О детстве и работе в советских редакциях
Моя бабушка работала вместе с Крупской в библиотеке Совнаркома, а дедушка был партийным работником. В 1920—1930-х годах его посылали в длительные командировки по всей стране, восстанавливать какие-то хозяйства или рудники, а бабушка, естественно, ездила вместе с ним, и во всех этих городах или поселках она создавала библиотеки, становилась их директором, а часто и единственным сотрудником. Таким образом по всей стране — от средней России до средней Азии, и даже до Владивостока, — она помогала открывать эти вот культурные учреждения. Ведь библиотека — это в первую очередь учреждение культуры, так? Ее профессия непосредственным образом отразилась на мне. Я вырос в ее старом доме в Краснодаре, это была одна большая комната с шестиметровыми потолками на пересечении улиц Красной и Тельмана. По всем стенам были только книги, книги, и книги. Поэтому я волей-неволей увлекся книгами и стал ими заниматься.
Но это, конечно, не означает, что благодаря этому детскому увлечению я стал издателем: в советские годы издавать то, что хочешь, было невозможно. Я окончил технический институт, работал в гражданской авиации (моя работа была связана с «опасными сближениями», так называют аварийные ситуации в воздухе), но по сути первым моим местом работы стало издательство «Молодая гвардия». По тем временам это было очень крупное и идеологически выдержанное издательство. Так как я имел техническое образование, то не очень ясно понимал, куда попал на работу. Но атмосфера издательства, запахи типографской краски, встречи с авторами, стопки сигнальных экземпляров — все это было волшебным. Сначала меня взяли консультантом в редакцию по работе с молодыми авторами, я писал огромное количество внутренних рецензий (например, рецензировал рукописи поэта Алексея Парщикова, Дениса Новикова, Кости Кедрова и других), потом перешел на работу в редакцию современной поэзии.
О том, что означало тогда в культурном процессе издательство «Молодая гвардия», я прочитал гораздо позже в книге «Русская партия» Николая Митрохина. Очень любопытное исследование, советую почитать тем, кто интересуется литературной жизнью в советскую эпоху. Автор собрал и проанализировал большое количество информации, связанной с идеологической жизнью Советского Союза в 1970—1980-х годах. Теперь я понимаю, что был просто наивным молодым человеком, да мне и было немногим за двадцать, а поэтому считал, что с людьми нужно дружить, если они хорошие, и не дружить если плохие. Я до сих пор в хороших отношениях с самыми разными писателями старшего поколения: Станиславом Куняевым (главным редактором журнала «Наш современник»), Владимиром Войновичем, Олегом Чухонцевым... был дружен с Вадимом Кожиновым — составителем антологий «тихой лирики», пропагандистом поэзии Рубцова, Прасолова. Я занимался в его литературной студии. Он был человеком, прекрасно и глубоко знавшим поэзию.
Работа в издательстве и занятия в студии Кожинова значительно расширили мои представления (теперь я это понимаю) и о поэзии, и о культуре, о том, что можно и нужно было публиковать и что нельзя было печатать.
Потом меня в издательстве сократили задним числом. Причем сократили как еврея. Я не еврей, но такая ситуация была типичной для тех лет и довольно распространенной. Главным редактором издательства «Молодая гвардия» был тогда Николай Машовец, литературный критик, он умер в 2008 году. Машовец определил по анкетам, что мою бабушку, которая работала в Совнаркоме, звали Васса, а мою маму звали Майя, по его мнению — это были нерусские имена, а значит, я чужеродный элемент в этом издательском доме. Чужеродный и даже опасный.
