Дитя сновидений

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

* * *

Оливия Говард Данбар

Дитя сновидений

The Dream-Baby by Olivia Howard Dunbar (1904)

Перевод — Яна Саравайская, Елена Курылева, Екатерина Зудова

Редактура — Игорь Мокин, Светлана Арестова

Перевод выполнен по изданию: The Shell of Sense. Collected Ghost Stories of Olivia Howard Dunbar (1997)

Иллюстрации — Венди Уиз

 * * *

— Чем-то похоже на смерть, ты не находишь? — мрачно заметила мисс Агата Холт, будто впервые задумавшись о грядущих переменах.

В другом конце маленькой благоухающей гостиной, которой был неведом иной беспорядок, кроме нынешнего, неизбежно сопровождавшего сборы в дорогу, мисс Эмили бережно заворачивала в бумагу тончайший фарфоровый сервиз. Окна были открыты, и по комнате разливалось ленивое июньское тепло. В оконных и дверных проемах сонно покачивались занавески.

— Скорее на жизнь в раю, — поправила подругу мисс Эмили. Ее звонкий, как у девочки, голос удивительным образом сочетался с седыми прядями в каштановых волосах. Казалось, эта миловидная дама до глубокой старости останется верна своему образу инженю. Однако у Агаты был такой вид, что мисс Эмили прибавила: — Послушай, дорогая, если ты боишься, что будешь жалеть, мы можем не «уходить на покой». Еще не поздно. Много учеников на будущий год мы, возможно, не наберем, но…

— Чепуха! — оборвала ее мисс Агата и принялась с какой-то особой деловитостью собирать вещи. — Я вовсе не это имела в виду. Нет печали светлее, чем печаль расставания с букварями и детскими кубиками. Да и по нашим воспитанникам я тосковать не буду, ты же знаешь. Любимица детей — это не про меня! Дело в другом. Я здорова и полна сил, и пускай это прозвучит странно, но, по-моему, есть нечто унизительное в том, чтобы отойти от дел в пятьдесят три года. Даже хуже — начинаешь себя презирать!

— Я себя вовсе не презираю, — возразила мисс Эмили, надевая очки: ей хотелось понять, что это вдруг нашло на мисс Агату.

— Знаю. Все потому, что тебе посчастливилось быть женщиной до мозга костей. Ты рада, что нас ждет достойная, размеренная жизнь двух старых дев, все прелести которой мы честно заслужили. Я тоже этому рада и, разумеется, хочу насладиться ей сполна. Но, видишь ли, милая, у меня скверный характер, и теперь ты наверняка почувствуешь это острее, чем прежде.

— Такой непреклонностью, дорогая, стоит гордиться, — проворковала Эмили. — Обычно работа с детьми сглаживает шероховатости характера.

— Бедная моя! — Когда речь заходила о ее драгоценной Эмили, мисс Агату мгновенно охватывала жалость. — По тебе маленькие негодники прошлись наждачной бумагой! Ты всегда была до невозможности мягкой, Эмили, а мягким людям не место за учительским столом. Я не раз говорила, что твое истинное предназначение — быть хранительницей домашнего очага, и никогда не смирюсь с тем, что оно не воплотилось в жизнь. И не надо меня убеждать, будто так было угодно судьбе!

Но мисс Эмили, похоже, и не думала этого делать. Не расположенная к подобного рода беседам, она всегда находила какой-нибудь пустячный предлог, чтобы сменить тему. Вот и сейчас она как бы невзначай спросила:

— Агата, у нас осталась еще оберточная бумага?

