Антон Орешкин, заведующий книжным магазином: В детстве я писал стихи и считал себя потомком Пушкина, потому что однажды мама сказала, что Пушкин влюблялся каждый день и точное количество его потомков неизвестно. Как-то раз я слушал по радио передачу о балетмейстере Александре (Ивановиче) Пушкине, учителе Михаила Барышникова и Рудольфа Нуриева, и не мог понять, как же великий поэт смог после дуэли заниматься балетом, 
а главное — зачем. Мне казалось странным, почему взрослые всегда говорят о том, как Пушкина убили, но никто не рассказывает, как его воскресили и как сложилась его дальнейшая судьба. Насмотревшись всяких мультфильмов и начитавшись сказок, я считал, что мертвые вполне способны оживать, и в целом это у меня не вызывало вопросов. Но почему никто и никогда не говорил о том, как ожил Пушкин, для меня было большим вопросом. Прошло несколько мучительных дней, пока я не расплакался от невозможности разрешить эту тайну, и мама объяснила мне смысл слова «однофамильцы». Еще в каком-то фильме рассказывали про то, что Пушкин не стриг ногти, чтобы чистить апельсины. Этот факт запал мне глубоко в душу и пошатнул светлый образ гения. Как раз тогда я читал «Руслана и Людмилу», но перед глазами у меня постоянно возникал Пушкин с длинными грязными ногтями, чем-то напоминающий Фредди Крюгера. И несмотря на то, что думать о длинных ногтях поэта мне было неприятно, сам я терпеть не мог, когда мне стригли ногти. Я устраивал истерику и кричал: «А вот Пушкин не стриг!» Аргумент был весьма слабеньким и никогда не срабатывал.
Олег Лекманов (признан в РФ «иностранным агентом»), литературовед, профессор ВШЭ: С самого детства Пушкин был важным для меня человеком. Однажды мы с папой приехали в Царскосельский лицей и стали все осматривать. Там была одна тетенька-учительница, 
проводившая экскурсию своим ученикам, и, когда они дошли до табели оценок Пушкина, голос у нее начал падать, а потом и вовсе дрожать, потому что она увидела, что у великого поэта были плохие отметки. В конце концов, тетенька сказала: «Вот подвел меня Пушкин! Я думала, он только на отлично учился, и всегда ставила его детям в пример, а он, оказывается, учился неважнецки». Тогда же я породил гениальное, я считаю, стихотворение, из которого сегодня помню только четыре строки:
Пушкин и подружки
Гуляли во дворе.
Гулянье проходило
В Царском Селе.
Не хуже ведь, чем «Смуглый отрок...», правда?
Второе воспоминание: мне в детстве подарили маленькую биографическую книжку — компиляцию из разных источников, и там было очень трогательно написано про дуэль. Я любил играть в Пушкина следующим образом: попросил маму сделать из ваты бакенбарды, потом я их самостоятельно покрасил черной краской, у меня был плащик, игрушечный пистолет. Я играл в дуэль: ходил по комнате, падал, хватался за живот, стрелял в воображаемого противника.
Данила Давыдов, поэт: Психотравму, связанную с Пушкиным, получил не я, а моя мама, а также тетушки, когда я заявил им в пятилетнем возрасте, что Пушкин этот ваш — фигня, другое дело — Сергей Михалков. Видимо, так выражался мой бунт против авторитета старших. Мама так удивилась, что даже не нашлась, что мне ответить на это.
Ури Гершович, доктор философии: Мне едва минуло тринадцать лет, когда у меня выросла борода. Мама говорила, что это наследственное. Во всяком случае, вышло нечто странное: советский школьник, ученик 6-го Б класса в пионерском галстуке и… с бородой. Недоразумение. Директор нашей выдающейся школы не терпел нарушений нормативного декора. Устанавливал ли он нормы интуитивно или имел разнарядку свыше, так и осталось невыясненным. Но, так или иначе, каждое утро он вставал у входа в школу и строго осматривал входящих на предмет длины волос (относительно длины юбок у девушек — отдельный разговор.) Если волосы спускались до мочки уха, он отправлял нарушителя в парикмахерскую. 
