1. «Октябрь» — один из старейших толстых журналов в России — лишился помещения. Историю «Октября», который был задуман «как орган пролетарских писателей, [но] со временем превратился просто в один из лучших литературных журналов», вспоминает в «Российской газете» Павел Басинский. Стилистика статьи оставляет желать лучшего («Это был настоящий писательский Дом, находиться в котором писателям было как в родном доме. Здесь поили чаем стариков и вытирали сопли молодым. Словом, была жизнь!»), однако опасения, высказанные Басинским, небеспочвенны: потеря толстых журналов будет означать потерю экспертных площадок и института журнальной редактуры. Под угрозой находится не только «Октябрь» — но как выходить из этой ситуации, никто толком не знает.
2. «Арзамас» выясняет, откуда взялось видео с похорон Бориса Пастернака, которое в апреле было вывешено в открытый доступ. Внучка поэта Елена Пастернак рассказывает, что пленка попала к ней из дома чтеца-декламатора Сергея Балашова, сотрудничавшего с КГБ: «Любитель поэзии, он увлекался самодельной радио- и записывающей техникой, коллекционировал голоса, был гостеприимным хозяином-хлебосолом и во время застолий, переходивших в публичные чтения, записывал гостей. Гостями этими часто были его соседи. Бывал у него и Пастернак — и знал, что его голос тоже записывался». Здесь же комментарии Юрия Метелкина, который с помощью профессиональной студии сумел оцифровать пленку так, что получилось качество HD («люди стали находить своих отцов, матерей, друзей и знакомых, каких-то режиссеров, о которых не сохранилось ни словечка, ни звука, ни фотографии»), и филолога Константина Поливанова.
3. Еще одна публикация на «Арзамасе» — материал Марии Майофис о том, как читать «Тимура и его команду» Аркадия Гайдара. Это первая часть проекта, который будет рассказывать о советских детских книгах. Чтобы понять причины огромной популярности книги, фильма и тимуровского движения, нужно восстановить контекст повести: она была написана в предвоенное время, полное тревоги и вместе с тем милитаристского энтузиазма. «Слово „фронт” появляется уже во втором предложении повести, а слово „бронедивизион” — и вовсе в первом». Отсюда и многочисленные детали: ультиматум, присланный тимуровцами шайке Квакина, гибель «на границе» красноармейца Павлова, о чьей семьей заботится команда Тимура (Павлов, судя по всему, погиб на Халхин-Голе), память о Гражданской войне в детских играх («Антагонисты Тимур и Мишка Квакин называют друг друга комиссаром и атаманом, и эти прозвища отсылают к конфликтам конца 1910-х — начала 1920-х годов»). Повесть Гайдара можно датировать буквально по дням, но исторические реалии не вполне совпадают с этой датировкой: события происходят летом, но страна уже ведет осенние военные действия. «Смещение исторической хронологии внутри хронологии художественной, скорее всего, понадобилось Гайдару для того, чтобы уложить всё действие повести в дачный сезон: в сентябре герои должны были сидеть за партами», — заключает Майофис.
4. На «Кольте» — статья историка Андрея Тесли о дружбе Константина Леонтьева с Иваном Кристи. Леонтьев, которого Тесля считает одним из самых оригинальных русских мыслителей, всегда нуждался в понимающих собеседниках, которые готовы были слушать его и спорить с ним. Несмотря на то что его охотно печатали, во всех журналах Леонтьев «стоял наособицу»: «даже тогда, когда он вроде бы говорил то же, что и другие, чувствовалось, что он говорит это по иным, нежели другие, основаниям». Кристи, любимый ученик Леонтьева, талантом и оригинальностью суждений как раз не блистал: «статьи Кристи производят не столько тусклое, сколько „детское” впечатление, не только неумелости автора, но и его внутренней незрелости, как когда он, например, берется судить об искренности или неискренности Толстого». Его исполненные юношеского обожания письма к Леонтьеву и те самые статьи недавно вышли отдельным томом, как приложение к леонтьевскому собранию сочинений. Тесля о откликается именно на это издание и делает вывод о его значимости: «Книга эта может быть прочитана как напоминание об ушедшей натуре — о том, что от человека остается лишь овнешненное, так или иначе закрепленное в материальном, оформленное. Если бы мы верили лишь тому, что сохранилось от самого Кристи — или что Кристи успел написать об учителе, — то нам оставалось бы только пройти мимо. Но здесь в итоге случилось наоборот: не ученик сохранил память об учителе, но благодаря учителю Кристи возвращается в нашу память. Как очень дорогой, близкий, трепетно-значимый для Леонтьева человек».