В последние дни в их маленькой квартирке царило небывалое оживление: неделю назад школа закрылась — на сей раз окончательно и бесповоротно, — и подруги принялись готовить жилище к своему долгому отсутствию. Необходимость этого объяснялась излишним беспокойством о драгоценной домашней утвари: как бы моль и ржавчина не нанесли ей за лето непоправимого вреда. Только выстроив прочную линию обороны, дамы могли с чистой совестью предвкушать уже знакомые им удовольствия, которые сулило лето в Глостере: неспешные прогулки по вересковым пустошам, созерцание закатов и бушующего моря, чтение исторических трудов, на которые им вечно не хватало времени, и погружение в изысканную культурную атмосферу штата Массачусетс. «Уход на покой», внезапно нахлынувшая тревога за свое финансовое положение, скрупулезные, похожие на ритуал сборы в дорогу — все это сделало мисс Агату и мисс Эмили крайне раздражительными и обострило их чувства до предела. Двенадцатая улица, на которую они много лет смотрели из окна, имела — по словам мисс Агаты — «прощальный» вид, хотя уезжали они только на лето; а друзья желали им хорошего отдыха так, словно обе они навсегда отрешились от прежней жизни — впрочем, и это было всего лишь плодом беспокойного воображения двух дам. Не удивительно, что в столь «благоприятных» обстоятельствах мисс Агата уже не просто нервничала, но по любому поводу отпускала ядовитые замечания, а мисс Эмили смущенно говорила, что подобное потрясение ей довелось испытать лишь дважды в жизни: первый раз — когда она только начала работать учительницей, а второй — когда они с Агатой впервые побывали в Европе, чинно проследовав туристическим маршрутом по средневековым английским городам с их величественными соборами.

Стоит отметить, что эта дивная пара проработала бок о бок двадцать девять лет. Пятнадцать из которых надпись на двери их школы гласила: «Мисс Холт и мисс Вандеркоп. Занятия для самых маленьких». И все в городе воспринимали их именно так: мисс-Холт-и-мисс-Вандеркоп. Двух отдельных «мисс» будто не существовало — и в школе, и в жизни они были единым целым. Когда утром в половине девятого по школьному коридору шли две наставницы: одна хрупкая, тихая, улыбчивая, другая крупная, энергичная и, на детский взгляд, куда более грозная и язвительная (жуткое качество для учительницы!) — «самые маленькие», нерешительно толпившиеся в сторонке, сообщали друг другу и без того очевидное: «Вот идут мисс-Холт-и-мисс-Вандеркоп!» А матери этих юных созданий, выражая признательность умелым педагогам, с ласковой снисходительностью называли их «наши дорогие мисс-Холт-и-мисс-Вандеркоп». Для друзей, для мясника, для священника, для школьной уборщицы они всегда были мисс-Холт-и-мисс-Вандеркоп. Не удивительно, что этот неразлучный дуэт (хотя каждая из дам, без сомнения, была личностью) уже давно не мыслил себя порознь и, похоже, собирался и впредь идти по жизни в качестве мисс-Холт-и-мисс-Вандеркоп.

Когда безмятежный летний отдых, на который они не зря возлагали большие надежды, вернул им силы, все треволнения, связанные с «уходом на покой», постепенно улеглись. Иной раз мисс Агата и мисс Эмили почти забывали о том, что выбор сделан, что школьная рутина осталась в прошлом и что впереди у них — прекрасная жизнь в свое удовольствие. Подруги не верили своему счастью: неужели после стольких лет ожидания они и впрямь оказались на пороге этой прекрасной жизни?

Раньше дамы всегда возвращались из отпуска пятнадцатого сентября — эта дата соответствовала всеобщим представлениям о приличиях. В этом году, когда настало восьмое число, мисс Агата с легкой тревогой спросила:

— Эмили, дорогая, ты уже начала собирать вещи?

Мисс Эмили сделала вид, что не поняла вопроса.

— Мы же всегда возвращались пятнадцатого числа. Я… я уже написала Гочкиссу, что мы приедем как обычно. Он спрашивал насчет полов.