Я пошел работать журналистом в газету «Вечерняя Москва», в течение ряда лет занимался в этой газете литературой. Это совпало с периодом перестройки, стало реальным печатать то, что раньше печатать было невозможно. Почему я до сих пор в некоторых справочниках числюсь литературным агентом Лимонова? Потому что первым сделал с ним интервью, когда он приехал в Россию: я тогда, да и сейчас абсолютно уверен, что роман «Это я, Эдичка» очень важное явление в русской и мировой литературе. После интервью я решил напечатать его книгу у нас в стране, а поэтому заключил с ним агентский договор. В те же годы я сделал одним из первых интервью с Владимиром Максимовым, с Юрием Мамлеевым, с известным диссидентом Антоновым-Овсеенко, Войновичем и многими другими…
Сейчас газеты «Вечерняя Москва» фактически не существует в том виде, в котором она существовала раньше. А в те времена ее читали практически все: от уборщицы до членов ЦК. Сейчас можно писать на сайте или в газете и всем будет наплевать, что ты пишешь и зачем, а тогда, если в «Вечерке» появлялась какая-то критика, это доходило до горкома и поднятые в статье проблемы сразу решались. В основном это, конечно, касалось бытовых вопросов вроде строительства лифта в каком-то доме или благоустройства парка. Но в то же время мы впервые напечатали на развороте газеты рассказы Варлама Шаламова (а тогда имя Сталина произносили тихо, Солженицын был только в самиздате). И вот ты спускаешься после работы в метро (газета выходила вечером) и видишь, что все вокруг читают твою газету, эти рассказы... Это было удивительное чувство сопричастности чему-то великому. Теперь сложно даже представить, что это было такое — обыкновенный рассказ Варлама Шаламова в советском обществе. Для простых людей это было примерно то же самое, что ХХ съезд для ЦК. От работы можно было получать удовольствие, была возможность находить и публиковать редкие тексты, открывать забытые имена.
О журнале «Глагол» и сложностях с публикацией романа «Это я — Эдичка»
Тогда потихоньку и начиналось издательство «Глагол». В принципе в те годы не было даже частных газет и журналов, тем более издательств. Но... так получилось, что я случайно оказался в центре довольно скандальной истории. Мне позвонил мой товарищ и предложил познакомить с дочкой Галича. Я плохо понимал, о ком идет речь: Галича тогда уже и еще не печатали, он был запрещен. Познакомился — обыкновенная женщина, я взял у нее тексты, семейное фото и напечатал в газете несколько стихотворений Галича, а также его открытое письмо и небольшое интервью. В результате разгорелся скандал между наследниками. Пока шли споры по поводу прав, я решил, что не буду ждать, и начал выпускать первые книжки этого замечательного поэта. Должен напомнить, что книги тогда выпускать частным образом было невозможно: бумага была только у крупных издательств со сверстанными и утвержденными планами. И я придумал такую необычную форму: я стал выпускать книги по заказу трудовых коллективов. Первые три или четыре книги Галича, выпущенные мною таким образом, были напечатаны по заказу профкома какого-то завода. Завод писал письмо в типографию с просьбой пойти навстречу трудовому коллективу, типография соглашалась, и уже под этот заказ типография находила бумагу, планировала необходимые мощности, и так выходила книга. В то время ведь на литературу был голод, в том числе и на поэзию Галича.
Это и был мой первый издательский опыт. Хотя, напоминаю, частных издательств, частных газет, альманахов и журналов тогда еще не было. Выглядело это необычно: ты продаешь книги в любом трудовом коллективе за наличные, ходишь, и у тебя все карманы набиты деньгами. Это было какое-то извращение сознания. Кстати, все крупные издательства начинали свою деятельность примерно тогда же. Правда, начинали они немного иначе: их владельцы и учредители продавали книги в ларьках на улице. Так они зарабатывали значительные суммы, а потом понимали, что незачем унижаться перед государственными издательствами, надо самим издавать то, что хотят покупатели…
Чуть позже разрешили выпускать газеты и журналы. Я решил, что журнал — это просто периодическое издание любого содержания. Если в его основе лежит один конкретный текст, то, наверное, это тоже можно делать. И второе — мне всегда не хватало в книгах «аппендикса», хотелось добавить к хорошей книге какое-нибудь продолжение: послесловие или исследование, например. Поэтому первые книги, которые я выпускал, имели сквозную нумерацию, назывались журналами, а также обязательно имели такие «аппендиксы». Мне кажется, что это очень важно для композиции книги. Важно, чтобы был не просто голый текст, чтобы он вписывался в какой-то контекст — событийный, временной, какой угодно.