5. На минувшей неделе общественность радовалась цитатам из эротических романов Ирады Вовненко — нового директора государственного музея-памятника «Исаакиевский собор». Сейчас уже ходят слухи о том, что Вовненко придется расстаться со своей работой, причем не столько из-за романов, сколько из-за гендерной дискриминации. Гораздо интереснее этого сюжета появившаяся по его следам публикация на сайте «Такие дела»: журналистка Юка Лещенко вспомнила, как в 1990-е ради заработка писала эротические романы. Вернее, «переводила» — не зная английского языка, она просто заменяла собственным текстом излияния безвестных Вайолетт Лайонс и Несси Остин. На мысль о такой уловке ее натолкнул вопрос мужа: «А ты уверена, что кто-нибудь из них [издателей] читал оригинал?» Отличная фактура, частично раскрывающая тайну языка постсоветской эротики:
«— Молодец, — говорит Ирина Викторовна. — А теперь подумайте о тех, кто это читает. Им не нужны стебли и лепестки, им нужно что-то живое, понятное, простое. Грудь — это грудь. Сосок — это сосок. Член — это…
— Член, — с готовностью продолжаю я. Синдром отличницы.
— Нет, — говорит Ирина Викторовна, — это слишком прямолинейно.
— А как тогда? — спрашиваю я.
— Например, естество, — говорит Ирина Викторовна, постукивая карандашом по столу. — Или вот еще хорошее слово — „плоть”. Вы все запомнили?»
6. Издание «Реальное время» интервьюирует критика, социолога литературы и поэта Евгению Вежлян. Интервьюер пытается выстроить беседу в жанре «Расскажите мне о литературе все, что можно» — и Вежлян рассказывает: о том, почему истерика Михаила Веллера в эфире «Эха Москвы» ничего не изменит в его репутации; о том, каким образом функционирует публичный проект «Захар Прилепин» («для того, чтобы воссоздать архаический, консервирующий определенную стадию развития литературы паттерн, он обращается к соцсетям, то есть к среде, которая этот паттерн абсолютно взрывает и размывает»); о молодой социальной поэзии («Например, Дарья Серенко пишет стихи, но не менее важен и ее социальный перформанс, акция #тихийпикет, и тут ее влияние огромно»); о Светлане Алексиевич, Дмитрии Быкове, Вере Полозковой и писателях Татарстана.
7. В пандан к размышлениям Вежлян о том, что «современная поэзия — это не только тексты», — разговор основателя «Транслита» Павла Арсеньева с редактором братиславского журнала Kloaka Якубом Капичьяком о природе современного поэтического высказывания. Она, по мысли Арсеньева, изменяется на фоне переноса акцента с техники письма на технику чтения: «Из различия в способе потребления информации следуют и объемы ее потребления, а уже отсюда выстраиваются авторские поэтики и, в пределе, целые лагеря в литературном процессе. Таким образом, причины сегодняшнего разрыва между экспериментальной и медиаспецифической поэзией, с одной стороны, и „официальной культурой версификации” (Ч. Бернстин), с другой, связаны с разными способами потребления информации и резким неравенством в объеме потребления». Арсеньев объясняет, почему, на его взгляд, устарело лирическое письмо, и высказывается в пользу письма одновременно автореферентного и субверсивного, использующего многочисленные языки и идеологии читателей, постоянно производящего смысловые сдвиги: «...парадоксальный самоподрыв акта высказывания, срывающееся речевое происшествие или самоисполняющееся пророчество мне и представляются сегодня наиболее интересными действиями при помощи слов».
8. В свежем номере журнала «Урал» — традиционная рубрика Александра Кузьменкова «Черная метка». Кузьменков — один из немногих русских авторов, которые специализируются на «ругательной» критике и действуют в этом жанре адекватно и весело (хотя часто, например, я с ним не согласен); на этот раз достается «Тайному году» Михаила Гиголашвили. По мнению критика, Гиголашвили, написавший исторический роман, свой материал знает из рук вон плохо: не понимает, где именно жил Иван Грозный во время фиктивного царствования Симеона Бекбулатовича, путает постриг с хиротонией, реконструирует язык XVI века по анекдотам и т.д. «Наиболее правдоподобная версия: „Тайный год” — попытка сварить щи из водолазкиного лавра. Надеюсь, помните: пластиковые бутылки в XIV веке и проч. Однако у Водолазкина анахронизмы иллюстрировали любимую авторскую мысль о фиктивности времени. Что они иллюстрируют у Гиголашвили — воля ваша, не ведаю», — язвит Кузьменков.
