«Я думаю о Лакане очень классически. Что меня интересует в его суждениях, так это лежащая в основе логика, а не стиль. Я думаю, его стиль — это абсолютная фальшивка. Я пытаюсь забыть это. Я пытаюсь подавить это. Может быть, это [особенности стиля — ред.] работает как стратегия в определенном смысле. Почему бы и нет? Вы должны пленить людей загадочными формулировками... Но я ненавижу такой подход <...> Главная идея моей работы в том, чтобы перевести Лакана в ясные термины», — ругается Славой Жижек, наводя резкость на то, что кажется ему расплывчатым (например, в текстах «13 опытов о Ленине» и «Как читать Лакана»).
«...Я не нашел ничего лучше, как написать на обложке подготовленного мною к изданию сборника — мусоросборника, как мне случилось однажды выразиться, — слово „Написанное” [можно перевести как „Писание” или даже „Писанина” — речь о книге Écrits. — Ред.]. Сборник этот, как вам известно, чтение не из легких. Могу сделать по секрету маленькое автобиографическое признание: именно на это я и рассчитывал. Я думал даже, больше того, что для чтения он вовсе не предназначен. Славное начало, не правда ли?» — бравирует Жак Лакан (семинар «Еще»).
Семинары Лакана пользовались огромной популярностью. Он вел их без малого 30 лет, умело себя позиционируя. Лакан в этом отношении похож на Сальвадора Дали, с которым был дружен и который, как гласит легенда, написал картину «Тлеющий осел», вдохновившись диссертацией Лакана о параноидальных расстройствах (лежащий в ее основе клинический случай Маргариты-Пантен Анзье и дальнейшая судьба ее сына Дидье заслуживают книги и экранизации).
Рассмотрим некоторые важные понятия структурного психоанализа Жака Лакана.
Кого выплеснули из купели
Фрейд, сделав названное революционным для своего времени заявление, которое в грубом переложении можно обозначить как «вовсе не разум добрый правит бал», все же так или иначе держался корней науки, которую представлял в степени доктора и в должности профессора медицины. «Ему всегда и до самого конца хотелось считаться своим у ученых-естественников», — говорит историк философии и литературы Дмитрий Хаустов в лекциях об «Опасном методе».
Жак Лакан радикализировал и — чудесное слово — дебиологизировал («рас-природил») то, что осталось от человека (пациента) в анализе Фрейда. Человек — это слишком много. Есть субъект (анализант) мужской/женской сексуации. Да и это «есть» весьма призрачно и не имеет онтологического статуса. Субъект, если в чем и постоянен, то в своей нехватке.
Субъект — образование принципиально неестественное. Он «рождается во всегда уже предуготовленную символическую купель» (Ж. Л.) — в язык.
И именно как язык структурировано бессознательное. Лакан пересматривает классический анализ с позиций структурной лингвистики, заимствуя понятие «означающее» и лишая его референта — означаемого. То, к чему отсылает одно означающее, есть лишь означающее следующего порядка, которое, в свою очередь, отсылает к последующему означающему, которое может казаться означаемым либо по наивности, либо по причинам сугубо аналитическим (мало ли куда заведет желание на пару с фантазмом).
Кадры из фильма «Жак Лакан говорит». Спикера обливает водой ворвавшийся на «сцену» студент
Есть лишь скольжение по цепочке означающих.
«Система языка нигде, в каком бы пункте вы ее ни взяли, не становится перстом, указывающим на определенную точку реальности; сеть языка, взятого как целое, накрывает всю реальность в ее совокупности. Вы никогда не сможете сказать, что указано именно вот это, ибо, даже если бы это вам удалось, вы ни за что не узнали бы, на что я указываю, скажем в этом столе: на цвет, на плотность, на стол в качестве предмета или на что-нибудь еще», — говорит Жак Лакан (семинар «Психозы»).
И более того:
«Символ с самого начала заявляет о себе убийством Вещи — и смертью этой увековечивается его желание» — («Функция и поле речи и языка в психоанализе»).
С этой позиции высказывание «мысль изреченная есть ложь» прочитывается буквально. Невозможно сказать что-то, что не было бы вовлечено в игру означающих, которые есть не что иное, как «пустые места» и узлы, которыми размечена структурная сетка.
Кстати, именно поэтому у животных нет бессознательного. Система знаков, выполняющая предположительно функцию сообщительности, скажем, у птиц, дельфинов или высших приматов, — это не язык, а способ условной «коммуникации». Человеческий же язык [понятно, что речь о субъекте, — но давайте оставим стремительно устаревающее «слишком человеческое» хотя бы для разнообразия. — Ред.], если этой цели и служит, то лишь факультативно. Его фронт работ значительно шире.
Символическое, Воображаемое, Реальное
Взаимосвязь этих регистров Лакан иллюстрирует с помощью Борромеева узла. В топологию данная структура перекочевала из геральдики. Изначально рисунок — герб известных миланских аристократов. Взаимопересекающиеся круги символизировали союз трех семейств.
