Корни мандрагоры и топинамбура

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Константин Митрошенков

Алексей Конаков. Дневник погоды (дисторшны). СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2023

В начале года я почти одновременно прочитал две книжки Алексея Конакова: «Дненик погоды» и «Табию тридцать два». Про «Табию» написано уже очень много (и такой интерес совершенно заслужен), поэтому расскажу лучше о «Дневнике погоды». Название не врет — это и правда дневник наблюдений за петербургской погодой с августа 2021 по август 2022 года с точной фиксацией температуры, скорости и направления ветра и атмосферного давления. Но наблюдение за погодой становится скорее поводом для на первый взгляд слабо связанных между собой заметок о быте, семейной жизни, влиянии небесных тел на земные дела и, конечно, дисторшне, виной которому рептилоиды и посылаемые ими сигналы. Это именно дисторшн путает мысли и вносит беспорядок в само письмо, заставляя согласные удваиваться, а морфемы — взрывать слова. Формалисты сказали бы, что дисторшн и рептилоиды нужны Конакову как мотивировка для экспериментов со словообразованием и синтаксисом. Я же просто скажу, что давно не читал более поэтичной прозы.

Но у заговора рептилоидов в «Дневнике погоды» есть и еще одна функция — он преобразует повседневность и превращает ее в литературный материал. Повседневность страшна своей бессмысленностью и неупорядоченностью. Представьте, что в один и тот же день вы опоздали на автобус, забыли на кассе уже оплаченные продукты и вдобавок ко всему поскользнулись на спрятавшемся под снегом льду. С точки зрения неконспирологического сознания между этими неприятными событиями нет никакой связи. Просто череда неудач. Но стоит только настроить конспирологические линзы — и самые незначительные и далекие происшествия становятся знаками Большой Тайны, пугающей и одновременно интригующей. Конспирологический взгляд делает повседневность более связной и упорядоченной, а потому — более сюжетной и подходящей для литературной переработки. Конаков использует теорию заговора как конструктивный принцип и при этом деконструирует саму конспирологическую логику, показывая, в чем состоит ее загадочное очарование.

Во в любое время суток, во в любую погоду, подд высоким и низким, белым и чёрным небом Ст. Петербурга кое-куда-бы-то спешат старушки с тележками. Их сотни и тысячи, и сотни и тысячи тысяч; они любят беседы и терпкий кофем; они не любят поребриков и ступеньков. Прочно ассоциируемая со старушками поэтика скидочных карт отвлекает граждан отт самого главного вопроса (хотя мы бы не должны его забывать (мы должны его задавать)): что в тех тележках? (Призапасы круп и лекарствов? Корни мандрагоры и топинамбура? Расчленённые тела внуков (закапризничавших не вовремя, отказавшихся есть манную с комочками кашу-малашу)? А может быть — тайна самóй России?

Susan Buck-Morss. The Dialectics of Seeing: Walter Benjamin and the Arcades Project. Cambridge; London: The MIT Press, 1989

В этом году наконец выходит русский перевод «Пассажей» Вальтера Беньямина. Уверен, что мало кто в мире читал эту книгу от корки до корки, потому что это не книга вовсе, а сборник подготовительных материалов для так никогда и не написанного исследования о Париже XIX века. Но если вы все-таки хотите продраться через тысячу страниц выписок из источников и герметичных беньяминовских комментариев, то лучше всего сначала прочитать книгу Сьюзен Бак-Морс «The Dialectics of Seeing». Бак-Морс, одна из главных современных специалисток по Беньямину и Франкфуртской школе, одновременно реконструирует беньяминовскую теорию модерна и описывает исторический контекст, в котором она создавалась.