— Здесь, должно быть, так чудесно в октябре, — вздохнула мисс Эмили. — Мы ведь не раз хотели…

— Да, знаю. — Мисс Агата задумалась. — Честно говоря, остаться еще на полтора месяца, чтобы праздно созерцать местные пейзажи, кажется мне довольно бессмысленной затеей. Но если ты, Эмили, и вправду этого хочешь… В конце концов, разве мы не затем ушли на покой, чтобы делать что пожелаем?

Мисс Эмили тоже ответила не сразу.

— Что ж, — сказала она наконец с таким видом, будто первая подала эту идею, — давай поедем пятнадцатого. Узнай, пожалуйста, остались ли билеты первого класса.

Из соображений экономии они еще в июне рассчитали служанку, и теперь, вернувшись домой, мисс Агата была этому несказанно рада; готовая признаться самой себе, что иначе осенние дни тянулись бы невыносимо долго, она, не щадя своего досуга, самозабвенно подметала полы. Мисс Агата решительно взяла на себя все бытовые трудности их нового жизненного уклада, и на то было две причины. Во-первых, это придавало хоть какой-то смысл ее существованию — теперь, увы, как будто бесцельному; а во-вторых, позволяло любоваться тем, как тонкие, изящные руки Эмили делают более подходящую для них чистую и легкую работу. До чего хороша была Эмили, когда расставляла на столе фарфоровые чашки или раскладывала в шкафу душистое белье, а уж при виде подруги, колдующей над пирогом, очарованная мисс Агата пускалась в восторженные похвалы вроде тех, что заслужила у Диккенса прелестная Рут Пинч с ее бессмертным кулинарным шедевром.

Какой бы унылой ни казалась мисс Агате их новая жизнь — без школьной доски с мелом, без букварей и плетения корзинок, без звонких голосов маленьких несмышленышей, — она бы ни за что не призналась в этом мисс Эмили. Так уж повелось, что некоторые темы они никогда не обсуждали. Агата, главная в их союзе, всячески оберегала младшую подругу… от чего именно, ни та ни другая толком объяснить не могла. Но, определенно, не от их новой благостной и вольной жизни, о которой обе так давно мечтали. Между тем из опасения, что Эмили страдает именно из-за нее, она не решалась задавать вопросы, ответы на которые могли бы развеять ее страхи. Но однажды у несчастной Агаты все-таки отлегло от сердца: ей пришла в голову счастливая мысль.

— Эмили, дорогая! — воскликнула она. — А что, если по средам  после полудня тебе приглашать к нам некоторых наших ребятишек? Дети, конечно же, будут рады — они в тебе души не чают.

— Агата, как это ты придумала?!

— Значит, ты согласна?

— Это будет просто чудесно! — от всей души обрадовалась Эмили.

Первые визиты, оживленные, хотя и слегка сумбурные, имели несомненный успех. После взаимных приветствий Агата под предлогом домашних дел отправлялась на кухню и там то хмурилась, то улыбалась. «Милая моя Эмили, — с волнением шептала она. — За последние полгода ни разу не видела ее счастливее, чем с этими детьми. Право слово, бедняжка!»

Через несколько дней за завтраком мисс Агата необычно долго молчала, а потом наконец проговорила:

— Эмили, хочу рассказать тебе кое-что очень странное. Сегодня ночью ты мне приснилась.

— О боже!

В дальнем ящике своего бюро мисс Эмили хранила сонник, нередко с ним справлялась и достоверно знала, что не к добру увидеть во сне…

— Не беспокойся — сон был просто чудесный! — поспешила уверить ее мисс Агата. — Ты приснилась мне с младенцем. Видишь ли, Эмили, ты всегда походила на Мадонну, но в моем сне ты и вправду была Мадонной. Как сейчас вижу тебя с этим крошкой: ему месяцев шесть, у него нежное личико, благородный носик и загадочные голубые глазки. А самое любопытное, ты словно знала волшебное заклинание из тех, что известны одним матерям. Он расплакался, а ты… — Мисс Агата помолчала, улыбаясь своему трогательному и забавному воспоминанию. — Ты ему сказала: «Тихо, тихо, маленький Вандеркоп!», и он успокоился.

