Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Хранили многие страницы
Отметку резкую ногтей;
Глаза внимательной девицы
Устремлены на них живей.
Татьяна видит с трепетаньем,
Какою мыслью, замечаньем
Бывал Онегин поражен,
В чем молча соглашался он.
На их полях она встречает
Черты его карандаша.
Везде Онегина душа
Себя невольно выражает
То кратким словом, то крестом,
То вопросительным крючком.
А.С. Пушкин
Моя мама любит вспоминать один «книжный» случай из своего детства. Однажды кто-то взял из семейной библиотеки сборник фантастических рассказов Александра Беляева. Прочитал и вернул, оставив на титульном листе отзыв: «Книга хорошая, но слишком много фантазии».
Прекрасно, не правда ли? К сожалению, имени рецензента история не сохранила — у бабушки с дедушкой была хорошая библиотека, и книги из нее одалживали часто.
Когда я услышал об этом забавном случае в первый раз, я, конечно, не знал, что такие надписи в книжках называют «маргиналии» — это если по-правильному, по-научному. И уж тем более не был в курсе, что для их изучения существует целая наука — маргиналистика.
Об этом в своей увлекательной статье «Маргиналии в библиотечной книге. Прочтение русской классической литературы старшеклассниками» пишет библиограф Валентина Ситникова. Также исследовательница замечает:
«Библиотечные маргиналии — один из доступнейших источников в изучении истории книги и читателя. <...> Каким был массовый читатель, оставлявший пометы на полях книг в 60-е годы, 70-е? И чем он отличается от сегодняшнего читателя? Сравнение читательских культур разных поколений по пометам — это, возможно, одна из интереснейших тем для исследования».
Разумеется, для поисков маргиналий подходят не только библиотечные книги — мне доводилось встречать интересные надписи в изданиях, которые обнаруживались в букинистических магазинах и даже на помойках. С библиотечными проще в том смысле, что с их помощью коллекцию можно пополнять не по 1-2 две шутки, а помногу за раз. Неслучайно исследователями и собирателями инскриптов (дарственных надписей в книгах) и маргиналий, которые принадлежат не известным, а обычным людям (что в своем роде гораздо интереснее), часто становятся именно библиотекари.
Коллекция Ситниковой, даже если учитывать только те примеры, которые она приводит в своем тексте, получилась завидной. Процитируем для примера часть раздела с рецензиями на классические произведения из школьной программы:
«„Гроза — тупое произведение. Советую не читать!
Правильно!“ <...>
О „Войне и мире“:
„Лучше бы это дело не читать! Пустое! Мыло.
ОкКей“.
Салтыков-Щедрин. „Очерки и сатиры разных лет“:
„Не читайте, дети, эту книгу!“
О романе Чернышевского „Что делать?“:
„Книга, достойная лучшего... Экземпляр редкой породы“.
„Гроза“ А. Островского получает такую лаконичную оценку:
„www.anekdot.ru“
О романе „Война и мир“ — „бред старика“.
К первому тому „Мертвых душ“ Н. В. Гоголя добавлена ссылка: „для придурков“.
К финалу поэмы „На этом рукопись обрывается“ добавлен риторический вопрос: „Незакончено. Ну и что, что незакончено?“
Случайно попалась нам такая снисходительная критика по отношению к „Мертвым душам“ Н. Гоголя:
„Книга очень хорошая. Прочитаете с интересом. Больше думайте о героях: их характер, черты, отношение к людям, а то не напишете сочинения“.
Оценка героев ведется в том же отрицательном ключе:
„Катерина не земная! Варвара лучше“
О Ларисе Огудаловой: „Она что хочет, то и делает!“
А бывает и так: „Софья — шлюха“.
Остап из „Тараса Бульбы“: „Остап был товарищем хорошим верен своему слову крепкий 22 года“
Иногда, литературные образы используются для создания подобного рода формул: „Я бирюк!“ <...>
В романе „Евгений Онегин“ любовная тема также в центре критики: „Любовь — река, в которой купаются два дурака“».