Первой книгой, которую я выпустил, стал роман Эдуарда Лимонова «Это я — Эдичка». Я до сих пор считаю, что у нас получилась уникальная книжка: в то время, например, в Латвии арестовали издателя газеты за то, что он опубликовал тексты с нецензурной лексикой. А я был уверен в том, что книжку Лимонова обязательно нужно выпустить с использованием именно той лексики, которую выбрал автор: она была абсолютно адекватна для сюжета его романа. Может, это и наивно, но я тогда полагал — раз мы строим нормальное, цивилизованное общество, то люди сами в праве выбирать, читать им такой текст или нет. При этом, будучи человеком осторожным, я постарался себя подстраховать. Во-первых, книжка Лимонова вышла не в журнале под номером один, а в журнале под номером два. Якобы первый уже выходил. Во-вторых, я впервые в отечественной практике написал на обложке, что книга не рекомендуется для чтения лицам, не достигшим совершеннолетия, потому что в ней используется ненормативная лексика. То есть предупредил читателей о том, с чем они могут столкнуться. В целлофан мы книгу, конечно, не запаковали, тогда такого не было. Про мой поступок говорят, что это был рекламный ход. Не знаю, это была осознанная необходимость.
Сначала две московские типографии книжку печатать отказались. Причем в одной рабочие уже подготовили пленки для изготовления форм, но прочитали текст и печатать книгу не стали. Возник вопрос — в какую типографию сдавать книгу? (Хотя были деньги, и вроде бы уже была демократия.) И тогда нашлись знакомые в Латвии, которые сказали: «Мы книжку напечатаем в нашем полиграфическом комбинате ЦК компартии Латвии». Я удивился: как такое возможно. Мне ответили: «Все равно мы директора этой типографии хотим уволить. Если он согласится печатать, уволим за то, что напечатал, если откажется — уволим за то, что отказался». В результате книжка вышла в Латвии. Директор типографии опасался, что тираж растащат (и книги действительно начали «гулять» — их читали уже в юрмальских электричках). Это при том, что заключался договор с фирмой, которая должна была охранять тираж. Тираж этого романа в общей сложности составил около одного миллиона экземпляров.
Я считал тогда и уверен в этом сейчас: книга Лимонова была абсолютно необходима для страны, и прежде всего для людей творческих, пишущих. Они должны были избавиться от внутренней самоцензуры. Люди должны были понять, что, если они хотят использовать ненормативную лексику в своей поэзии или прозе, они имеют право на это. Сам роман мы можем оценивать по-разному — хороший он или плохой. В том, что автор описал в нем столь откровенные сцены, каждый находит что-то свое. Эта книжка переведена на многие языки мира, издана в шестидесяти странах. Она уже давно живет сама по себе, но для нас, для русской литературы, она была важна именно своей свободой.
О первых изданиях Берроуза и Буковски
Вслед за книгой Лимонова пошли другие издания. Конкурировать с детективами и любовными романами я не мог, мне каждый раз хотелось найти книгу, которая меняла бы общество, расширяла наше представление о современной литературе. Тогда еще не было сегодняшнего церковного догматизма, а единственное по-настоящему хорошее, что было в обществе, — это то, что оно могло развиваться как угодно, куда угодно. Поэтому первые книги, которые я выпускал, были очень важными для того времени. И мне сейчас кажется странным, что их никто, кроме меня, не хотел выпускать. Например, тогда я впервые издал на русском важнейшую книгу в мировой литературе ХХ века — «Голый завтрак» Уильяма Берроуза. Позже она неоднократно переиздавалась, но, на мой взгляд, это делали неправильно. Берроуз не просто написал яркий, важный и новаторский роман, но и сопроводил его тем самым «аппендиксом» (лично я больше всего люблю его), в котором описал свою наркотическую зависимость и расписал, как те или иные наркотические вещества влияют на организм. Это была как бы история болезни. Статья Берроуза, озаглавленная «Письменное показание: свидетельство, касающееся болезни», была опубликована и стала частью этого издания. В результате ты не просто читал книжку, которая на самом деле достаточно сложна для восприятия, но еще и оценивал ее с медицинской, с психологической точек зрения. Это издание по сути было первой отечественной книгой, которая поднимала тему наркотиков. Перевел ее, на мой взгляд, замечательно, Виктор Коган. Он сам употреблял наркотики, знал, что это такое, а книжку переводил семь раз — чтобы добиться адекватного эффекта. Он лучше других понимал, какими бывают галлюцинации, понимал сленг и обороты. Я позже читал другие переводы этого романа, мне они кажутся абсолютно беспомощными. Некоторые якобы продвинутые молодые переводчики позже пытались делать свои интерпретации текста и упрекали Когана в неточном переводе. Но их собственные варианты перевода этого романа на деле не имеют вообще никакого отношения к литературе. Это можно сравнить с многочленными переводами шекспировских сонетов, возможно, более точными по смыслу, которые оказываются на деле тяжеловесными мертвыми кирпичами. Наша книжка собрала сразу все необходимое: адекватного переводчика, выдающееся произведение, оказавшее влияние на всю литературу второй половины XX века, и очень важную и актуальную тему.