— Вандеркоп! — повторила за ней мисс Эмили. — Звучит прекрасно! Я бы мальчика именно Вандеркопом и называла! А что еще ты видела?

— Ничего. Точнее, я ничего больше не рассмотрела. Видела только тебя с Вандеркопом на фоне неба. Если там и был еще кто-то из членов семьи, я их не заметила.

— Удивительно! — заворковала мисс Эмили; взволнованная необыкновенным рассказом, она даже забыла про свой кофе. — А он был хорошенький?

— Само очарование. Но не как Купидон — не пухленький. Вполне можно было представить, каким видным мужчиной он вырастет. Веришь ли, я его всюду узнáю — я видела вас ясно, как наяву. Казалось, вы… — Она тщательно подбирала слова, стараясь выразиться как можно точнее. — Казалось, передо мной таинственное воплощение твоей истинной судьбы — той, для которой ты была создана. Ах, Эмили, если бы колесо фортуны повернулось немного иначе… До чего мы все любим представлять себе разные «если бы»!

Мисс Эмили задумалась.

—  Правда же они такие славные и умилительные! — певуче протянула она. — Я имею в виду — младенцы.

— Конечно, — согласилась мисс Агата.

Весь день Агата снова и снова ловила на себе пристальные взгляды подруги. Стараясь не придавать этому особого значения, она, однако, с некоторым беспокойством поняла, что и сама все еще находится под впечатлением сна.

На следующее утро она вышла к завтраку сильно встревоженная.

— Хорошо ли ты спала, моя дорогая? — спросила ее мисс Эмили с какой-то новой робостью в голосе.

— Да какое там «хорошо»! Кошмары — прямо один за другим, да к тому же я на диете… Словом, какой-то ужас!

— Что же ты меня не позвала?

— Я звала, я отчаянно тебя звала — во сне. Эмили, я всю ночь, как безумная, бегала за твоим младенцем, за Вандеркопом. Ты не поверишь, прямо у меня на глазах он упал с лестницы!

— О боже, Агата!

— Но, взяв его на руки, я поняла, что он цел и невредим, и, чтобы он окончательно оправился, сделала ему теплую ванну. Но, представляешь, Эмили, он был таким гладким и скользким, что я его не удержала, и он чуть не утонул. Будь добра, сделай мне еще чашечку кофе, только, пожалуйста, покрепче. Я буквально умираю от усталости.

— Он, что же, был совсем один?

— Ты пришла уже под конец и прижала его к груди. Вы были прямо как на картинке, так что разбранить вас у меня не хватило духу.

— А у меня на руках он сидел спокойно? — спросила мисс Эмили так, словно наперед знала ответ.

— Преспокойно. Я тебе говорила, что у ребенка чудесные глазки? И ямочка у него на щеке — твоя, у тебя эта детская ямочка до сих пор сохранилась.

— А какие он издавал звуки?

— Приблизительно такие. — Мисс Агата с готовностью сделала отчаянную попытку воспроизвести бульканье младенца, явившегося ей во сне.

— Конечно-конечно, именно такие, — просияла мисс Эмили. И невольно добавила: — Каким же он будет очаровательным, когда начнет разговаривать.

Агата с удивлением подняла на нее глаза. И позже, вспоминая об этом разговоре, продолжала недоумевать.

Между тем дитя сновидений прочно заняло в их жизни поразительно важное место. Во власти его незримого присутствия Эмили предавалась нежным мечтам, забыв даже то, без чего прежде себя совершенно не мыслила. Впервые за многие годы она оставила рукоделие и взяла привычку часами неподвижно сидеть без дела. Или, искусно переведя разговор на Вандеркопа, всеми силами старалась представить мельчайшие подробности его образа, являвшегося только мисс Агате, а ей самой мучительно недоступного.