Беньямин начал работать над исследованием о пассажах в 1927 году и с перерывами продолжал заниматься им почти до самой своей гибели в 1940-м. Пользуясь этим обстоятельством, Бак-Морс превращает книгу в своего рода интеллектуальную биографию Беньямина, в которой находится место и диссертации о немецкой барочной драме, и прозаическим опытам, и классическому эссе о произведении искусства в эпоху его технической воспроизводимости и, конечно, тезисам о понятии истории, написанным незадолго до бегства из Парижа. В отличие от многих исследователей, делящих интеллектуальную биографию Беньямина на строго очерченные периоды (до 1924 года — метафизический или теологический, до 1933 года — марксистский, после эмиграции в Париж — попытка своего рода синтеза между теологией и марксизмом), Бакс-Морс подчеркивает преемственность между работами разных лет, сталкивая их в продуктивном диалоге.

Несмотря на сложность темы, Бак-Морс пишет нарочито простыми по академическим меркам предложениями и избегает эзотерической терминологии. Даже сейчас ее письмо производит остраняющий эффект, а что уж говорить о конце 1980-х годов, когда в академии царил культ зубодробительного поструктуралистского письма. В отказе от подражания Деррида и другим модным в те годы теоретикам можно увидеть политический жест — вместо того, чтобы создавать знание для узкого круга посвященных, Бак-Морс ищет способ сделать свою работу доступной и не связанным с академией читателям. Жест вполне в духе Беньямина, который хоть и писал временами очень туманно, но всегда стремился к демократизации интеллектуального и культурного производства.

Алексей Вдовин. Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права. М.: Новое литературное обозрение, 2024

Книга Алексея Вдовина «Загадка народа-сфинкса» — одно из самых интересных филологических исследований, что я читал за последние годы. Она сочетает внимательную проработку материала — «рассказов из крестьянского быта» Григоровича, Тургенева, Толстого, Салтыкова-Щедрина и других чуть менее известных писателей середины XIX века — с обстоятельной теоретической рефлексией. Как пишет автор во введении, обратившись к рассказам о крестьянах, написанным представителями других сословий, он обнаружил, что традиционные нарратологические модели не вполне позволяют описать специфику этих текстов. Поэтому Вдовин предлагает собственную теоретическую рамку, оперирующую категориями прозрачности и непрозрачности. Он указывает, что интересующие его произведения характеризуются асимметрией в изображении чувств и мыслей персонажей-крестьян: подчеркивая непроницаемость сознания крестьян, писатели часто компенсируют его за счет избыточной репрезентации страстей и эмоций. В результате в русской литературе утверждается противоречивая модель крестьянской субъективности, которая, с одной стороны, предполагает гуманизацию крестьян, а с другой — признает их инаковость. Книга неслучайно вышла в серии НЛО «Интеллектуальная история»: обращаясь к художественным текстам, Вдовин описывает формирование и функционирование дискурсов, которые на протяжении долгого времени определяли восприятие крестьян другими сословиями и, как предполагает исследователь, дошли до наших дней в качестве одного из компонентов идеологемы «глубинного народа».

Помимо нарратологических теорией, Вдовин прибегает к цифровым методам, совмещая их с социологией литературных форм. Он собирает обширный корпус короткой прозы о крестьянах, выделяет в нем ряд элементарных сюжетов (например, «искушение извозчика деньгами») и прослеживает их функционирование. Вдовин отмечает, что, несмотря на относительную стабильность базовых сюжетов, их изучение позволяет уловить историческую динамику: обращаясь к устоявшимся сюжетам, писатели насыщали их новым материалом и адаптировали к меняющимся историческим условиям. Следуя за Фредриком Джеймисоном, Франко Моретти и другими исследователями, Вдовин рассматривает литературу не как отражение социально-культурных процессов, но как реакцию на них. Такая переориентировка позволяет избежать ловушки «теории отражения» и вместе с тем связать литературу с историей. Согласно Вдовину, жанр рассказа из крестьянского быта работал с противоречием между реальным угнетением крестьянства и теоретическим признанием равенства всех людей вне зависимости от сословной принадлежности. Делая крестьян главными героями своих произведений, писатели одновременно выявляли это противоречие и стремились на символическом уровне разрешить его. Логично поэтому, что в качестве верхней хронологической рамки Вдовин выбирает 1861 год. С отменой крепостного права крестьянская проблема, конечно, никуда не исчезла, но приняла новые формы, изучение литературных реакций на которые требует иной концептуальной рамки.