Следующим автором, которого я опубликовал, стал не менее великий Чарльз Буковски. До этой публикации упоминаний о нем не было даже в энциклопедиях. Я выпустил сначала небольшой сборник рассказов, потом несколько романов. Позже Буковски начали печатать и другие издательства, с которыми я уже не мог конкурировать: книжный рынок стал строиться, структурироваться, обороты издательств стали многомиллионными. Я понял, что если стану гнаться за этим рынком, то стану похожим на белку в колесе. Заработка никакого уже не было, я просто обслуживал книги и автора. Из-за огромной инфляции все полученные средства мгновенно испарялись. После того, как я издал несколько книг Лимонова, заплатив за них очень хороший гонорар, я сказал ему: «Эдик, давайте купим вам на ваш гонорар кооперативную квартиру!» Тогда еще был Советский Союз, но было можно договориться через знакомых и купить кооператив. Но Эдуард ответил: «Нет, квартира мне не нужна, я хочу жить только в центре города, а квартиру в центре купить невозможно, так что просто кладите деньги на сберкнижку». Разумеется, инфляция большинство средств съела. Эдик тем и прекрасен, что по большому счету абсолютно нематериален. В первую очередь он человек идеи — своей собственной.
«Я сам себе жена» и другие книги издательства «Глагол»
Затем я выпустил Евгения Харитонова — великого, на мой взгляд, писателя. Он великий потому, что открыл свой собственный мир: несмотря на то, что очень любил и хорошо знал западную литературу, сумел создать себе свой собственный язык. Харитонов был художественным руководителем театра-студии пантомимы, его артисты были глухонемыми. Поэтому к каждому слову и жесту он относился с большой ответственностью. Его невозможно было издать в советские годы, да и сейчас если и издают, то только самые простые тексты: дело в том, что в его прозе очень важна пунктуация — расстояния между точками и буквами, расстановка запятых и так далее. Эта пунктуация была для него смысловой. Нельзя сказать, что издание текстов Харитонова нужно всем. Оно нужно в первую очень тем, кто серьезно и профессионально интересуется литературой. Одновременно нельзя проигнорировать и то, что это единственный в России гомосексуальный автор, который касался данной темы, — конечно, не на уровне физиологии, а на уровне психологии человека. Евгений Харитонов умер в восьмидесятом году, но он, безусловно, один из самых важных писателей советского андеграунда.
Есть еще одна не менее важная книжка, она сопровождала сексуальную революцию в нашей стране (если соглашаться с тем, что такая революция в принципе была) — «Комната Джованни» Джеймса Болдуина. Нужно не забывать, что тогда еще существовала 121 статья УК — уголовное преследование гомосексуализма. И, как мне кажется, книжка, которую я тогда издал, повлияла на то, что эта статья вскоре у нас в стране была отменена. Это обыкновенный роман, немножко сентиментальный, но рассказывается в нем о том, как один мальчик любил другого мальчика. Потом появилась девушка, которая влюбилась в одного из них, — в общем, такая трагедия, любовный треугольник. Может быть, из-за того, что книжка эта была так сентиментально написана, она стала такой популярной. Тираж был не очень большим — 50 тысяч экземпляров, но при этом мы пристроили ее продаваться в газетных киосках. И до сих пор есть люди, которые мне рассказывают, какой они испытали шок, когда подходили к советскому киоску, где продавались газеты вроде «Правды», и видели книжку, на обложке которой были изображены два обнимающихся молодых человека.
