Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Житие Михаила — памятник XV века. Первая редакция жития была создана в 1478—1479 годах. Об этой дате составления свидетельствуют прорицания святого Михаила, в которых говорится о некоторых событиях, связанных с окончательным подчинением Новгорода Великого власти великого князя Московского Ивана III Васильевича (подчинение Новгорода Москве произошло в 1478 году). В житии эти события освещены с отчетливо промосковской позиции. Первая редакция жития дошла до нас в двух вариантах, восходящих к общему тексту-источнику.
Первая редакция, как отмечалось исследователями, далеко отстоит от так называемого житийного канона. В ней нет ни вступления, ни заключения, отсутствуют сведения о жизни святого до его появления в новгородском Клопском монастыре. Основная же часть жития ― это серия небольших сюжетно самостоятельных повестей, объединенных фигурой юродивого Михаила.
Составителем Первой редакции был, по-видимому, один из монахов Клопского монастыря в окрестностях Новгорода, где подвизался святой Михаил. В 1490-х годах неизвестным книжником (возможно, по поручению архиепископа Новгородского Геннадия) была составлена Вторая редакция, и ее текст значительно ближе к традиционной форме житий, чем текст Первой редакции. В текст Второй редакции включены цитаты из Библии и молитвы святого Михаила, подвергся правке язык произведения: был усложнен синтаксис, возросла доля лексических церковнославянизмов. Образцами для составителя Второй редакции послужили Житие архиепископа Новгородского Евфимия Второго и Житие преподобного Кирилла Белозерского, написанные известным книжником XV века Пахомием Сербом, или Пахомием Логофетом.
В 1537 году сын боярский Василий Михайлович Тучков по указанию архиепископа Новгородского Макария составил Третью редакцию, которая предназначалась для Великих Миней Четьих — грандиозного свода всей переводной и оригинальной церковной книжности, известной на Руси. Третья редакция, за которой в литературе закрепилось обозначение «Тучковская», отличается бóльшим приближением к традиционной форме житий святых подвижников, чем Вторая редакция. Эпизоду о неожиданном появлении Михаила в Клопской обители предшествует обычное для житийных текстов вступление торжественного характера, прославляющее святого и объясняющее необходимость составления произведения, описывающего благочестивую жизнь подвижника. Пространные рассуждения, исполненные разнообразных приемов красноречия, содержатся и в дальнейшем тексте жития. Бытовая детализация, свойственная текстам Первой и Второй редакций, в Тучковской редакции сглажена; при переработке текста доведена до минимума доля русского просторечия, в то время как доля церковнославянской лексики существенно возросла. Обыкновенно жития завершались посмертными чудесами святого, подтверждающими его богоизбранность. В тексте Первой и Второй редакций Жития Михаила Клопского было описание лишь одного посмертного чуда, совершенного святым; Тучков добавил в текст жития еще три посмертных чуда Михаила.
В тексте Третьей редакции прослеживаются и изменения идеологического характера: Тучков усилил мотив богоугодности власти великого князя Московского; попытки других противиться воле великого князя резко осуждаются. Акцентирование этих идей в Тучковской редакции, по-видимому, объясняется событием, современным составлению третьей редакции: в 1537 году князь Андрей Иванович Старицкий поднял мятеж против своего племянника, малолетнего великого князя Московского Ивана IV Грозного.
Уродивый Христа ради
Михаил Клопский — юродивый, подвизавшийся в Клопском монастыре, расположенном под Новгородом, на реке Веряже. Происхождение Михаила в житии скрыто тайной, но из слов князя Константина Дмитриевича (сына Дмитрия Донского), посетившего обитель и узнавшего Михаила, выясняется, что он «своитин» московских князей и что зовут пришельца «Михайло». Известный историк и археолог В. Л. Янин высказал гипотезу, что Михаил был сыном Дмитрия Михайловича Боброка-Волынского, героя Куликовской битвы, и Анны Ивановны, сестры Дмитрия Донского, дочери великого князя Московского Ивана Ивановича Красного. Михаил жил в Клопском монастыре с 1410-х по конец 1450-х годов.
