По-звериному, святому

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Как это бывает в жизни на каждом шагу, с Татьяной Михайловной Горичевой меня свела, а вернее развела, череда случайностей: приятных и неприятных, досадных и забавных, сиюминутных и претендующих на вечность.

Первой такой случайностью стала книга «Говорящие „Да“», тоненький сборник избранных трудов Татьяны Михайловны, который издала какая-то непонятная структура под названием Экологическая палата России — судя по вялой активности, скорее бумажно-патриотическая, чем собственно экологическая. Может, я ошибаюсь, но, по крайней мере, мне, человеку по мере сил интересующемуся окружающей средой, деятельность этой организации кажется как минимум загадочной.

И все же эта книга сама прыгнула мне в руки, будто угрюмый черный кот на ее обложке вдруг ожил и напал на человека по ласково-агрессивной кошачьей традиции. А кошачьи традиции я люблю, даже когда они приобретают человеческие черты, которые мы, люди, переносим — из-за своей изначальной испорченности — на животных. Как бы то ни было, эту книгу я схватил, дошел пешком до дома, и уже дома прочитал ее, отвлекшись лишь раз, — чтобы засыпать орехов в кормушку для белки, обосновавшейся возле моего тогдашнего жилья.

Эссе Горичевой меня поразили особенным свойством: вошедшие в сборник тексты вроде бы не содержали ничего подрывного, трансгрессивного, и все же я чувствовал в них некую нездешнюю силу — в убогую же силу своего ума я не мог тогда понять, как православная традиция «бьется» с наделением животных, простите, субъектностью. «Блажен иже и скоты милует», — напоминала Татьяна Михайловна строку из Притчей Соломоновых, которую она развернула до большого эссе, актуализирующего всего пять слов из Ветхого Завета, чтобы перенести их в нашу, совершенно иную «современность». Про эту книгу я вскоре написал, насколько помню, беспомощное подобие рецензии — и на какое-то время забыл, вытеснил из памяти. Реанимировать это «заблокированное воспоминание», как подобное называют уфологи-контактеры и прочие эзотерики, помогла следующая случайность.

Так называемой волею судеб мне пришлось пристально изучать жизнь и наследие Юрия Витальевича Мамлеева — писателя, на мой взгляд, скорее недооцененного, чем переоцененного, находящегося где-то на почетных задворках темной русской культуры, где бродят безмолвными тенями бесноватые очкарики, напрасно проливающие семя ума на Генона, Эволу и прочих «традиционалистов». Особенно заинтересовавшись парижским периодом жизни Юрия Витальевича, я попросил его вдову Марию Александровну рассказать, как же они бытийствовали во второй своей эмиграции — из США во Францию. Мария Александровна в ответ на все мои вопросы мило щеголяла забыванием русского языка и переходом на французский, сетовала на память и в итоге кокетливо-случайно, как бы невзначай, с восточной хитрецой, которую не вытравили ни город Нью-Йорк, ни Итака, штат Нью-Йорк, ни тем более Париж, спросила: «А вы с Татьяной Горичевой случайно не знакомы? Как же так? Это же лучшая подруга — и моя, и Юрочки. Записывайте номер».

Записал — и снова забыл, «отложил до лучших времен». Впрочем, нет, не забыл, а тут же купил их псевдосовместную с Юрием Витальевичем книгу «Новый град Китеж», тогда показавшуюся мне постной, как будто задуманной лишь для того, чтобы втиснуть в нее текстики Мамлеева и вынести его фамилию на обложку — пусть будет. И лишь год спустя я понял, каким был дураком, и принялся названивать Татьяне Михайловне на парижский номер, чтобы напроситься на беседу. К сожалению, на том конце спутникового провода раз за разом отвечали лишь гудки. Но, к счастью, я полуслучайно вспомнил, что Маша Нестеренко давным-давно брала у Горичевой интервью, так что я побежал к Маше за электронной почтой Татьяны Михайловны.

Невероятно, но на мои письма она ответила. Начали мы издалека: я, одержимый демоном неофита, зачем-то в деталях рассказывал об уличных собаках, о которых забочусь, о кошках, которых периодически убивают эти самые собаки, о том, как я злюсь на собак, убивающих кошек, как мне тяжело относить на помойку труп очередного котенка, не сумевшего убежать от собачьих лап и пасти. Татьяна Михайловна, впрочем, не видела в этом ничего страшного и напоминала, что эти собаки и кошки — мои друзья, а когда есть друзья, это очень хорошо.

