© Горький Медиа, 2025
1 октября 2025

Знаковое событие в истории Исландии

Фрагмент романа Хатльгрима Хельгасона «Женщина при 1000 °С»

Paul McCartney

Не так давно вышла новая редакция русского перевода «Женщины при 1000 °С» — романа современного исландского писателя Хатльгрима Хельгасона. Повествование в нем ведется от лица пожилой исландки, которая вспоминает свою жизнь, протекавшую на фоне драматичных событий ХХ века. Предлагаем почитать фрагмент, в котором героиня, на тот момент еще молодая женщина по имени Хербьёрг Марья, встречается в Гамбурге с четверкой начинающих музыкантов из Ливерпуля.

Хатльгрим Хельгасон. Женщина при 1000 °С. М.: ИД «Городец», 2025. Перевод с исландского Ольги Маркеловой

Битловская вечеринка в Гамбурге

1960

Итак, благодаря этим знакомствам — моим соседкам и Астрид — я дожила до того, чтобы зажигать в одной компании с этими победоносцами века. Разумеется, для девушки из Исландии это был торжественный момент, хотя он мог бы закончиться по-другому.

Астрид приволокла туда «пятого битла», его звали Стюарт Сатклифф, он был стеснительный и ранимый студент-искусствовед, а пройдоха Джон проходу ему не давал, вечно дразнил его за манеру одеваться и держать себя на сцене. Так что бедняжка Стю быстро вылетел из ансамбля, так и не приспособившись к этому балагану, и умер всего два года спустя от головной боли. По-моему, он был лишен таланта, хотя довольно милый парень.

После одного концерта Астрид пригласила всех к себе домой на «неофициальную часть». «Великолепная четверка» на самом деле насчитывала пять человек, и это было целое приключение — идти с ними по Репербану, который тогда, как, впрочем, и сейчас, кишмя кишел публичными домами с неизбежными мельничными крыльями и красными фонарями. Джон явно был предводителем. Он был старшим, имел слово, он спрашивал проституток, не устали ли они и не хотят ли с ними на party, он, мол, заплатит за все. Еще Джон потешался над немецким акцентом Астрид и названиями улиц, встречавшимися по пути, а мы, девушки, смеялись, как нам и полагалось в те времена, и я, вероятно, смеялась громче всех. Он не спускал с меня глаз.

Я плохо помню Пола, помню только большие ласковые глаза. Сразу было видно: вот идет хороший мальчик. Внутри Джона жили бесы, а Пол был безбесен. Зато вместе они были непобедимы. Джон был остер и колол до крови, а Пол пением врачевал раны.

Астрид весьма напоминала Твигги. Свою комнату она покрасила белой, черной и серебряной краской, а с потолка свисали ветки без листьев. Такой выпендреж был для меня несносен. Однако там были выпивка и музыка. Насколько я помню, старые пластинки The Platters и Nat King Cole. Леннон спросил хозяйку, не от дедушки ли ей достались в наследство эти пластинки. Я почувствовала, что между ним и Астрид возникло напряжение, и, скорее всего, именно из ревности он принялся издеваться над Стюартом, называя его то Задклиффом, то Сатклювом. Я сразу поняла, в чем суть, когда битл наклонился над пластинками, пуская слюну, и сказал, что бывал в США; я спросила, знаком ли он с Бадди Холли, потому что, по правде говоря, он, такой густо намазанный брильянтином, напоминал мне этого американского певца. Эти слова оказались волшебными, и он засыпал меня вопросами про Бадди Холли, про которого я, впрочем, знала только то, что его уже нет в живых. Но лед был сломан, и не успела я опомниться, как мы с Джоном уже танцевали, хотя он и сказал, что не умеет. Кто-то погасил свет, The Platters напевали нам мелодию, а мы кружились щека к щеке, миг — и девушка из Брейдафьорда узнала битловский поцелуй. Рожденная в девятнадцатом веке — с головой погрузилась в двадцатый.

Я только потом осознала, что это было знаковое событие в истории Исландии, хотя и такое, о каких вслух не говорят. Не могу себе представить, чтоб в «Нашем веке»* написали: «Поцеловалась с битлом в Гамбурге». В то же время это была такая мелочь, что о ней и не стоило рассказывать. Ну, потанцевали, ну, поцеловались… Конечно, я чувствую себя как девушка, которая поцеловала Иисуса еще до того, как он устроил свой великий gennembrud*, и не распространялась о своей удаче даже после того, как ее престарелые родственники стали почитать его как бога. Мой последний муж, Байринг, потребовал, чтоб я рассказала об этом поцелуе «Неделе»* или другому подобному журналу, он считал, что это прямо что-то великое, но я не стала — даже после смерти Джона. Мне показалось, что это было бы чересчур «глянцевитым», как сказала бы мама.

И все-таки я включила его в мое собрание Йоунов — под именем Фридйоуна. «Фрид» значит «мир», хотя, как я прочитала позже, никаким ангелом мира он вовсе не был. Он и сам признавал, что вся его борьба за мир происходила от того, что сам он был далеко не мирным: ему доводилось поднимать руку на женщин. Ох уж эти идеалисты, вечно у них в голове тараканы…

Но хотя там он был молодой, шуточки у него были как у моряка в летах, он излучал уверенность и был, конечно же, чертовски обаятелен. Крепко поцеловал и спросил, не победят ли англичане немцев в войне поцелуев, но когда я ответила, что я исландка, переспросил:

— А? Так вот почему мне так холодно!