Поклявшись себе больше никогда не видеть во сне младенца, мисс Агата даже отказалась от ежевечернего стакана молока на случай, если этот незатейливый питательный напиток и был причиной видений, однако вопреки ее воле пленительный фантом настойчиво продолжал свои посещения и необъяснимым образом стал эфемерным, но вполне полноправным членом их маленькой семьи. Теперь сны больше не являли Агате мрачных картин его возможной смерти, и каждая новая ночная встреча с Вандеркопом казалась ей все менее и менее странной. При том что за все годы учительства мисс Агата так и не преуспела в проявлении нежных чувств к воспитанникам — скажем прямо, они до крайности ее раздражали, — с Вандеркопом она ладила весьма неплохо. Правда, ее печалило, что он не сидит у нее на руках с тем выражением полного умиротворения, каким сияло его лицо в материнских объятиях Эмили. Но его дружелюбные, хотя и не вполне выразительные гримаски ясно демонстрировали расположение к Агате, и призрачные сцены домашней идиллии были исполнены истинной гармонией: Эмили с младенцем излучали довольство, а счастливая и восхищенная Агата сидела рядом, дополняя картинку.

Однако Агату, даму исключительно разумную и на редкость здравомыслящую, втайне очень беспокоило, что ее сны все меньше похожи на сны. Против грез с их привычной бессвязной, но восхитительной непоследовательностью она не возражала; но сны, безо всякого стеснения снова и снова представлявшиеся дерзкой — пусть даже столь соблазнительной — реальностью, приводили ее в содрогание. Все глубже погружаясь в их таинство, она все больше утрачивала душевное спокойствие.

Можно было ожидать, что развитие Вандеркопа окажется столь же непредсказуемым, как и метаморфозы бессмертной Алисы. Он, однако, рос соразмерно календарю, и каждый новый месяц демонстрировал положенные ему достижения. В надлежащее время он начинал садиться, ползать и заявлять о себе разными другими способами. Предугадать столь счастливое положение дел ни одна из наших дам не могла; но, когда они стали отмечать каждый новый шаг Вандеркопа в изысканном альбоме, который пунцовая от смущения мисс Эмили купила в универсальном магазине специально для этой цели, а потом сравнивать записи с содержанием статей ежемесячного журнала «Дитя и его развитие», на который Эмили тоже не преминула подписаться, то обнаружили, что их дитя сновидений развивается согласно всем нормам и правилам.

— Одному Богу известно, что бы мы делали в случае отклонений! — как-то раз в порыве откровенности воскликнула мисс Агата, ранив чувствительное сердце мисс Эмили.

Однажды, вернувшись домой после собрания Клуба при муниципальном совете, членство в котором, по уверениям его президента, должно было обогатить ее жизнь, мисс Агата застала Эмили старательно утирающей слезы. Стрела подозрений попала в самую точку.

— Полагаю, ты опять рыдаешь из-за этого младенца? — простонала Агата.

— Он ни в чем не виноват, — всхлипнула Эмили в отчаянной попытке защитить дитя сновидений. — Просто мне больно от того, что на самом деле он мне не принадлежит. А самое ужасное, Агата… Где это видано, чтобы мать не могла даже рубашечки сшить своему младенцу? — Тут горе совсем захлестнуло несчастную.

— Что ты, милая, не плачь!

— Агата, я больше всего на свете хочу сшить ему рубашечку! Ты ведь знаешь, у меня получится очень красиво. Я даже придумала, какой сделаю вырез, чтобы сзади была видна его чудная нежная шейка. Ты вчера рассказывала, как я люблю ее целовать… Агата! — Мисс Эмили робко взглянула на подругу. — Как ты думаешь, если я куплю… положим, не рубашечку… если я куплю фланели — и сошью ему курточку? Мне это будет в радость.

— Милая, прошу, не говори подобных вещей. Это все я виновата. Пожалуйста, давай все это забудем!