Андрей Гелианов

В этом году, как и в прошлом, я прочел более 100 книг (кроме того, что сам написал одну и начал еще две). Уже смутно помню, что сподвигло к началу этого дикого флэшмоба — возможно, просто страх проходящего времени, боязнь не успеть что-то прочесть, проверка собственной выносливости и памятливости (насколько на качество усвоения материала и впечатление от него влияет, допустим, чтение 5–10 книг одновременно? ну, в общем, да, скорее влияет).

Думаю, в 2026-м я откажусь от этой списочной практики и буду более расслабленно читать то, к чему тянет и что нужно для собственной работы.

Самое яркое и захватившее впечатление этого года — «Рассказ?» Мориса Бланшо, не могу понять, как я вообще раньше жил, не читав этого сборника. Любому, кто считает себя русским литератором, следовало бы почтительно присосаться тут к каждому тексту, от великого «Темного Фомы» и сокрушительного «Тот, кто не сопутствовал мне» до финального «Ожидание, забвение», — все эти маленькие шедевры, концентраты травящих ум кислот.

И да, можно и нужно после стремительного вдыхания их напрямую в мозг затем перечитывать с лупой и пытаться понять, как это устроено, почему это так поразительно и чем это отличается от Сэмюэля Беккета, например, с которым Бланшо почти всегда неизбежно сравнивают.

Далее хочется отметить прежде всего гигантский роман «Река без берегов» Ханса Хенни Янна, чье исполинское текстуальное тело я в этом году одолел на три четверти. Это реально как бы такой гигант, который простерся в ночи до самого далекого горизонта, живой дышащий космос. Никто никогда не писал такой книги, как Янн, и никто больше никогда такой не напишет — потому что это уже не литература, а какая-то, простите, духовная алхимия.

Вот этот огромный роман на 2500 страниц — это сам автор и есть, все его мысли, чувства, мечты, опыт и сожаления, вся кровь его жизни, все биографические события, всё стало строительным материалом для гигантского текста, про который не хочется, чтобы он заканчивался, а по мере все-таки приближения к концу — тянет начать его перечитывать снова (чего я делать пока, пожалуй, не буду, еще же янновская «Перрудья» ждет).

В третий раз перечитал в этом году с сугубо прикладными целями «Легкий способ бросить курить» Аллена Карра. В третий раз получилось, за что я этой книге безмерно благодарен (ее эффективность в деле прерывания смертельно опасной зависимости делает текст Карра как бы в 99% случаев полезней любой другой книги — хоть фикшна, хоть нон-фикшна).

Вообще мне неиронично кажется, что «Легкий способ бросить курить» сильно недооценен и недоисследован — во-первых, как литературное произведение (несмотря на то, что даже через чудовищный перевод чувствуется убогость оригинального текста), во-вторых, как пример успешной протестантской проповеди/цицероновской речи («Доколе же ты, Никотина, будешь злоупотреблять нашим терпением?»).

Когда я впервые узнал, что Аллен Карр — англичанин, то долго не мог в это поверить и регулярно забывал этот факт обратно, настолько «Легкий способ бросить курить» американская книга, абсолютно гностическая в своем порыве (освободить себя может каждый, нужно только мягкое наставление пастыря-харизмата) и демократическая по порогу вхождения. Каким-то образом у Карра получилось создать такой текст, чтобы он производил примерно одинаковое воздействие на любого. Тоже вот важное умение чисто литературного толка.