Хотя Михаил именуется в житии юродивым («уродивым Христа ради»), он, по мнению некоторых исследователей, не может быть назван юродивым в строгом смысле слова. Подвиг юродства состоит в обличении неправды мира, относительности мирских норм и идеалов через поведение, кажущееся окружающим (непосвященным) нелепым, бесстыдным и кощунственным. Юродивый ведет себя как безумный, не будучи на самом деле таковым.
Между тем Михаил Клопский кажется действительно психически больным. С собственно юродивыми его роднит дар прорицания и обличение неправды сильных мира сего, но эти черты не всеми учеными признаются достаточными, чтобы считать его самого юродивым. Известный историк древнерусской культуры Г. П. Федотов писал о Михаиле Клопском: «Св. Михаил является провидцем, а его жития — собранием „пророчеств“, вероятно, записывавшихся в монастыре. Лишь причудливость формы, символическая театральность жестов, с которыми связаны некоторые из его пророчеств, могли быть истолкованы как юродство. Самое большее о юродстве говорит начало жития, рисующее его необычайное появление в Клопском монастыре».
Поведение Михаила — череда странных поступков, а не юродство в узком смысле слова. По словам Г. П. Федотова, «во всем этом нет настоящего юродства, но есть причудливость формы, поражающая воображение. Предсказывая смерть Шемяке, он гладит его по голове, а обещая владыке Евфимию хиротонию [рукоположение в епископский сан. — А. Р.], берет из рук его „ширинку“ [платок. ― А. Р.] и возлагает ему на голову. За гробом игумена идет в сопровождении монастырского оленя, которого приманивает мохом из своих рук. Можно было бы сказать, что лишь общее уважение к юродству в Новгороде XV столетия сообщает нимб юродивого суровому аскету и прозорливцу».
Сходным образом оценивает поведение Михаила Клопского, описанное в его житии, и А. М. Панченко: «В житейском представлении юродство непременно связано с душевным или телесным убожеством. Это заблуждение. Нужно различать юродство природное и юродство добровольное („Христа ради“). Это различие пыталась проводить и православная традиция. <...> Такое различие не всегда проводится последовательно. Это касается, например, Михаила Клопского.
В агиографических памятниках его называют „уродивым Христа ради“, но, как кажется, в нем преобладают черты юродивого в житейском смысле. Михаил Клопский не склонен к юродскому анархизму и индивидуализму, он строго и неукоснительно исполняет монашеские обязанности, вытекающие из иноческого устава. Дары пророчества и чудотворения, которые приписывают Михаилу Клопскому авторы житий, прямой связи с подвигом юродства не имеют и, таким образом, на него не указывают: такими дарами, с точки зрения церкви, мог быть наделен равно затворник и столпник, пустынножитель и юродивый. Склонность к обличению сильных мира („ты не князь, а грязь“), усиленная в тучковской редакции жития Михаила Клопского, разумеется, свойственна человеку, избравшему „юродственное житие“. Обличительство есть следствие подвига юродства, но установление обратной причинной связи (обличитель — значит юродивый) — логическая ошибка. Самое главное заключается в том, что Михаил Клопский ведет жизнь благочестивого монаха, совсем не похожую на скитания „меж двор“, которые столь характерны для юродивых. <...> Хотя оттенок юродства ощутим в его загадочных ответах при первой встрече с братией Клопского монастыря <...>, все-таки он не может быть признан каноническим типом юродивого».
Впрочем, отделение Михаила Клопского от других юродивых принадлежит исследователям, а не самим древнерусским книжникам, ведь в житии Михаил именуется именно юродивым.
«Человек ли ты или бес? Как твое имя?»