Не трудно представить себе его лицо, когда он увидел пионера с бородой. Его состояние выдавал срывающийся голос: «Вон! Вооон из школы…!» По странному упрямству я ни за что не хотел трогать бороду, но, когда осуществлявшиеся день за днем попытки пройти в школу не увенчались успехом, пришлось прибегнуть к помощи бритвы. Я сбрил кудри с подбородка, оставив низкие бакенбарды. Ничего удивительного, что в дополнение к кличке «Борода» я получил еще одну — «Пушкин». И поэт вошел в мою жизнь. В принципе, я намеренно не учил наизусть задаваемые на уроках литературы стихи, но Пушкина читал и помнил как родного. Ну а как же? Ведь каждое упоминание имени или фамилии поэта сопровождалось взрывом хохота в классе. Учительница русской литературы, Римма Газизовна, изучив этот казус, иногда намеренно упоминала Пушкина, чтобы, так сказать, встряхнуть аудиторию. А учитель математики, Александр Иванович, пользовался еще более дешевым трюком. Он, украдкой взглянув в мою сторону, произносил: «А кто же за вас это сделает?» Гомерический хохот был естественным ответом, особенно когда предполагалось, что кое-кто спишет у меня домашнее задание. Но этим следствия полученного прозвища не ограничивались. Я был единственным евреем в классе. И имя «Пушкин» стало употребляться одноклассниками в качестве эвфемизма слова «еврей». Доходило до абсурда, когда по поводу Пастернака некто, скривив губы, замечал: «А он что, Пушкин, что ли?» Благодаря такой семантической насыщенности многие цитаты приобретали особенный смысл. Ну, например, «Пушкин — это русский человек в его развитии…»
Александра Селиванова, кандидат архитектуры, руководитель Центра авангарда: Нельзя сказать, чтобы в детстве я как-то особенно любила А.С., особенно после того как лет в шесть-семь на даче в Прибалтике бабушка читала со мной «Евгения Онегина», хотя я бы предпочла погулять. Впрочем, относилась к нему чем дальше, тем с большим вниманием. 6 июня — день рождения моей мамы, и в этот день все ездили к памятнику на Пушкинскую площадь с цветами: получалось, что А.С. тоже вроде как член семьи. Кризис 
случился в четырнадцать лет, когда я летела в самолете из Лос-Анджелеса на север с подругой семьи, профессором-славистом из UCLA. К чему-то в разговоре она рассказала мне о том, в каких выражениях А.С. упоминал Анну Керн в своих дневниках и письмах и что буквально в тот же день писал «передо мной явилась ты». Сказать, что это был шок, — ничего не сказать, я была оскорблена, поражена, возмущению не было предела. Я была убеждена, что поэты — самые искренние из людей в искусстве, потому что стихотворение рождается мгновенно и в нем не может быть фальши. Профессор, увидев мою реакцию, пыталась объяснить, что, вероятно, он был искренен в ту минуту, когда писал, ну а к вечеру испытывал уже другие чувства. Меня это не утешило, и я дала зарок не читать Пушкина больше никогда. Примером настоящего поэта для меня стал Маяковский, застрелившийся (как я считала тогда) в тот момент, когда разуверился в идеалах. Я продержалась без А.С. года два, потом острая фаза максимализма прошла.
Игорь Р., мимо проходил: Бабушка и дедушка с папиной стороны были в меру религиозными евреями — мне кажется, для них религия была важна скорее как составляющая идентичности. Бабушка работала учителем русского языка и литературы 
и привить мне любовь к классике считала своим святым долгом. На ночь она садилась рядом с моей кроватью и рассказывала наизусть сказки, поэмы Пушкина, «Бориса Годунова». Ей казалось, что можно не знать всего остального, но человек, принадлежащий к русской культуре, должен знать Пушкина наизусть. Потом происходила смена караула: садился дедушка и рассказывал одну-две хасидские притчи — он за еврейское воспитание отвечал. Я не уверен, что дедушка не сочинял их на ходу. В моем полусонном сознании действующим лицом всех притч становился Пушкин. При этом у него отрастали борода и пейсы, и сам он был в штраймле и лапсердаке. Хотя я знал, как выглядит Пушкин, мне казалось, что это не настоящий Пушкин, а настоящий — тот, хасидский. Я был уверен, что где-то есть портрет настоящего Пушкина с пейсами, что Пушкин просто не мог не быть евреем — такой хороший человек, как иначе! Когда бабушка сказала, что в роду Пушкина были негры, это меня немного успокоило.
Марыся Пророкова, младший научный сотрудник Института философии РАН: В начальных классах я ходила в школу с долгой историей, строгими порядками и славным именем. Учителя старой школы, обязательная форма с гербом. И на контрасте со всем этим — розовощекая классная руководительница, идеал русской женщины из песен про березки. Настал сентябрь, нам выдали новые учебники, а в них — Пушкин. «А теперь, — говорит классная руководительница, — все откройте учебники на такой-то странице. Возьмите карандашики, — и глаза потупила вниз, — и закрасьте такую-то строчку сверху». Мы смутились. В опальной строчке говорилось про горе и кружку. Один из самых стыдных моментов в моей жизни.
Мария Нестеренко, филолог: В дошкольном возрасте у меня было два длительных увлечения: античная мифология и Пушкин. Я от корки до корки прочитала мифологический словарь, после которого Кун показался сиропчиком. Пушкина мне читали постоянно, рассказывали о нем, так что шансов не полюбить его у меня не было. И вот однажды эти два увлечения сошлись: меня очень увлекло выискивание в 
стихах разных античных реалий. Стало понятно, что откладывать лиру больше нельзя, судьба русской поэзии под угрозой — короче, я начала писать стихи. Мне было семь лет. Вероятно, под впечатлением от «Торжества Вакха» я написала стихотворение «Вакханалия» (ну чтобы не повторять название). С ошибками напечатала его на машинке, украсила цветной бумагой и преподнесла родителям. Дело в том, что современное значение этого слова мне было, разумеется, неизвестно, да и истинный смысл древнего праздника тоже. Ну бегают вакханки, веселятся, ну и что тут такого. В моем стихотворении тоже бегали полуобнаженные вакханки с чем-то там на голове (если Пушкину можно про такое писать, значит, и мне можно, он же во всем пример). Родители несколько растерялись, но похвалили за старание, потом папа сказал что-то вроде «почитай уже других авторов, вон Жуковский стоит». Еще однажды Пушкин стал причиной страшного огорчения: бабушка-врач рассказала, что великий поэт болел разными нехорошими болезнями. Я расстроилась и сказала, что Пушкин НЕ МОГ болеть такими болезнями, он же гений.