Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Вадим Дамье, Дмитрий Рублев. Петр Кропоткин: жизнь анархиста. М.: Альпина нон-фикшн, 2022. Содержание. Фрагмент
Как-то раз я со своими немецкими друзьями сидел на крыше берлинского сквота, куда нас привел один из участников анархо-синдикалистского союза FAU. Разговор шел о недавних акциях этой организации. Мой приятель, журналист Йенс Мюлинг, работавший тогда в леволиберальной газете Tagesspiegel, сказал: «Наконец-то я встретил людей, для которых идеи Кропоткина и сейчас актуальны».
Для Вадима Дамье и Дмитрия Рублева, авторов книги «Петр Кропоткин: жизнь анархиста», вышедшей в издательстве «Альпина нон-фикшн», фигура русского революционера является не только актуальной, это целый космос, едва уместившийся на 700 страницах. Сверхфактурная биография — и дотошная хронология жизни героя, и внимательный анализ его идей, и погружение в эпоху. С одной стороны, монументальное исследование, а с другой — очень личная книга: Дамье и Рублев столь открыто симпатизируют своему герою, что некоторые его слова и поступки, не вписывающиеся в разработанный им самим же анархистский дискурс, стараются оправдать.
Юность Кропоткина — сплошное внутреннее противостояние. Он рано лишился матери, которую очень любил, и всегда конфликтовал с суровым и властным отцом. Потомок старинного княжеского рода (Рюриковичи в тридцатом поколении), обладатель всех соответствующих наследных привилегий, он оказался неравнодушным наблюдателем повсеместного крепостного быта — авторы биографии уделяют много внимания описанию легализованного рабства российских крестьян.
«Явления, которые сейчас называют словом „харассмент“, процветали в имениях российских помещиков пышным цветом. Местные органы власти в губерниях неоднократно фиксировали многочисленные изнасилования крепостных девушек и крестьянских жен помещиками. Применялось „право первой ночи“. Известны случаи создания дворянами целых гаремов из таких „любовниц поневоле“ . В 1845–1857 годах широкую огласку получил судебный процесс помещика Страшинского, уличенного в педофилии. „Благородный дворянин“ принуждал к половым отношениям девочек двенадцати — четырнадцати лет; две из них умерли».
Кропоткин, окончив Пажеский корпус (элитное военное учебное заведение), с легкостью разменял столичные блага на службу в Восточной Сибири, где начал активно интересоваться политикой и географией. Эти два увлечения стали делом всей его жизни — революция и наука. Впоследствии он удивительным образом их скрестил, по-своему интерпретируя эволюционную теорию Дарвина и иллюстрируя свою знаменитую концепцию о взаимопомощи и сотрудничестве примерами из жизни муравьев и других животных.
География представляла для Кропоткина не только научный интерес, она помогла ему сформироваться как революционеру. Он много путешествовал по малоизведанному тогда Забайкалью, по Маньчжурии (с поддельными документами в рамках секретной миссии), по горам и сибирским рекам, Финляндии, и везде он видит жуткую нищету простых людей. В какой-то момент он решил отказаться от научной деятельности (не полностью), поскольку она представлялась ему слишком элитарным занятием. При этом Кропоткин стал ученым с мировым именем, автором множества монографий, статей в «Британнике», он являлся секретарем Отделения физической географии Императорского Русского географического общества, разработал ледниковую теорию, дружил со знаменитым французским ученым и анархистом Элизе Реклю. И вот как размышлял:
«Наука — великое дело. Я знал радости, доставляемые ею, и ценил их, быть может, даже больше, чем многие мои собратья... Но какое право имел я на все эти высшие радости, когда вокруг меня гнетущая нищета и мучительная борьба за черствый кусок хлеба? Когда все, истраченное мною, чтобы жить в мире высоких душевных движений, неизбежно должно быть вырвано из рта сеющих пшеницу для других и не имеющих достаточно черного хлеба для собственных детей?»
Революционная деятельность Кропоткина началась с кружка «чайковцев», где он активно пропагандировал хождение в народ, издавал агитационные брошюры для крестьян и рабочих, встречался с единомышленниками на конспиративных квартирах. Затем был арест, тюремное заключение в Петропавловской крепости, побег, достойный голливудского триллера. Многолетняя эмиграция, активное участие в Юрской Федерации (анархистская секция МТР), бесконечные встречи с рабочими и анархистами из разных стран, демонстрации, выступления, в которых проявился его яркий ораторский талант. Расставание с Россией было болезненным, но, кажется, именно оно позволило Кропоткину получить уникальный международный опыт, раскрыть себя как космополита, мечтающего о новой жизни для жителей всего мира.