9. Поэт и переводчик Игорь Белов написал для Culture.pl статью о работе над антологией польской детской поэзии, которая скоро должна выйти во Вроцлаве. Белов считает, что, несмотря на то что польские детские авторы XX века «во многом ориентировались на своих русских и советских коллег», «эта поэзия брала за живое своей знаменитой и практически непередаваемой в переводе польской иронией (очень изящной и тонкой), каким-то рыцарским шармом и трогательной беззащитностью». Все это он постарался передать по-русски — понимая, что детям нужен качественный текст, а не точное соответствие конкретных деталей: «Есть, помимо прочего, в стихотворении „На прилавке” и трогательный лирический диалог между Свеклой и Луком. Да вот только в польском языке „свекла” („burak”) — мужского рода, а „лук” („cebula”) — женского. Пришлось менять их местами, чтобы Лук („ссохшийся от любовных мук”) мог предложить Свекле руку и сердце». Далее — о способах компенсировать непереводимые польские каламбуры и даже имитировать «одышливое пыхтение едущего поезда».
10. The New Yorker посвятил большой текст Арундати Рой — ее второй роман «Министерство наивысшего счастья» выходит в этом месяце. Предыдущий роман, «Бог мелочей», был опубликован 20 лет назад, получил Букеровскую премию, стал бестселлером и сделал Рой самой известной писательницей Индии. После этого она с головой ушла в политику, и активизм, конечно, сказался на ее новой прозе: если «Бог мелочей» рассказывал о событиях в одной семье, то «Министерство» — роман обо всей Индии, которая показана здесь через призму отношения общества к хиджрам, то есть трансгендерам, людям «третьего пола»: именно такой статус они официально получили в 2014 году. В романе Рой хиджры — веселые люди с яркой внешностью, но это лишь наружное восприятие: одновременно хиджра для Рой — персонификация печали. Согласно одной индийской легенде, они стали результатом опыта Творца, который решил создать существо, неспособное к радости. Автор статьи Джоан Акочелла пересказывает биографию писательницы, долго жившей в нищете — это научило ее «смотреть на мир с точки зрения абсолютной уязвимости». Проблемы бедных слоев населения, которые вынуждены в конечном итоге платить за демонстрацию «силы Индии» (ядерные испытания, дорогостоящие плотины, добыча полезных ископаемых) — то, что в первую очередь волновало Рой на протяжении всей ее политической карьеры. В новейшей истории Индии было очень много насилия — и насилие проникло в прозу Арундати Рой; по мнению Акочеллы, здесь оно выглядит галлюцинаторно, как в романах Салмана Рушди или Габриэля Гарсии Маркеса.
11. На агрегаторе Book Marks можно прочитать подборку рецензий на два недавно вышедших бестселлера. Постапокалиптический роман Джеффа Вандермеера «Борн» удостаивается громких похвал. «Вандермеер с неоспоримым мастерством обращается с сюжетом, не позволяет ему стать неясным и расплывчатым, не превращает в мрачную мелодраму, не окружает его атмосферой нигилизма», — пишет Ниси Шоул из The Washington Post. «Это потрясающая научно-фантастическая книга — но, кроме того, самая человечная книга из прочитанных мною за много лет», — утверждает Мэтт Льюис из Electric Literature; критик уверен, что «Борн» встанет в один ряд с «Дюной» Фрэнка Герберта, «Ксеногенезом» Октавии Батлер и «Концом детства» Артура Кларка.
А вот новый роман Полы Хокинс, автора «Девушки в поезде», почти никому из рецензентов не нравится. Вэл Макдермид из The Guardian: «Историю здесь рассказывают 11 человек. Создать для одной истории 11 разных голосов — неимоверно сложная задача. Все герои у Хокинс настолько похожи друг на друга по интонации... что различить их почти невозможно». Лора Миллер, Slate: «„В воду” — не бог весть какая книга. Она заунывна и слезлива, а персонажи Хокинс редко кажутся хотя бы двухмерными — о трехмерных нечего и говорить». Кажется, перед нами типичное «проклятие второго романа».
12. Несколько коротких аннотаций напоследок. Издание DP.ru выпустило инфографику обо всех квартирах Достоевского (где когда жил, где что написал); Джон Гришэм дал восемь советов о том, что надо и что не надо делать автору потенциальных бестселлеров; Дуайер Мерфи рекомендует книги о вашингтонских политических дрязгах; Оксана Лисковая вспоминает об учебе в Литинституте в 1990-е.