Была еще одна похожая книжка, которую я мечтал выпустить, но так этого и не сделал, — «Ten by ten». Это двадцать историй (монологов) подростков, которые в школе поняли, что они имеют гомосексуальную ориентацию. Я хотел выпустить эту книжку и разослать по всем школам. Мне казалось, это необходимо, чтобы человек в школе сам мог разобраться в себе. Сейчас понимаю, что это было утопией. Но подобные жесты нужны, а в тот период, когда я издавал книжки, такое было возможно. Сейчас смешно об этом говорить, сейчас кажется, что каждый волен выбирать себе жизнь, ориентацию. Сексуальная жизнь настолько богата, настолько разнообразна, что давно уже во всем мире она имеет множество градаций. Если ты счастлив в своей личной жизни, то ты гармоничен. И вовремя найти эту гармонию — одна из важных задач человека; если этого не произойдет, может прийти внутренняя неуверенность, дискомфорт. А как ты разберешься в себе, если чувствуешь себя не таким, как большинство твоих друзей? К кому ты пойдешь с вопросом — к маме? к папе? Сейчас у нас общество находится в том же допотопном состоянии, что и раньше, даже гораздо хуже. Тогда можно было эту тему обсуждать, сейчас такое невозможно представить.
Я долгое время хотел выпустить немецкую книжку, но не нашел ни одной необычной. Немцы даже помогали грантами на издание, но не было подходящей книги. И только совершенно случайно я встретился с человеком, чья биография вписывалась во внутреннюю историю моего издательского проекта (недавно, кстати, я выпустил ее второй тираж). Зовут автора Шарлота фон Мальсдорф. Какое-то время назад это имя в Германии было очень знаменитым. Сначала я увидел об этом человеке документальный фильм, потом, когда был в Берлине, поехал к нему домой познакомиться. Называется книга «Я сам себе жена». Это — биография, очень честная и местами наивная. Шарлотта — звали его на самом деле Лотар — мальчик, который в раннем возрасте понял, что он больше чувствует себя девочкой. Папа его был нацистом. Папа кричал: «Что, какая девочка?!» — и его лупил. Поэтому скромный мальчик, который чувствовал себя девочкой, папу... убил. Было это, конечно, в рамках самообороны, еще до Второй мировой войны. Потом началась война, Германия распалась на две страны, и мальчик оказался в ГДР. Когда с ним познакомился я — это была очень милая, приятная бабушка в вязаных чулках и кухонном фартуке.
Книга «Я сам себе жена» рассказывает о судьбе транссексуала в Восточной Германии. Кроме этого, была у него и вторая жизнь: с детских лет Лотар увлекался реставрацией мебели и старых вещей. Когда разбомбили Берлин, он ходил по разрушенным домам, помойкам и собирал то, что сохранилось: старые часы, лампы, пианино, граммофоны... ремонтировал их. Позже он сделал из всего этого музей эпохи грюндерства в достаточно далеком пригороде Берлина — Мальсдорне. Это была Восточная Германия, поэтому ему в какой-то момент сказали: «У вас слишком много часов, слишком много роялей. Вы не имеете на это права, мы должны будем у вас их забрать». Тогда он открыл свой дом для жителей городка и написал объявление: «Берите, пожалуйста, все что хотите». В результате, когда я был у него в гостях (а он жил в таком большом, пузатом двухэтажном здании), дом был наполовину пуст, потому что люди уже много разобрали. Ну и спасли эти вещи в очередной раз. Это было за несколько лет до объединения Восточной и Западной Германии. Главное в моем случае то, что это была первая и, может быть, единственная современная книга про транссексуала на русском языке. Я тогда подумал: «Много таких людей? Наверное, много». И для них важно понимать, что они не одни, не одиноки, что есть люди, которые переживают и чувствуют так же, как и они.
