-йоркские дворцы новых толстосумов вызвало бурные споры и немалое волнение в культурной сфере Великобритании. Уайденеру оставалось лишь покупать «по остаточному принципу», потому что на последней распродаже все, что он себе наметил, перекупил новый и очень состоятельный соперник, Генри Хантингтон.
На Графтон-стрит, в магазине Бернарда Куорича, основного лондонского продавца книжного антиквариата, он приобрел много книг, в том числе полный комплект из девяти переплетенных в полусафьян томов ин-кварто гиббоновского труда «История упадка и разрушения Римской империи». Еще он выбрал себе «Опыты» Фрэнсиса Бэкона, издания 1598 года, которые сам Куорич несколько месяцев тому назад купил на распродаже у Альфреда Генри Хута. Это первое издание десяти из бэконовских эссе было карманного размера, примерно 12 см в высоту, и называлось «Опыты. Размышления религиозные». В магазине Дж. Пирсона и компании Уайденер приобрел настоящий раритет первого века книгопечатания — маленький, размера ин-октаво в четыре листа (их печатали по 16 страниц на печатном листе), памфлет, отпечатанный старинным английским готическим шрифтом в 1542 году. Задним числом трудно не заметить жестокую иронию судьбы в его последней покупке — книге о природной катастрофе под названием «Страшные известия об ужасном землетрясении, приключившемся в городе Скарбария в сем нынешнем году» (Heavy News of a Horrible Earthquake which was in the city of Scarbaria in this present year). В то время она считалась единственным сохранившимся экземпляром. Уайденер положил его и новую копию «Опытов» Бэкона к себе в чемодан и вместе с семьей взошел на борт роскошного лайнера, который своим первым рейсом должен был доставить их домой. Лайнер назывался «Титаник».
В ночь на 15 апреля 1912 года, через четыре дня пути, примерно в четырех сотнях миль от Ньюфаундленда, стало ясно, насколько сильно корпус судна поврежден айсбергом. Мать Гарри, Элеанор Уайденер, вместе со служанкой эвакуировали в спасательной шлюпке номер четыре за пять минут до наступления двух часов ночи. Вообще, среди пассажирок первого класса выживших оказалось больше всего: их спасательную шлюпку подобрал пассажирский пароход «Карпатия», и женщин доставили в Нью-Йорк. И сам Гарри Уайденер, которому исполнилось лишь двадцать семь, и его отец погибли. Их тел так и не нашли.
Сейчас это может неприятно поразить, но его друзья не увидели ничего предосудительного в том, чтобы указать, что в катастрофе погибла и одна из приобретенных им книг. Почти все его лондонские трофеи были отправлены через Атлантику в луженом сундуке «Карпатии» (того самого парохода, который, поймав сигнал «Титаника» о бедствии, пробился сквозь ледяные поля и спас несколько сотен человек), но книги эссе, купленной у Куорича, среди них не было. В посмертном каталоге произведений Роберта Льюиса Стивенсона из собрания Гарри Абрахам Розенбах написал: «Прямо перед тем как „Титаник“ затонул, он сказал матери: „...маленького Бэкона я положил в карман; он едет со мной“». От себя Розенбах несколько необоснованно добавил: «Это, пожалуй, самый впечатляющий случай во всей истории книг». Памфлет о землетрясении тоже вроде бы пропал, но не удостоился надгробного слова.
Трагическую судьбу Уайденера сразу же переосмыслили в свете его библиофилии. Издание Бэкона утонуло вместе с хозяином, что перекликалось с историей поэта Шелли. Когда его шхуна потерпела крушение неподалеку от Пизы, тело поэта опознали по томику Дж. Китса с поэмой «Ламия», подарку его друга Ли Ханта, которому, в свою очередь, он достался от самого Китса. Хант пометил в тексте отрывки, которые понравились ему больше всего, чтобы Шелли тоже обратил на них внимание; весь том, кроме переплета, сгорел при кремации Шелли. Бросались в глаза и другие ассоциации. Газета Daily Telegraph назвала Уайденера «американским Люсидасом», имея в виду элегию Мильтона на смерть молодого выпускника Кембриджа, Эдварда Кинга, который в 1637 году, двадцатипятилетним, утонул при кораблекрушении у берегов Уэльса. Аллюзия на Мильтона прозвучала и у Розенбаха, закончившего свое надгробное слово Уайденеру цитатой из элегии: «Мертв Люсидас... Как не запеть о нем?». Конечно, в библиотеке Уайденера было первое, переплетенное в синий сафьян, издание этой элегии в сборнике стихотворений Мильтона 1645 года, первые издания его поэм «Потерянный рай» и «Возвращенный рай», а также трактат «Ареопагитика», в котором Мильтон защищал свободу печати.