Прп. Михаил Клопский. Роспись царского молельного места в соборе Св. Софии в Вел. Новгороде. 1572. Источник
Отличительная особенность Жития Михаила Клопского — прием изображения святого исключительно с внешней точки зрения. Внутренний мир Михаила для повествователя и, соответственно, читателей, закрыт, остается тайной. В житии нет интроспекции — проникновения в мир чувств и мыслей изображаемого. Нет ни обобщенной характеристики переживаний Михаила, ни его непроизнесенных вслух мыслей, ни внутренних монологов-молений. А ведь, как правило, в житиях душевный мир святого или полностью открыт, явлен повествователю (как в «Сказании о Борисе и Глебе», где приводятся пространные внутренние монологи — моления и размышления святого Бориса), или приоткрыт (как в Житии Феодосия Печерского, где внутренних монологов подвижника и размышлений наедине с самим собой очень мало, но приводится обобщенная характеристика настроений святого в тот или иной момент).
Мало того, немногочисленные высказывания святого таковы, что напрочь исключают возможность беседы с ним и как бы выстраивают стену между Михаилом и вопрошающими, пытающими дознаться, кто он такой. Особенно знаменательна сцена первого расспроса таинственного пришельца настоятелем Клопского монастыря Феодосием. «И Феодосий молвил ему: „Кто ты есть — человек ли или бес? Как твое имя?“ А он ему отвечает теми же словами: „Человек ли ты или бес? Как твое имя?“ И Феодосий спросил его во второй и третий раз. А он в ответ трижды теми же словами отвечает. <...> И еще спросил его игумен Феодосий: „Как ты пришел к нам? Откуда ты? Что ты за человек? Как имя твое?“ И старец отвечал ему теми же словами: „Как ты к нам пришел? Откуда ты? Как имя твое?“ И не могли допытаться у него о его имени».
Это повествование рассчитано на эффект присутствия читающего при происходящем, потому что неведомый пришелец увиден взглядом недоумевающего игумена и потому что книжник использует неоднократно глагол «отвечать» («отвѣщати») в форме настоящего времени для изображения события, относящегося к прошлому. (Это так называемое настоящее историческое, или praesens historicum.) Случаи такого применения глагольных форм настоящего времени иногда встречаются в агиографических памятниках, но в Житии Михаила Клопского употребление особенно выразительно.
«Зеркальные» ответы загадочного старца задают своеобразную модель поведения Михаила в беседах с другими, тщащимися вызнать о юродивом правду или констатирующими нечто, им о пришельце известное. Так, когда князь Константин Дмитриевич (один из сыновей Дмитрия Донского), узнав Михаила, «молвил ему: „А ведь это Михаила, Максимов сын“. И он в ответ молвил князю: „Бог знает!“ молви ему: „А ведь это Михайло, Максимов сын“». Таким образом, Михаил признает лишь одного «собеседника», которому подобает знать о нем истину — самого Бога. Но, будучи узнан князем, старец все же нехотя открывает свое имя, точнее — признает правоту слов Константина Дмитриевича: «И с тех пор назвал свое имя — Михаило. И начали его звать Михаилом».
Символичен первый эпизод жития, описывающий обнаружение старца в келье Клопского монастыря. Поп Макарий «вошел в келью, а там старец сидит на стуле, а пред ним свеча горит, и переписывает, сидя, Деяния, святого апостола Павла плавание [новозаветную книгу Деяния святых апостолов. — А. Р.]. И поп всполошился, да пошел в церковь, да рассказал об этом Феодосию-игумену и чернецам.
И игумен взял крест и кадило, и пришел с чернецами к келье, а сенцы в келью уже заперты. И он посмотрел в окно в келию, а там старец сидя пишет. И игумен сотворил молитву: „Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй нас, грешных!“ И тот в ответ сотворил молитву. И игумен трижды сотворил молитву, и он в ответ игумену также трижды сотворил молитву».
Запирание кельи таинственным старцем как бы прикровенно обозначает «запирание» им от окружающих своего внутреннего мира. Для других возможен лишь взгляд извне, как игумен Феодосий может сначала узреть Михаила лишь через келейное оконце.
Поведение Михаила в житии первоначально является лишь «зеркалом», точным отражением поведения окружающих: он творит молитву вслед за тем, как ее сотворил настоятель монастыря; в церкви он поет вместе со всеми монахами те же песнопения. Личное, собственное поведение Михаила в первых эпизодах жития как бы не существует. И лишь постепенно образ Михаила в житии приобретает отчетливо индивидуальные черты.