Еще одно мое колоссальное открытие 2025 года — Андрей Левкин, в первую очередь «Дым внутрь погоды» и «Место без свойств». Для описания литературы такого рода (какого, впрочем, рода? Андрей был такой один) не хватает никаких слов, никаких оценочных мерок или классификационных сеток.

Еще 30 лет назад — да что там, еще во времена СССР — Левкин написал такие инструкции по метафизическому выживанию, которые и теперь еще представляются для руслита недостижимым будущим (или, точнее, вариантом этого будущего, который в итоге был уверенно отвергнут, чтобы писать... ну вот то, что сейчас пишут): текст, одновременно являющийся метатекстом, в котором предельно присутствует автор и в котором никакого автора нет (и описываемого места нет, и читателя нет, точнее у них нет свойств, которые обычно принимают за сами явления).

Левкин был всенародно любим и никому не известен; напечатал два десятка книг, которые читали все и не читал никто; умер, но все еще как будто — в буквах своих — живее, чем многие официозно живые статуи.

Давайте немного разбавим эту сосисочную вечеринку женскими именами.

В начале 2025 года я впервые прочел «Год магического мышления» Джоан Дидион и был приятно поражен. Эта книга действительно обладает каким-то внелитературным воздействием, успокаивающим в критических жизненных ситуациях (не хочется произносить слово «горевание», которое прочно уже апробировано так называемой психологией, но типа того). Удивительно, как Дидион все это запомнила и записала при такой интенсивности проживаемого: неужели после? А если в процессе, то вот как это было? Или она чего-то недоговаривала?

Как я выяснил, читая «Синие ночи» и всякие статьи вокруг этой матери всех автофиков, недоговаривала Дидион довольно много (например, в обеих книгах ни разу не упоминается, от чего, собственно, организм ее дочери пришел в такое состояние или почему Дидион, будучи физически здоровой женщиной, решилась на усыновление), но конкретно в случае «Года магического мышления» это не очень важно.

Все остальные книги Джоан, которые я решил попробовать после, оставили тягостное впечатление не очень умной, не очень уверенной в себе и бесконечно буржуазной в привычках и virtue signaling женщины, которую больше всего заботил свой публичный образ и свое наследие. Тем удивительней, что у нее действительно получилось: и главный хит Дидион, «Год магического мышления», — это очень искренняя и щемящая книга про смерть близкого человека.

Еще интереснее феномен Оливии Лэнг, у которой я до этого много лет назад, чуть ли не на релизе, читал только «Одинокий город» (да и то помню оттуда лишь главы про Эдварда Хоппера и Генри Дарджера).

В 2025-м же, так получилось, я прочел подряд две ее книги, дебютную «К реке. Путешествие под поверхностью» (написанную еще 32-летней ясноглазой девушкой) и недавнюю «Сад против времени. В поисках рая для всех» (здесь звучит голос уже 47-летней опытной женщины, которую, чувствуется, жизнь побила нехило так за эти 15 лет — впрочем, как будто нас не побила).

Это великолепная литература. Лэнг не просто «старательна и прилежна», как поначалу может показаться, она правда талантлива, и ее мышление оригинально, у нее есть свой голос. Я пишу все эти очевидные вещи потому, что наверняка тысячи человек не прочтут Оливию Лэнг просто потому, что она женщина, или потому, что она левачка, или потому, что «хипстерская» серия Ad Marginem, или потому, что это какая-то фемверсия Зебальда (это уже я сам придумал претензию, и тут же сам опроверг — действительно, призрака Зебальда тут очень много, но это не слепое подражание, а осознанное отрефлексированное влияние).

Если «К реке» — просто очень хороший дебют, то «Сад против времени» уже демонстрирует определенную прямо виртуозность в ведении нескольких нарративных линий сразу, которые сходятся затем так, что остается только пораженно вздохнуть (к примеру, уборка в саду во время ковидного локдауна и слепой Мильтон, дописывающий «Потерянный рай» во время эпидемии чумы 1665 года, — нет, здесь связь не только по очевидной линии эпидемии).