Пожалуй, будет ханжеством делать вид, что подобные подборки могут заинтересовать только с исследовательской точки зрения (с глубокомысленным видом: «что-то в этом есть»). Нет, это еще и источник смеха, удивления, умиления и в конечном счете развлечения.
Да, возможно, местами, не будучи пушкинской Татьяной, листающей книжки в поисках милых сердцу онегинских закорючек, мы возмущаемся. Но по большей части, словно туристы, путешествуем по миру читательского бессознательного, не особо задумываясь, для чего это нужно, — занятно и все.
Еще одна коллекция и еще один взгляд — на этот раз с упором на инскрипты — был представлен на «выставке книг с дарственными надписями безвестных дарителей», которая получила название (в честь одного из инскриптов) «Лидочке от Ани». Выставка проходила в 2022 году в петербургской Библиотеке им. А. П. Чехова. Ее онлайн-версия открыта до сих пор — на сайте можно не только изучить экспонаты, но и ознакомиться с любопытными соображениями по теме.
«Замечено, что книга с дарственной надписью всегда выделяется из массы себе подобных, она — как рукопись — единственная в своем роде. В инскрипте закодированы отношения дарителя и одаряемого, запечатлен факт их дружбы, родства или иерархических отношений. Подписанную книгу берегут, пока эти свидетельства важны».
В этом смысле история каждой из представленных книг по умолчанию кажется не очень веселой — согласно сайту, подборка была составлена из изданий, которые читатели библиотек Фрунзенского района отдали в библиотеки «за ненадобностью».
Куратор выставки Вероника Макарова постаралась систематизировать собранные материалы. В частности, она прослеживает взаимосвязь между содержанием дарственной надписи и выбором дарителя:
«Надпись к книге „Проклятые поэты“ — поэтические строки. „Травник“ подарен с пожеланием не верить медицине. Книга „Кому на Руси жить хорошо?“ сопровождается пожеланием: „Надеюсь, что ты приложишь все силы, чтобы всем на Руси жилось еще лучше, чем сейчас“».
Отметим, что слово «еще» на форзаце поэмы Некрасова появилось позднее: оно было втиснуто сверху мелким шрифтом. Изначально инскрипт выглядел так: «Сереже Б. в день рождения. Январь 1985 г. М. С. и 8 кл. Надеюсь, что ты приложишь все силы, чтобы всем на Руси жилось лучше, чем сейчас». Подобных крошечных открытий, наблюдая за инскриптами, можно сделать немало.
Куратора отдельно интересуют обстоятельства появления инскриптов (личные и государственные праздники, годовщины и просто «на память»), их авторы (друзья, одноклассники, «райком КПСС») и, конечно, адресаты («уважаемый товарищ», «дорогой», «Дрюпсик»).
«Иногда дарственная надпись приоткрывает секрет выбора книги. Может быть, некая Леночка была актрисой, коль ей подарили книгу „Народный театр“ с пожеланием „успехов на сцене“? Интересно, читала ли она ее? Вот в сборнике рассказов Лескова сохранился фантик от конфет. Не это ли свидетельство того, что „любимый сыночек“ подарок мамы оценил?»
К слову о фантике от конфет: подобные находки в книгах — тоже очень интересная тема. Недавно в телеграм-канале «Блеск и нищета букинистики» предприняли попытку систематизации того, что вываливается из книжек, которые посылает судьба, — прекрасное начинание. Впрочем, оно заслуживает отдельного материала, так что не будем отвлекаться и вернемся к инскриптам.
Разумеется, как ни систематизируй, самое главное — это все-таки текст. «Ведь дарственная надпись — это тоже форма общения, возможность — через книгу — обратиться к человеку. И иногда спасательный круг для тех, кто не находит диалога в реальной жизни. Как написала одна мама: „Моя дорогая, ты не задаешь мне вопросы, а я не отвечаю. Может быть, эта книга поможет тебе в 16 лет найти ответы?!“»
Упомянутый инскрипт был найден в сборнике «Не проходите мимо любви» Эдуарда Асадова. То, что подаренная мамой книга в итоге оказалась в библиотеке, не позволяет сделать окончательных выводов об их отношениях с дочерью, но оптимизма не вызывает.