О стихах Лимонова
В результате я выпустил не так уж много книг — где-то порядка семидесяти. Но я старался, чтобы каждая из них была необычной. Конечно, Лимонов — мой постоянный автор. Не так давно Захар Прилепин, прозаик, человек активной публичной деятельности, но еще и человек с прекрасным вкусом, предложил выпустить полное собрание стихов Лимонова. Это была его идея, а я вызвался ему помочь. У меня сохранились примерно пять сборников Лимонова, которые никогда не публиковались. Я ему все это старательно собрал. В результате все, что смогли собрать, Захар подготовил, сверстал и принес Эдику — это оказалась огромная пачка бумаг. Высотой в метр. Он посмотрел и сказал: «Мы это издавать не будем! Ну кому это нужно?» Захар, конечно, очень расстроился, работа была серьезная. Это было года три-четыре назад. Еще в Америке сохранилась поэтическая версия романа «Это я — Эдичка», и я, кажется, знаю, в каком архиве она находится. В общем, варианты по изучению творчества этого человека бесконечны.
Недавно мы договорились с Эдуардом, что я выпущу его книгу о художниках. Он напишет о серьезных художниках разных, сумасшедших. Но перед этим я решил выпустить книгу его текстов о Париже, продать тираж, а на вырученные деньги заплатить гонорар писателю за его будущую книгу о художниках. Мне лично интересно было бы почитать, что думает Лимонов об искусстве, ведь у него нет художественного образования, то есть это будет его собственное неожиданное внедрение в художественное пространство. Если учесть, что Эдуард — писатель выдающийся, то это, безусловно, должно быть интересно.
Об упадке современного книгоиздания
В последнее время я редко издаю книги. У нас в стране разрушена система дистрибуции книг полностью, и, наверное, ни одна организация уже не сможет ее восстановить. Я предлагал Ассоциации книгоиздателей России, когда еще не все было потеряно, сделать элементарную вещь — льготную или бесплатную рассылку книг по почте, но ничего не вышло. Например, в Америке отправить 3 килограмма книг стоит 3 доллара. Приходишь на почту, пишешь books и отправляешь.
В течение 15 лет я вел на телевидении регулярную передачу о книгах. В конце концов она была закрыта, но ведь другой так и не возникло. Сегодня большие издательства не тратят деньги на рекламу, что они вроде бы должны делать, как любые коммерческие структуры. Но без рекламы не может существовать ни одно регулярное издание, газеты, радио, телевидение. «Книжное обозрение», бывшее хорошей профильной газетой, которую поддерживало государство, фактически закрылась. Я предлагал (в шутку, конечно) «Книжному обозрению» — давайте обяжем издателей, чтобы они платили за рекламу, ведь это необходимо для их жизнедеятельности... В результате мы сегодня не можем говорить о едином издательском пространстве. По большому счету, министерство печати просто забросило эти проблемы, а тем немногим, кто еще интересуется книгами, достаточно нескольких магазинов вроде «Фаланстера». В широком же смысле, обществу хватает той макулатуры, которую продают в сетевых книжных. В прямом смысле макулатуры: качество перевода ужасное, качество полиграфии тоже, отбор книг бессмысленный. Поэтому мне кажется, что делать что-то в финансовом плане теперь просто бессмысленно. Римма Федоровна Казакова однажды обратилась к Путину с просьбой поддерживать писателей, на что он сказал — вы мне надоели, вы все время ссоритесь друг с другом. Действительно, писатели и писательские организации тоже на сегодняшний день полностью себя дискредитировали. Формально они существуют, но их деятельность скорее негативная, чем позитивная.
Может быть, издательский мир просто кончается сам по себе. Может быть, на его обломках возникнет какой-то новый. Я хожу в магазины, вижу, что есть издательства, которые выпускают прекрасные серии, причем это в основном не беллетристика, а нон-фикшн, документальная литература. Такие книги действительно востребованы, но они выходят тиражом около тысячи экземпляров. А если учесть, что в Москве двадцать миллионов, то получается, что любители книг составляют просто какое-то тайное общество.