Кропоткин был убежденным антиэтатистом, именно государство (а значит, власть/насилие/иерархия) казалось ему непримиримым злом, с которым следует бороться. Именно эти убеждения заставляли его резко критиковать марксистскую теорию, воевавшую с капиталом и неравенством, но предлагавшую в качестве альтернативы диктатуру пролетариата (примечательно, что с эсерами он общался гораздо более тесно, чем, например, с большевиками). Любое подчинение одной группы людей другими было для Кропоткина неприемлемо. В «Речах бунтовщика» он писал:
«В день торжества социальной революции, когда правители будут изгнаны и буржуазия, поддерживаемая ныне государством, потеряет свою силу, — восставший народ не провозгласит уже нового правительства и не будет ждать, чтобы оно со свойственной ему мудростью объявило экономические реформы. Он уничтожит частную собственность насильственной экспроприацией и завладеет, во имя народа, всеми общественными богатствами».
Авторы книги упоминают, кажется, всех людей, которые общались или были знакомы с Кропоткиным. В английский период своей жизни революционер окружен анархистами, учеными, художниками, писателями, социалистами, шпионами (немецкие агенты сопровождали его постоянно). Кропоткин был знаком с Йетсом, Уайльдом, Уильямом Моррисом, прерафаэлитами, Чайковским, Тургеневым (прозу которого высоко ценил), через Черткова общался с Толстым. Американский вояж анархиста (лекции и выступления) авторы описывают практически как аналогичное турне Фрейда.
В книге есть несколько трогательных эпизодов, о которых хочется упомянуть отдельно. Например, во французской тюрьме в Клерво Кропоткин вел дневник наблюдения за котом, которого называл Мсье Пюсси де Клерво (и даже сделал его портрет). А в 1898 году он встретился в Нидерландах со своей племянницей Екатериной Половцовой, которая очень переживала из-за того, как ее знаменитый дядя-анархист отнесется к дорогим винам, сигарам и роскошным апартаментам. Всю жизнь бедствовавший Кропоткин весьма благосклонно воспринял эти кратковременные проявления dolce vita.
Книга Дамье и Рублева изобилует многочисленными фактами, именами, цитатами. По словам авторов, они хотели демифилогизировать фигуру Кропоткина, показать не добродушного и умилительного мудреца, Санта-анархо-Клауса, а живого человека. Но, кажется, создали свой собственный миф, не устояв перед обаянием героя и благоговейным к нему отношением.
«Знатнейший аристократ самых что ни на есть „голубых кровей“, он умел довольствоваться малым, жил скромно, любил физический труд, сам мастерил мебель и с увлечением ухаживал за садом и огородом. Утонченный интеллектуал, знавший почти что обо всем на свете, он держался с людьми без малейшего превосходства, снобизма или высокомерия. Все собеседники позднее отзывались о нем как о человеке чрезвычайно доброжелательном, теплом, радушном, внимательном и очень простом в общении».
Главный недостаток этой книги — старомодный и скучный язык. Историки не обязаны быть литераторами, но в данном случае содержание слишком сильно превалирует над формой; это скорее энциклопедия, которую открываешь исключительно ради информации. Авторы несколько раз подчеркивают, что сам Кропоткин намеренно писал довольно просто — ему было важно быть услышанным абсолютно всеми. Кажется, они переняли эту стратегию, но одно дело — писать о революции, а другое — ее персонифицированную биографию. Многие фразы будто бы вырваны из советских школьных сочинений.
«Как тут не вспомнить знаменитое изречение Максима Горького: „Пусть сильнее грянет буря...“». Или: «Таких отношений он жаждал...». Или: «И пусть стать Джеймсом Бондом или Исаевым-Штирлицем ему не было суждено. Но все же...». Или: «Но все это будет потом, а пока наш герой с бутылочкой пива любуется местными пейзажами...» Или вот такой неуклюжий выпад: «Да уж, при таком-то подходе в ряды современных светочей левой мысли Кропоткин бы не вошел. Терминологически бы не подошел. Ни парадигм тебе, ни дискурсов, ни акторов, ни симулякров, ни интерсекциональностей, ни идентичностей...»
Несмотря на все недостатки, книга Дамье и Рублева — колоссальный историографический труд и обстоятельное введение в анархо-коммунизм. Кажется, Кропоткин — всегда актуальная фигура, но далеко не все его идеи востребованы современными анархистскими теориями и практиками (слишком сильно изменился мир). Конечно, социальная экология (и даже анархо-примитивизм) может ссылаться на идеи Кропоткина, всегда обращавшего внимание на важность тесных взаимоотношений человека и природы. При этом, например, анархо-феминизм вряд ли возьмет революционера в свои союзники (уже Эмма Гольдман критиковала его в личных беседах за то, что проблемы гендерного неравенства он рассматривает как паллиатив к мировой анархо-революции).
Кропоткин действительно кажется космосом. В наше свихнувшееся время он, быть может, является в первую очередь нравственным ориентиром. Нравственность Кропоткина далека от обыденного пошлого конструкта, за которым часто укрываются патриоты. Она прежде всего обращена к свободе. Кропоткиным хочется восхищаться и вместе с ним убеждать себя, что человек человеку не только волк, но и муравей.