Любопытно, как сочетание инскрипта с названием книги порой способно рождать смыслы, возможно, не предусмотренные автором подписи. Вот, скажем, такой текст соседствовал на выставке с мрачной обложкой «Детей подземелья» В. Короленко: «И от трудных дел устав / Дома или в классе / Детский сад любимый наш / Вспоминай почаще».
А вот схожий пример из моей коллекции (найдено в комиссионном магазине). Книга — «Каждый умирает в одиночку» Г. Фаллады. Подпись ярким розовым фломастером: «На память о школьных годах. Родительский комитет».
Отдельно хочется выделить маргиналии, которые превращают книжный экземпляр в своего рода арт-объект или даже арт-бук. Об одной такой книге я как-то рассказывал для «Горького». Другая однажды попалась мне в больничной библиотеке — это был сборник греческой прозы «Промах и другие повести» (М: Радуга, 1983).
Не знаю, чем болел предыдущий читатель книги, но он активно с ней взаимодействовал, оставляя на страницах разные, не всегда объяснимые, а порой даже нечитаемые комментарии шариковой ручкой. Это стало предлогом, чтобы попросить разрешения забрать книжку домой — кому она еще нужна, такая зачитанная.
Сборник открывает «Промах» Антониса Самаракиса. Актуальная, хорошо написанная история о жизни в тоталитарном обществе. Текст предлагает постоянную смену оптики, разнообразные сюжетные твисты и даже авторские иллюстрации: так, периодически нам показывают два маленьких кружка — один из героев в задумчивости нарисовал грудь своей девушки. Агенты спецслужб, предполагают, что это схема расположения секретных складов.
Ну да не буду много говорить о самой повести — в конце концов, ее можно найти и прочесть. Расскажу о надписях в моем экземпляре.
Следующий стихотворный текст появляется дважды (с небольшими изменениями): на форзаце и по соседству с титульным листом. Отрывки из него (от нескольких строк до одного слова вроде «тайга» или «мария») встречаются и дальше, прямо поверх печатного текста. Нецезнурные части пришлось заретушировать.
«мария сименова / ехал ехал / я денис тайга / на хромой / собака / гляжу кармана / петуха в [одно место] / [сношают] три / полицейских / рака».
С завидным упорством читатель собственноручно нумерует страницы, как бы игнорируя то, что это уже сделали в издательстве. Так, на странице 50 он поверх текста крупно размещает число 50. На странице 51 сперва идет «51», а затем текст: «я хотел / сказать / остановис / я хотел / я хотел сказать / останся». Это нечастый случай, когда в здешних маргиналиях прослеживается прямая связь с книжным текстом: на предыдущей странице есть строчка: «Я хотел сказать: останься, — сказал шеф, тщательно протирая очки». Избавляя ее от контекста, задавая собственный ритм, читатель, с одной стороны, лишает слова изначального смысла, но, с другой, придает им новое содержание — возникает странный лирический отрывок, впечатление от которого усиливает сбивчивый почерк и фотография печального мужчины в очках.
Еще один пример работы читателя с первоисточником: строка «Успокой его, — приказал он агенту» превращается в «успокой / его прикозл / козлик в петле / он агенту». В дальнейшем «козлик в петле» появляется несколько раз, резонируя с содержанием «Промаха».
На следующих двух страницах разместился загадочный зверь, причем на странице 79 перед нами скорее набросок, зато на странице 191 примитивистский рисунок выглядит завершенным. Во втором случае появления зверя сопровождает текст, что-то вроде «Та Там».
Одна из самых загадочных маргиналий в «Промахе» — дважды встречающаяся надпись «а что сейчас делает любовь орлова из фильма». Возможно, она свидетельствует о постепенной усталости читателя от сюжета и желании эту усталость подчеркнуть. Также периодически возникают комментарии: «это серьезно», «дядя вова» и «вот скука».