Мисс Эмили, содрогавшаяся от рыданий, будто ее и не слышала.

— Агата, пообещай мне кое-что, — взмолилась она. — Ничего от меня не скрывай о Вандеркопе. Я имею право знать все и сразу. Ты должна не просто рассказывать мне сны, а рассказывать сразу, немедленно, на следующее утро — в самых мельчайших подробностях.

Агата, которая никогда не умела отказать любимой подруге, уступила и в этот раз.

— Конечно, милая. Обещаю, — взволнованно кивнула она. — Давай я заварю тебе чаю.

За несколько месяцев призрачное существование Вандеркопа будто вспороло тонким лезвием прочную ткань их дружбы — пусть ни одна из дам ни за что бы в этом не призналась. И хотя они по-прежнему хорошо ладили, между ними уже не было прежней искренности, все чаще возникали недомолвки; мисс Агата чувствовала это и невыносимо страдала; а еще мучительнее было осознавать причину такого положения дел. Не отдавая себе в этом отчета, Эмили завидовала близости Агаты и Вандеркопа. Да и как не завидовать, думала несчастная Агата. До чего несправедливо, что о его бесчисленных совершенствах и милых проказах Эмили вынуждена узнавать из чужих уст, что ей отказано в радости держать на руках свое дитя сновидений! Агате он являлся с такой легкостью — отчего же ему хоть раз не пригрезиться бедняжке Эмили?

Начало мая, по логике видений Агаты, было ознаменовано важным событием: Вандеркопу исполнился год. Верная своему обещанию, мисс Агата добросовестно, пусть и с явной неохотой, отчиталась о том, как они отпраздновали эту дату.

— Чай немного подождет, — решительно сказала мисс Эмили. — Садись и расскажи мне все, что видела. Он что-нибудь сказал?

— Он сказал: «Ма-ма», — ответила мисс Агата ласково и терпеливо, будто описывая картинку незрячему, — обнял тебя и что-то весело пропищал.

Мисс Эмили кивнула.

— А потом он озорно рассмеялся и показал все свои прелестные зубки.

— Все пять, — педантично вставила мисс Эмили.

— Что же, думаю, его так развеселило? Гляжу, а под мышкой он зажал игрушечного слоника…

— Откуда у него слоник?

— Как же, это один из твоих подарков — я насчитала их больше десятка. Еще была чудесная гнедая лошадка, запряженная в повозку, со сбруей и всем прочим. Она ему больше всех приглянулась.

— Мальчики любят лошадок, — рассудительно заметила мисс Эмили.

— Я пыталась его подозвать, но он не шел. Все крутился рядом с тобой, льнул к тебе.

Агата продолжала свой рассказ, и все недостающие фрагменты были восстановлены, и каждая мельчайшая деталь заняла свое законное место. А затем мисс Эмили надела очки и села к бюро, чтобы подробно, ничего не упустив, описать в альбомчике этот праздник — первый день рождения ее Вандеркопа.

Несколько дней спустя город накрыла первая удушающая волна жары.

— Думаю, нам лучше поскорее уехать, — заметила мисс Агата. — Какое счастье, что не нужно больше ждать до июня!

Мисс Эмили не ответила.

— Как по-твоему, дорогая? — не отступала Агата.

— Что ж, наверное, пришло время сказать тебе, — проговорила мисс Эмили. — По-моему, этим летом нам не стоит уезжать из города.

— Да почему же?

— Из-за Вандеркопа, — холодно отозвалась мисс Эмили.

— О чем ты?

— Агата, его существование всецело связано с этими стенами. Ты уверена, что, если мы уедем и прервем эту связь… Как бы это выразить…

— Уж поверь, Вандеркоп приснится мне где угодно, — в изнеможении сказала Агата.

— Но откуда тебе знать? — допытывалась Эмили. — Тебе когда-нибудь удавалось подчинить?..

— Нет.

