Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Гайдар, может быть, единственный великий писатель в подцензурных 1930-х годах: он создал поистине завораживающий мир, вовлек читателей в свою словесную стихию, влюбил их в своих героев. Как никто в те годы, он овладел искусством нагнетать ужас (смерть Альки) и ввергать в восторг (от солнца, снега, воды и игры).
Вроде бы два начала гайдаровского мира привычны для идеологического заказа 1930-х — советская пасторальность и предвоенная героика. Но у Гайдара всегда свой, неожиданный поворот общей темы, с особой художественной убедительностью.
Прежде всего у него поражает полное отсутствие официоза, какой-либо повинности и навязанного распорядка. В гайдаровском мире — всегда каникулы. В «Военной тайне» — веселый хаос летнего лагеря, в «Голубой чашке», «Тимуре и его команде» — дачные игры и прогулки, в «Чуке и Геке» — новогодние праздники, герой «Судьбы барабанщика», захваченный тревожной праздностью, и вовсе выпал из оборота школы и пионерской организации. Вместо установленного порядка в зрелых повестях Гайдара нарастает игровая вольница, неподначальная жизнь; вместо институций всё решают детские затеи, заговоры и тайные общества. Взрослые, с их партийным и комсомольским контролем, — в стороне, в лучшем случае они не мешают детям или идут за ними. Самоуправление детей — закон гайдаровского мира.
Но этот волшебный мир, в котором так непосредственно расцветает детская инициатива, все время находится под угрозой; все сильнее ощущается в нем тревога, все больше требования к готовности. В безмятежности солнечных дней, в самозабвении игры — тем сильнее предчувствие неизбежной мировой войны. В пасторальном ландшафте победившего социализма угадываются знаки разворачивающейся мобилизации: вот бронепоезд в «Чуке и Геке», вот военные самолеты и боевые учения в «Голубой чашке», вот тайные метки на домах фронтовиков-красноармейцев в «Тимуре и его команде». Тема прошедшей и грядущей войны дана не в лоб, а тревожными сполохами, намеками вестей: она проскальзывает, мерцает в детском опыте — в снах, браваде грез, сказках у костра. По обрывкам разговоров, репликам вскользь угадывается вражеская стихия и вдали, и вблизи; там — враги подступают к границам, здесь — прячутся за личинами, крадутся, подстерегают: «И все бы хорошо, да что-то не хорошо». В мире гайдаровского детства смертельная угроза всегда рядом, а ее еще торопят в играх:
«— Вставай... вставай, Толька! Кругом измена! Все в плену. Командир убит... Помощник контужен. Я ранен четырежды, ты — трижды. Держи знамя! Бросай бомбы! Трах-та-бабах! Отобьемся!..»
Роковой камень, убивший Альку, выстрел барабанщика и даже черти на стене заброшенной церкви, где собирается квакинская шайка, неслучайны — это первые военные сводки, первая разведка боем. Все элементы гайдаровского мира просвечены счастьем, но в каждом из них — тревога и напряжение перед схваткой.
В чем секрет этого соединения счастья и тревоги, какова разгадка военной тайны у позднего Гайдара? В последней, отчаянной ставке на то, за что он сам воевал когда-то, — на мировую революцию. В годы, когда даже помыслить о всемирном коммунистическом походе, о планетарной экспансии красного знамени было чревато политической статьей, обвинением в троцкизме, мог ли автор «Военной тайны» отказаться от заветной идеи, по сути религиозной? Для него это было бы равносильно предательству, сдаче — и на что же он поставил? На детей: они у Гайдара хранители великой мечты, они в походе, они совершают экспансию. Динамика истории, ее провиденциальный смысл заключен для него теперь в детских снах, играх и сказках у костра; ведущей исторической силой теперь является «Первый октябрятский отряд имени мировой революции».
Пределом этого гайдаровского мифа является магия жертвы: смерть ребенка или же готовность к смерти дает мощный энергетический всплеск и в «Военной тайне», и в «Судьбе барабанщика». В сказке смерть Кибальчиша тут же порождает прорыв грандиозных стихий: «...Видели ли вы, ребята, бурю? ... Вот так же, как громы, загремели орудия»; «А видели ли вы проливные грозы в сухое и знойное лето? ... Вот так же ... забурлили в Горном Буржуинстве восстания». После смерти Альки все разрешается, рассеивается и проясняется; и на небе, и на душе Натки становится ясно, светло. После выстрела барабанщика «гром прошел по небу» — как по волшебству, тут же подоспела помощь и выпустили из тюрьмы его отца.
Вот какой ресурс нашел Гайдар в детской литературе. Именно благодаря этому ресурсу он не исписался, как подавляющее большинство писателей 1930-х годов, а поднялся к самым вершинам художественной силы и славы.