Думаю, однажды Лэнг вполне заслуженно получит Нобелевскую премию по литературе (скриньте, как говорится). В любом случае, голос Оливии мне очень близок, и теперь интересно будет попробовать ее писания «политического периода», в первую очередь, конечно, книгу «Тело каждого», запрещенную к распространению на территории Российской Федерации за пропаганду полового терроризма.

Далее в порядке блица, чтобы не затягивать:

Гюстав Флобер, «Бювар и Пекюше» — изумительная штука, невероятно смешная, если у вас тоже есть такие друзья, которые постоянно «ищут себя» и каждые полгода очень торжественно начинают жизнь заново (это заканчивается фейлом, после чего следует невозмутимая бесшовная склейка в следующую аналогичную авантюру).

Расселл Хобан, «Riddley Walker» — книга, которая никогда не будет переведена (а жаль) на русский по причине финнегановости языка, на котором она написана. Все эти «evere thing blippin & bleapin & movin in the shiftin uv thay Nos... sum tyms bytin sum tyms bit», впрочем, сами по себе не единственный аттракцион текста, мироустройство которого весьма занятно.

Артур Шницлер, «Траумновелле». Сегодня этот текст невозможно читать, не сравнивая его в уме со знаменитой экранизацией, «С широко закрытыми глазами», — поразительно, как много, при глобальном изменении сеттинга, эпохи, имен, Кубрик цитирует из Шницлера напрямую. Еще поразительнее, как странно этот текст преломляется с учетом экранизации и биографической судьбы актеров, Тома Круза и Николь Кидман, которые разыгрывали главных героев «Траумновелле», из венских евреев эпохи Фрейда превратившихся в зажиточных буржуа Нью-Йорка 1990-х (его на экране гипнагогически изображает загримированный Лондон). Впрочем, лучше обо всем этом написать отдельный текст, чем я и займусь.

Жорж Перек, «Вещи» и «Человек, который спит». После того как я вел несколько недель в литературном клубе infinite read созвоны по опус магнуму Перека «Жизнь, способ употребления», было желание не читать больше этого автора вообще никогда. Оказалось, впрочем, что это просто «опус магнум» очень вымученный — а в маленьких же романчиках рубежа 1960-х и 1970-х Перек абсолютно гениален и их нужно читать обязательно.

Жан Поль, «Грубиянские годы. Биография». Изумительный роман 1805 (!!!) года, опередивший свое время лет на 150. Такое сочетание изящества, стиля, эрудированности и почти раблезианского (но сублимированного) юмора сделало книгу Иоганна Пауля Фридриха Рихтера весьма инопланетной и непонятной для современников (Гёте и компания вообще отказывались считать ЖП писателем). Современные же русские читатели, которые могли бы оценить «постиронию» из начала XIX века, не стали покупать книгу, по нашим данным, из-за дурацкого подзаголовка «Биография», заставившего каждого второго считать, что это не роман, а какое-то тоскливое ЖЗЛ.

В 2025 году, впрочем, вышло новое издание (для которого два тома объединили в один кирпич, а автора зачем-то переименовали в Жана Пауля, «Биографию», увы, оставили), так что у вас есть все шансы приобщиться к шедевру:

Оба вернулись к сочинительству. «Я подумал сейчас... — крикнул Вульт брату через дворцовое окошко. — Услышав, как ты перевернул лист бумаги и потом замер, я подумал, что от таких повседневных мелочей, от связанных с ними тончайших впечатлений, зависят целые европейские города, ради которых мы и работаем. Сгустившиеся от пыли чернила — или, наоборот, чересчур разбавленные, которые почернеют лишь позже, — кофе, таким же образом обворованный, — коптящая печка — грызущая что-то мышь — жутко царапающее перо — брадобрей, который именно в тот момент, когда ты достиг наивысшей точки полета в эфирных высях, намыливает тебе щеки и вместе с бородой подстригает крылья, — разве все это не подобно убогим клочковатым облакам, которые, однако, способны скрыть от земли в ее целостности лучистое солнце, если уместно назвать так автора? Мир прямо-таки издевается над нами... Однако, с другой стороны, — ты продолжай, продолжай писать! — сколь ободряющей и возвышенной является сама мысль, что та капля чернил, которую кто-то — ты или я, — после, в тишине, изольет со своего пера на бумагу, может стать водой для мельничных колес мира — кислотной водой, выдалбливающей пещеры, и капельной ванной для исполиновых гор времени — нашатырным спиртом и спиртовым раствором оленьего рога для многих людей — местом пребывания морского бога, то бишь духа времени, — или, наконец, подобием той чернильной капли, посредством коей какой-нибудь банкир или князь затопляет целые города и страны. Боже! чем можно заслужить столь возвышенную роль?.. А сейчас продолжай писать».

Лев Волошин

Очередные читательские итоги подводить неловко, ведь из года в год книжный ассортимент растет, однако качество прочитанных книг безобразно уменьшилось. Ну это у меня так, у коллег моих наверняка будет иначе. В этом году, кстати, было модно издавать книги про чтение — это, скорее всего, ничего не значит и каких-то культурных, социологических или философских выводов тут делать не стоит, можно просто предположить, что какое-то крупное издательство выпустило большой тираж книги о том, как читать книги, и, как это часто бывает в случае с большими издательствами, не прогадало. То есть как не прогадало — сделало акцент, размножило, и покупатель подумал, что сейчас, конечно, самое время. Это уже третий год подряд работает с книгами о мифах, хотя обороты постепенно снижаются. Или с книгами о нацистах. Или о маньяках. Я же вот что думаю: нужного времени для книги существовать не должно, поэтому в этом году я намеренно читал только те, которые попадали ко мне случайно.

Первую книгу я получил в дар в маленьком городке Торопец при посещении лесопилки, которая, как справедливо заметил мой коллега Артем Минаев, в русской культуре практически никак не отражена — при упоминании лесопилки сразу приходят образы из американских фильмов с индустриальной эстетикой, обязательными ржавыми металлическими конструкциями, деревянными настилами и прочим подобным. Так вот, в январе я отправился на торопецкую лесопилку и в бытовке одного из рабочих увидел старенькую книгу из серии «Библиотека приключений и научной фантастики», называлась она «Экипаж „Меконга“». Я спросил у рабочего: «Хорошая книга?» А он ответил: «Не знаю, это для красоты, чтобы тумбочка не пустовала. Можешь взять, если хочешь». С книги пары советских фантастов — Евгения Войскунского и Исая Лукодьянова — и начался мой читательский год. Вообще, совершенно серьезно, это одна из лучших книг, что я читал, и дело не в каких-то литературных достижениях по гамбургскому или еще какому-нибудь счету, а в идеальной сбалансированности. Несколько молодых ученых из бакинского НИИ физики моря находят на острове индийский проницаемый нож XVIII века и пытаются воспроизвести в институте его физические свойства, чтобы можно было транспортировать бакинскую нефть по морскому дну без всяких труб. Возможно, именно эту книгу следует считать эталоном романа (несмотря на жанр) по совокупности положительных качеств, а не, например, «Анну Каренину», но утверждать не стану. Шпионский детектив, приключенческий роман, роман воспитания и научная фантастика — все идеально дозировано, всего в самый раз, и, кажется, нет ничего лучше, чем скоротать вечер за чтением ни к чему не обязывающей книги, такой как «Экипаж „Меконга“».