— Ты замерз?

— Нет, — усмехнулся он, — я тоже из Исландии.

— Из Исландии? Как это?

— Да это Мими прозвала мою комнату Iceland.

— А почему?

— А там всегда холодно. У меня там все время окно открыто.

— Зачем?

— Smoke Gets In Your Eyes, — пропел он, подражая песне The Platters, под которую мы только что закончили танцевать. — Мими против того, чтоб я курил.

— А кто эта Мими?

— Моя тетя. Или мама. Мать у меня погибла в аварии. Ее пьяный мужик сбил.

— О? Какой ужас!

— Ага. Я его за это убью.

Мне самой на удивление эта фраза упала в мою душу, как снаряд. У меня защемило в груди, на глаза навернулись слезы, я извинилась и вышла на балкон, взялась за холодные перила и стала смотреть на город и на реку. Огни большого города расплылись в слезах, уронить которые мне не позволила гордость. Мне не хотелось плакать на глазах у этой молодежи. Я сама удивилась своей ранимости. Неужели я до сих пор настолько хрупка? Он осторожно высунул голову на узкий балкон:

— Что с тобой? Я что-то не то сказал?

Я обернулась:

— Нет-нет, я… просто… я тоже потеряла… так же…

— Маму?

— Нет, маленького… маленькую…

— Сестру?

Я не могла ответить. Только качала головой. Мне до сих пор было так больно. Я думала, что мало-помалу оправлюсь после того, как моя дочь погибла под колесами машины, но вот — через семь лет я не могу слышать про ДТП! И вот — через пятьдесят шесть лет я лежу и вытираю с дряблых старческих щек слезы. Какое невезение — вспомнить такое именно с этим парнем и именно в этот вечер! Он держался хорошо, но, разумеется, о дальнейшем «общении» не могло быть и речи. Молодые люди не хотят спать со старыми проблемами.

— Ты хочешь сказать… ребенка?

Я кивнула, сглотнула и попыталась улыбкой прогнать слезы. Сквозь музыку слышался стук поезда в ночной темноте. Битл улыбнулся в ответ. Наконец вышел на балкон, закурил сигарету и сказал, отгоняя дым:

— Ты ведь намного старше меня, да? Сколько тебе лет?

Как ни странно, такая беспардонность взбодрила меня. Я попросила у него сигарету и снова заговорила:

— Даму о возрасте не спрашивают. Ты разве не джентльмен?

— Нет, я из Вултона. Так сколько тебе лет?

— Тридцать один, а тебе?

— Двадцать, — ответил он и улыбнулся. — Но скоро мне будет тридцать.

В этом что-то было. Потому что вскоре началось десятилетие, которое пролетело быстрее всех других в двадцатом веке. Я смотрела, как он открывает балконную дверь, которая на самом деле была просто окном в человеческий рост, снова входит в шум и превращается в длинноволосого, всемирно известного и бывшего битла, переписавшего историю музыки двадцатого века и подбившего полмира хипповать и лежать в постелях в Амстердаме.

А я осталась стоять и вновь повернулась к городу, к своей несчастливой жизни. Где-то там, вдалеке, был центральный вокзал, на котором я в середине войны «потеряла» в течение одних суток и отца, и мать, и где-то внутри меня маленькая светловолосая девочка все еще играла на тротуаре в другом городе. Я услышала ее смех, когда заскочила в бар, где у меня в затылке раздался стук — самый жуткий звук из тех, что издает жизнь. Он превратил меня в самую ужасную деваху на земле. Я слышала этот стук (который возникает, когда двухлетняя головка сталкивается со стальным американским бампером на скорости тридцать километров в час на узкой улочке в аргентинской столице) каждый… порой каждый месяц, порой каждый день, всю жизнь. Кто потерял ребенка — потерял половину рассудка.

Однако я родила и другого ребенка, которого подкинула маме, а сама убежала сюда целоваться с парнями. Теперь он спал в бабушкином доме — годовалый Харальд, до которого мне совершенно не было дела. В разлуке с обоими детьми я больше скучала по ней — умершей, чем по нему — живому. Может, я сама потихоньку умирала? А может, я ушла от малыша из страха потерять под колесами машины еще одну жизнь?

Я очнулась от своих дум, утерла слезы и только тут заметила, что держу в руках незажженную сигарету. Которую дал мне мальчик-баддихольчик. Я поискала в карманах юбки спички, но ничего не нашла, но входить в квартиру сейчас мне не хотелось, и я уронила сигарету вниз на улицу.

И вот теперь, когда я лежу, прикованная к постели, и пытаюсь согреться о Колонну Мира, я понимаю, что лучше бы мне было сберечь эту сигаретку из пачки Леннона, невыкуренную палочку, — на память о том, что могло бы произойти. Тогда бы я продала ее, вместе со влажным битловским поцелуем, на Ebay, а на вырученные деньги обставила бы гараж, завела там møbler og tapet*, а еще этот самый плоскоэкранник, по которому крутили бы одни кинофильмы по мотивам моей жизни.

Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет

Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие

Подтверждаю, мне есть 18 лет

© Горький Медиа, 2025 Все права защищены. Частичная перепечатка материалов сайта разрешена при наличии активной ссылки на оригинальную публикацию, полная — только с письменного разрешения редакции.