«Княже, достигнешь трехлокотного гроба!»
Преподобные Феодосий Великий и Михаил Клопский. Рисунок в Строгановском лицевом иконописном подлиннике. Кон. XVIII в. (?) Источник
Но странности в поведении и в речах Михаила сохраняются и в дальнейшем. Старец порой говорит загадками, и его жесты — также некие сообщения, исполненные глубинного смысла. Когда князь Дмитрий Юрьевич Шемяка, воевавший с двоюродным братом великим князем Московским Василием II Васильевичем («Темным») за верховную власть, посещает обитель, Михаил «за голову князя погладит да молвит: „Княже, земля вопиет!“ И трижды молвит». Слова старца и поглаживание головы Шемяке предвещали, как вскоре выяснилось, скорую смерть князя.
Михаил нечасто прибегает к устному слову, его привычное состояние — молчание. Указывая место, где сокрыт под землею источник воды, Михаил не говорит об этом, но «Михайло пишет на песке: „Чашу спасения приму, имя Господне призову. Тут будет источник неисчерпаемый“». Игумен видит надпись на песке, но тем не менее вопрошает о написанном Михаила, словно не может прочитать: «...и посмотрел игумен, что написано на песке. И спросил игумен у Михаилы: „Что, Михайло, писано на песке?“ И Михайло говорит: „Чашу спасения приму, имя Господне призову. Тут будет источник неисчерпаемый“. И сотворили игумен и Михайло молитву. И покопали немного, и истекла вода ключом. И забил источник неисчерпаемый, и течет до нынешнего дня».
Происходит превращение письменного слова в устное и обратно — превращение, несущее символический смысл. Михаил, избегая устного слова, пишет предречение на песке, причем его надпись — это «дважды» письменное высказывание. Надпись является цитатой из Библии, восходя к стиху Псалтири «Чашу спасения прииму и имя Господне призову» (псалом 115, стих 4). Но игумен Клопской обители ожидает от святого его личного речения, произнесенного вслух и превращающего надпись-цитату в реальное, насущное предсказание. И наконец, устное высказывание Михаила фиксируется составителем жития, а его вторая часть (слова об «источнике [кладязе] неисчерпаемом») переходят в речь повествователя. Так запись-речение старца становится причастной вечности.
Речи Михаила в житии — это в большинстве случаев предсказания, обещания грядущего наказания согрешившим. Старец бестрепетно обличает неправду власть имущих. Посаднику Кириллу Григорьевичу Посахно, отнимающему у монастыря рыбные ловы и грозящему монастырским рыбакам в случае непослушания «ноги и руки перебить», Михаил предсказывает: «Будешь без рук и без ног, едва в воде не утонешь!», что и сбывается. Князю Дмитрию Шемяке обещает вместо желанного великого княжения Московского: «Княже, достигнешь трехлокотного гроба!» И вскоре Шемяка умирает. Посаднику Ивану Васильевичу Немиру, не хотевшему признавать власть великого князя Московского и уповавшему на помощь литовского князя Михаила, святой резко говорит: «То у вас не князь — грязь», используя фольклорного рода рифменное созвучие. Архиепископу Евфимию Первому, домогавшемуся от Клопского монастыря денег, юродивый предсказывает скорую смерть. «И с тех пор разболелся [владыка] и преставился».
«Стремясь к Богу, человек убегает от греха стремительно и поучительно»
Прп. Михаил Клопский в молении Св. Троице на фоне мон-ря. Роспись Троицкого собора Клопского мон-ря. XVIII в. Источник
Михаил, телесно пребывая в земном пространстве, одновременно — духовно — ему не принадлежит. В физическом пространстве это особенное положение старца выражено мотивом неожиданных чудесных перемещений. Перемещения Михаила, в мгновение ока преодолевающего многоверстное пространство, чудесны и, в пределах здравого смысла, бесцельны, что побуждает видеть в них особенное мистическое значение.