Вторая книга — а их всего было две — нашлась в процессе буквально разрушения дачного домика в одном из подмосковных дачных кооперативов. Знакомые в начале августа предложили поучаствовать в разборке дачной сторожки, куда помещались кровать, стул, стол, печь и пара книжных полок, — и я с удовольствием согласился, ведь ломать что-то специально приходится сильно реже, чем строить или ремонтировать. При отрываниии ломом одной из досок произошла цепная реакция и вместе с одной доской оторвалась другая, которая зацепила книжную полку, и все ее содержимое упало на пол. Среди классических советских «выписных» книг лежала тонкая бирюзовая книга питерского филолога Андрея Аствацатурова «Люди в голом». Хоть я ее и прочитал, ничего о ней говорить не стану, но вот какую я в этом году заметил особенность: этот год был вообще не про содержание, книги были только фоном, и я, как работник книготорговли, очень остро это ощутил. Вот думаешь, например, когда читаешь Андрея Алексеевича Аствацатурова, что пишет это такой тонкий и длинный питерский интеллигент (хоть это и рудиментарное уже понятие), а встречаешь его на улице — и в голове одна мысль: «Какой же он крохотный! Словно человечек из пластикового конструктора». И в этот момент все джойсовские аллюзии, страдания молодой профессуры и ленинградские дворы схлопываются. С книгами в этом году так же: они уменьшались в объеме смыслов, превращаясь в чистую идеологию. Литература в этом году перекочевала из области духа в область идеологических галлюцинаций.

Подводя черту, я пришел к единственно верному заключению:

единственным по-настоящему искренним актом чтения сегодня остается внимательное изучение состава на пачке пельменей, потому что только там содержание все еще честно пытается соответствовать форме, хотя и оно, если присмотреться, на 80% состоит из текстурированного соевого белка и надежды на светлое будущее.

Егор Шеремет

2025 год начался с обещания прочитать как минимум 60 книг. А закончился бессонной ночью в поезде Екатеринбург — Омск (точнее, Санкт-Петербург — Новокузнецк) и осознанием, что договор с самим собой удалось выполнить меньше чем на половину. Последние 12 месяцев книги в моей жизни покрывались пылью, терялись в папке «загружено» и оставались на полках магазинов. Любовь к литературе циклично отошла на второй план: неожиданно подросшая карьера кинокритика вынудила проводить вечера за просмотром фильмов, а не чтением романов.

Если бы не рубрика «Надо перевести», которую я веду на «Горьком» с начала года, в итоговом списке с цифрами 2 (две штуки) 0 и 5 не набралось бы и десяти позиций. Для колонки удалось прочитать и перечитать работы любимых писателей: Денниса Купера, Джо Лансдейла, Хэрри Мэтьюза и Роберта Кувера. Писать о том, чем восхищаешься, — огромный подарок, превращающий обыденный вечер с книжкой наперевес в самый приятный вид подготовительной работы. Какой дурак от такого откажется? Я точно не планирую. Часть героев рубрики из грядущего 2026 года уже отобраны, а самому себе дано обещание — писать не только про англоязычную литературу, но и про европейскую с азиатской.

Кстати о японцах. Пожалуй, самым ярким «внеклассным» чтением года стал монструозный роман Отохико Каго «Болото», вынудивший перевернуть виртуальную страницу в формате EPUB аж 1915 раз. Убермасштабная история о бывшем уголовнике, попавшем под влияние студентов-террористов, читается как Лев Толстой на стероидах — многостраничные рассуждения о природе зла перемежаются с изящно написанными литературными пейзажами, раскрывающими душевные метания героя через шелест ветра и крики болотных чаек. Читал, разумеется, на английском — шикарное издание от Dalkey Archive / Deep Vellum вышло в переводе Альберта Новика в 2024 году, канув в безвестности из-за тотального игнора со стороны престижной прессы.

В преддверии Нового года ищу в себе силы дать очередное обещание на грядущие четыре сезона — прочитать (хотя бы) 40 книг. Ведь главное — это верить в себя.

С наступающим!