— И все же ты готова рискнуть…

— Значит, тебя страшно огорчит, если мы уедем? — перебила подругу мисс Агата, которой эти беседы причиняли необъяснимую боль. — Хорошо, в таком случае мы останемся. Пожалуй, на лето лучше нанять служанку.

Сонное майское тепло постепенно сменилось неотступной июньской жарой, а затем — безжалостным июльским зноем, и все это время Агата и Эмили не покидали своей квартирки на Двенадцатой улице. Дни тянулись длинные и пустые. Жизнь казалась лишенной всякого смысла. Дамы прилежно читали одну библиотечную книгу за другой, обменивались письмами с друзьями, уехавшими на лето в Европу, и вели беседы о Вандеркопе. Мисс Агата, как настоящая героиня, терпеливо скрывала свою мучительную тоску по свежему воздуху и соленому запаху моря; мисс Эмили переносила жару и связанные с ней неудобства в многозначительном молчании.

В первую неделю августа беспощадное летнее пекло достигло апогея. Из-за палящего зноя городские улицы, прежде шумные и оживленные, пронизывала зловещая тишина. Ночной воздух пульсировал тяжелой духотой и не приносил облегчения после дневного пекла; спать получалось лишь урывками. По охваченному жарой городу, точно ядовитые пары, расползались болезни, страдания, смерть.

Мисс Эмили, и без того не отличавшаяся крепким здоровьем, под натиском безжалостной стихии совсем зачахла; и мисс Агата преданно ухаживала за ней день и ночь. В один особенно жаркий вечер, не суливший и толики прохлады, Агата совершенно выбилась из сил, пытаясь хоть немного облегчить страдания подруги. В полночь, совсем измученная, она, не раздеваясь, легла в своей комнате и так проспала до рассвета. Проснулась она от собственного крика. Его услышала и мисс Эмили, чутко дремавшая в соседней комнате.

— Агата, что с тобой? — позвала она.

Не получив ответа, Эмили еще раз окликнула подругу, а затем пошла к ней. Агата сидела в кровати, на ее уставшем лице застыло непонятное выражение.

Повинуясь какому-то сверхъестественному чувству, мисс Эмили воскликнула:

— Тебе снился Вандеркоп!

Мисс Агата сбивчиво заговорила:

— Я сама не своя, Эмили… Это все жара. Она путает мысли. Я не виновата. Точно не виновата. Давай не будем об этом, Эмили. Дождемся следующей ночи…

— Я все знаю, — сказала мисс Эмили. — Не нужно ничего говорить. Он умер. Мой мальчик умер. — Она подошла к окну и рассеянно посмотрела вдаль. — Но как?

Она резко повернулась к мисс Агате и страшным голосом повторила:

— Как он умер?

— Милая, его погубила лихорадка. Должно быть, это жара виновата. Мы сделали все, что могли… Эмили, он, кажется, совсем не страдал!

Прижав руки к груди, мисс Эмили молча стояла у окна. Она словно окаменела.

— Эмили, не мучай себя! — с мольбой в голосе сказала мисс Агата и обняла подругу за плечи. — Еще не поздно. Подожди немного, слышишь, я схожу в аптеку за снотворным. Я усну и опять его увижу… ну, конечно, увижу. Я верну его. Эмили, я знаю: то был не настоящий сон. Это все жара!

— Думаешь, твои лживые сны станут мне утешением? Агата, что же ты со мной делаешь? Зачем обманываешь — да еще теперь, когда мой ребенок мертв?

За окнами начинался новый день. Мисс Эмили, не обращая внимания на призывы подруги, торопливо оделась, аккуратно прикрепила на шляпу вуаль и застегнула пуговицы нитяных перчаток. Не проронив ни слова, она подошла к входной двери и повернула ручку.

— Эмили! — в отчаянии воскликнула мисс Агата. — Куда ты?

Мисс Эмили на мгновение замерла.

— За цветами, — ровным голосом сказала она. — Я иду за цветами для моего мальчика.