Однажды Михаил исчез из монастыря и оказался в Новгороде, в притворе Софийского храма. Михаила узнал посадник Григорий Кириллович Посахно. Посадник «после заутрени да молвит: „Михаил, ешь хлеб вместе с нами“. А тот молвит: „Бог знает!“ И приставил [посадник] к нему человека. И хватились, а Михайла как не бывало. А в это время из церкви на Клопске пошел поп и видит — стоит Михайла в притворе в церкви. И немного поели, и вот Посахно прислал человека узнать — не в монастыре ли Михайла, а он уже в монастыре».
В другой раз «исчез из монастыря олень и Михайла с ним. И три недели неведомо где пребывали и Михайла, и олень. И преставился Феодосий [игумен монастыря. — А. Р.] <...>. И, собравшись, люди добрые из города, игумены честные и попы понесли Феодосия к могиле хоронить; смотрят, вот идет Михаил, а олень за ним, ничем не привязан: только у Михайлы клочок мха в руке, и олень за клочком мха идет. И положили Феодосия в могилу, и честно погребли его».
Как будто бы из этого рассказа можно извлечь лишь свидетельство о врученном свыше Михаилу даре повелевать животным. Рассказы о покорении животных святым хорошо известны переводным и оригинальным древнерусским книжным памятникам. Так, в переведенном с греческого Синайском патерике повествуется о старце Герасиме, которому был покорен лев; рассказ о Герасиме и льве, а также рассказ о старце Аннине, которого также слушался лев, вошли в Пролог — сборник кратких житий и назидательных сказаний, одну из самых читаемых на Руси книг. О диком медведе, приходившем в лесную чащобу за куском хлеба, который ему оставлял святой, рассказывает Житие Сергия Радонежского. В Житии Петра и Февронии Муромских упомянуто о зайце, который скакал перед мудрой девой, когда она ткала холст.
Но, возможно, в сказании о Михаиле и олене присутствуют сокровенные символические значения: Олень в Библии — образ-символ, обозначающий, в частности, душу человека, устремленную к Богу. В ветхозаветной книге Псалтирь сказано: «Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже!» (псалом 41, глава 1). В книге Песнь песней говорится: «Беги, возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических!» (глава 8, стих 14). Согласно толкованию богослова Филона Карпафийского, распространенному в древнерусской книжности, эти стихи Песни песней должно прочитывать так: «Стремясь к Богу, человек убегает от греха стремительно и поучительно. <...> Убегай ведь от земного и мирского к добродетельным мужам, и, ими наставляемый, причастник будешь Небесному Царствию во Христе Иисусе, Господе нашем». Если использовать это толкование как ключ к описанию оленя, идущего за Михаилом, то эпизод жития окажется исполненным глубокого символического смысла: святой Михаил и есть или должен быть для знающих тем праведником, за которым они должны следовать послушно, как олень, удаляясь от греха и соблазнов мира. Эта сцена заключает в себе дидактическое значение.
Первая редакция произведения, далекая от традиционной житийной формы, во многом интересна своей неотделанностью, «нелитературностью». Такое впечатление создается не только благодаря «простому» языку произведения, отсутствию традиционных для житий стилистических формул и библейских цитат. В Первой редакции не соблюдается хронологическая последовательность эпизодов. Строгое следование хронологии событий не обязательно для повествования о жизни святого; но в житиях посмертные чудеса, удостоверяющие или являющие святость подвижника, четко отделяются от чудес прижизненных. В Житии Михаила Клопского это правило нарушено: в заключительной части жития повествуется сначала о посмертном чуде святого (о спасении купца Михайлы Маркова по молитвам, обращенным к святому), а затем о трех прижизненных чудесных предсказаниях юродивого старца.
Однако фиксация составителем сцен из жизни Михаила Клопского далеко не всегда столь бесхитростна на самом деле, что показывает и сцена первого появления Михаила в монастыре, и эпизод с Михаилом и с оленем, и продуманность структуры всего памятника.
Составитель текста вовсе не стремился к эффекту «простоты», «естественности». Вероятно, он писал своего рода набросок, предварительную заготовку для будущего «правильного» жития.