Дозвониться и «поговорить голосом» нам все равно не довелось, хотя Татьяна Михайловна каждое свое письмо заканчивала строчкой: «Мой телефон: 33 хххххххх. Звоните!» Я просто не мог до нее дозвониться, не зная, что телефон у нее какой-то соседский, которым она пользуется по определенным часам раз в сутки. Но меня снедала страсть увидеть ее хотя бы не своими глазами, но чужими — тогда я попросил моего коллегу и большого друга Ваню Напреенко, раз уж он случайно оказался в Париже, зайти на Монмартр, взять бутылку вина и подняться по лестнице к квартирке, где ютится Татьяна Горичева — русская экофеминистка и христианская мыслительница. Расспросить ее про Мамлеева, про всевозможную метафизику, про тяжелую долю диссидента и эмигранта.

По итогам Ваня отправил мне огромное интервью, часов пять длительностью. И заодно рассказал, в каких бедственных условиях смиренно проживает Татьяна Михайловна — на миниатюрном чердаке, обклеенном глянцевыми «иконами» и увешанном скромными иконками. Из огрызков того интервью я соорудил эпилог своей книги, посвященной Мамлееву, и до сих пор считаю, что это было лучшее из возможных решений — семьсот страниц текста, завершающиеся выходом в чистейший свет, чем и должна заканчиваться книга, когда она хочет быть хотя бы хорошей, сносной.

Вообще, странно, что разговор о феминистке Горичевой все равно всякий раз сводится к «мужикам»: если не к Хайдеггеру, с которым она неистово переписывалась, то к Павле Раку, спутнику значительной части ее жизни, человеку завидной интеллектуальной отваги; если не к Павле Раку, то к Юрию Витальевичу Мамлееву. В этом есть горькая ирония — об уходе Татьяны Михайловны в мир вечный лично я узнал, опять же, случайно от женщины, открыв мессенджер Telegram и увидев последнее на тот момент сообщение в канале FemmeTerrible, который ведет незабвенная Маруся Климова. В этом кратком, но о многом говорящем некрологе она пишет:

«Именно она была самой первой читательницей „Голубой крови“, еще в рукописи, практически сразу, как она была завершена, в мае 1990 года, тогда еще в Ленинграде. И чуть позже, помню, мы сидели с ней в баре, но уже в Париже, и она призналась, что после знакомства с моим романом стала меня бояться. Тогда я восприняла ее слова как комплимент, и думаю, что так оно и было».

Тут я в очередной раз удивляюсь тому, как Татьяна Горичева естественнейшим образом проникала в самые вроде бы немыслимые круги и окружения — и оставляла в них след. Так, Татьяна Михайловна, с которой мы так и не увиделись в этом мире, научила меня по-настоящему, открытыми глазами смотреть на животных и не бездумно умиляться им, а видеть в них божественное знание, доступное даже мне, человеку не воцерковленному. Вот собачка Псевдокарапетица зацепилась за рабицу бродяжницкой биркой, нацепленной людьми на ее ухо, и застряла, а Волчок, у которого сломана лапа, этой самой сломанной лапой ее вытаскивает из вероломных прутьев. Делает он это не по-человечески, а на свой лад — по-звериному, святому. Или вот я читаю сообщение о смерти Горичевой, а по телевизору тем временем рассказывают, что в Новосибирске заживо сгорели ламы и альпаки, узники тамошнего зоопарка. Ведущая говорит об этом празднично, торжественно, будто радуется случившемуся горю — и это горе оттого вдвойне невыносимее. Но хочется верить, что виновные будут наказаны если не здешним судом, на который надежды нет, так хоть другим, всевышним, который обязательно свершится, даже если его не будет. И тем утешаюсь.

Спасибо вам, Татьяна Михайловна. Вы и меня сделали, как мне хочется верить, лучше, наблюдательнее, зрячее, и еще сделаете не одно, уверен, поколение взыскующих читателей, которым в каждой твари по каким-то своим причинам явится Господь, если на то будет Его воля. А свидимся уж там как-нибудь.