Финал «Промаха» читатель снабжает сразу двумя стихотворениями-посланиями к некой бабе Вале Седаковой. Первое:
«баба валя седакова
приду домой
я тебе сам
сыграю на черепе»
И второе:
«баба валя
седакова
я тебя знаю
спиладом
мой орест
грызутся
вся шерсть
дыбком
накошек
взапуски».
С определенного момента читать книгу, где на каждой странице поджидают подобные заметки, становится слишком сложно. Маргинальный «надтекст», обладая живым и необузданным характером, смешивается с первоисточником, дерзко заслоняет его. Хаотичность анонимных рукописных дополнений тревожит. Кто он, безымянный пациент, который держал книгу в руках до меня? Что с ним в то время происходило? И где он теперь?
Я закрыл «Промах...», убрал подальше в шкаф и заказал в интернет-магазине «чистый» экземпляр. Посылка пришла, прошло уже несколько месяцев, но я до сих пор не притронулся к книжке. Жду, когда память о «больничных маргиналиях» уйдет поглубже в прошлое — слишком уж сильное они произвели художественное впечатление.
А вот еще одна книга из домашней библиотеки — «Чудесный мир» натуралиста Андрея Батуева. Купил несколько лет в букинисте за 10 рублей — уникальный визуальный ряд, возникающий на стыке оригинальных фотографий и читательских дополнений, вызвал восхищение.
Помню, когда выложил фото страниц в соцсетях, многие писали «как так можно?» и «бедная книжка». А мне кажется, что получилось настоящее современное искусство на стыке коллажа и абстрактной живописи. История изучения книги ребенком, сохранившаяся благодаря тому, что по бумаге маленький читатель водил не пальцем, а карандашом и ручкой.
Впрочем, возможно, у меня просто нет детей, которые создают подобное искусство каждый день, — отсюда и восхищение. С непривычки то есть.
Однако — еще раз процитирую Веронику Макарову:
«Мне кажется, если бы мы могли разузнать истории разных книг, мы бы набрали материал на полноценный сериал с остросюжетными поворотами, драматическими завязками и комедийными сюжетами.
Ведь чего только с книгами не происходит! В них создают тайники, хранят деньги, прячут письма, сушат цветы, делают на страницах заломы, оставляют пометы и знаки владения, раскрашивают черно-белые иллюстрации, а к изображениям героев подрисовывают „облачка“ с мыслями. Книгами лупят по голове. Их нюхают, бережно оборачивают, подставляют под ножку стола и используют как пресс. Подклеивают к ним газетные вырезки. За книгами прячутся. Из них вырезают картинки и создают арт-объекты. Их носят напоказ для виду. По ним гадают. Вставляют между страниц всяко-разно, что служит закладкой. Их достают, коллекционируют, дарят и передаривают, воруют. Их не выбрасывают на помойку. Я вот ребенком любила превращать тире в плюсики и с упоением делала это до тех пор, пока меня не застукала мама. Ко всему этому можно по-разному относиться, но сложно игнорировать».
В переписке с Вероникой мы сошлись на том, что исследований анонимных надписей в книгах на сегодняшний день немного — даже странно. Может, это из-за того, что мало материала: ведь нас с детства учат, дескать, нельзя «портить» книги?
Ну что вы, товарищи! Не стесняйтесь чиркать на полях, подчеркивать, рисовать между строчек и даже поверх, если вам и правда искренне этого хочется. Маргинальничайте вдоволь на радость будущим Татьянам и, разумеется, энтузиастам-исследователям.
Хотя... Не могу умолчать о загадочном совпадении.
Закончив писать этот текст, я решил отдохнуть и почитать чего-нибудь легонького. Взялся за сказочную повесть «Книгоед» В. Аренева и Ю. Никитинского. Речь в ней, как оказалось, идет о загадочном существе, которое преследует людей, чиркающих и рисующих в книгах. Для работы у книгоеда есть множество инструментов, в частности способность замедлять время и огромные острые клешни. Клац-клац.
В связи с этим давать советы в рамках исследуемой темы я все-таки остерегусь. Думайте сами, решайте сами, писать в книге или не писать.