У Лакана эта фигура иллюстрирует неразрывность Символического, Воображаемого и Реального. Ни один из регистров не приоритетен, никакой иерархии. Позже Лакан добавит в триаду четвертую составляющую — синтом (не путать с симптомом), с которым идентифицируется прошедший анализ субъект. Синтом представляет собой «крючок», на который подвешивается «рыболовная сеть» триады С-В-Р, своим размером определяющий форму и характер виса.
Символическое — это, если очень грубо, всё, что относится к слову, которым может быть, конечно, не только нечто написанное или произнесенное. Славой Жижек приводит пример игры в шахматы: способ передвижения коня — символическое измерение.
Жак Лакан говорит понятнее: «Объекты символического обмена — это сосуды, в которые ничего не положишь; щиты, слишком тяжелые для битвы; венки, которым суждено засохнуть; пики, втыкаемые в землю, — всегда бывают либо заведомо бесполезны, либо избыточно обильны».
Жак Лакан и Сильвия Батай
Воображаемое — то, что можно охарактеризовать как образ. Конь, ладья, король и пешка по отношению к шахматным фигурам — это регистр воображаемого. Равно как и то, какие значения, функции и смыслы мы приписываем тому, что называем «реальностью».
Реальное — изнанка слова/образа. То, что не прописано и утрачено субъектом после рождения в язык. Реальное недостижимо — на него, как на слепящее Солнце, нельзя смотреть прямо, это «не что-то внешнее, что сопротивляется попаданию в символическую сеть, но сам разрыв в символической сети».
Лакан приводит пример из общей теории относительности, согласно которой материя — не причина искривленности пространства, а лишь ее эффект. Похожая ситуация с Реальным: разрыв и несоответствие в порядке Символического порождает Вещь — невыносимую встречу с Реальным.
Но эта встреча никогда не происходит. Как только хотя бы намек на нечто похожее имеет место (ирония в том, что никакого «места» на самом деле тут нет) и каким бы травматичным ни был этот опыт — Символическое сразу же набрасывает свою сеть, а Воображаемое назначает узлам решетки значения, образы и смыслы. И к Реальному вновь не проложить дорогу.
На Реальное невозможно указать пальцем, потрогать или помыслить. Единственное, в чем оно хоть как-то схватывается, — это фантазм.
Нехватка, фантазм, отцовская функция
Обнаружение нехватки — главное формообразующее психику событие. Оно происходит в раннем возрасте и осуществляется не одномоментно — это несколько историй, складывающихся в единое событие: юный недосубъект вдруг узнает, что его матери нужно что-то еще, кроме него.
Почему мать уходит? Потому что ей нужен условный X. Этот X вслед за Фрейдом Лакан обозначает не иначе как фаллос и часто использует этот термин, скандализируя свою и без того нетривиальную теорию. На самом деле речь идет не о первичных половых признаках мужского субъекта. Можно сказать так (пожертвовав строгостью теории, но делая ее понятнее): ребенок пытается занять место отца (воображаемого, того, которого сам себе нафантазировал), что и означает в самом первом приближении «стать материнским фаллосом». Стать им за тем, чтобы мама не уходила.
Над решением вопроса «как это сделать» начинает работать Воображаемое (попытки представить: что нужно маме?) и Символическое — речь Другого (родителей, брата, сестры, заходящих в гости соседей — социума, состоящего из реальных других).
Но все попытки обречены на провал. Господствующее означающее, лежащее в основе фантазма, должно бы давать доступ к наслаждению, но путь туда заказан. А с появлением Отца (не реального родителя, а отцовской функции — хотя реальный отец может ее транслировать, равно как и мать) налагается запрет на наслаждение.
Вариантов, как поступить с отцовским запретом, немного:
- вытеснить — образуется невротическая структура
- отбросить — психотическая
- сместить/отклонить — перверсивная.
В будущем все три варианта присутствуют в психике субъекта, но лишь один становится структурирующим и ярко выраженным.
Фантазм, или главенствующее означающее, дает опору Закону, на основе которого разворачивается жизнь субъекта, логика его желаний и то, каким образом структурируются его «хотелки», призванные нехватку восполнить. Синоним Закона — Имя Отца, налагающего запрет.
Структура — невротическая/психотическая/перверсивная — это оформление обращения с Законом, вид отношения к фантазму.
Итак, первосцена запускает фантазм — то, что нужно воспроизвести в жизни, чтобы восполнить нехватку и вернуться в состояние глубоко инфантильного, первичного наслаждения. Но возвращение это невозможно. Субъект не мыслим без нехватки.
Другой не другой, а наслаждение не удовольствие
Большой Другой — это та высшая инстанция, перед лицом которой субъект дает себя признать: судьба, промысел, мистические силы, законы природы, вера в справедливость, естественный порядок вещей. Большой Другой действует на уровне Символического. Это нечто, в чем наша «истинная сущность» согласована — прописана.
Другой с маленькой буквы — это обычный субъект, другой человек [да, все никак не отвыкнем от этого слова. — Ред.]. Но Большой Другой может присутствовать и при взаимодействии с другими. Мать, отец, сестра, брат, муж/жена или кто-то еще значимый вместе могут составлять Другого. Так же как культура/традиция/воспитание, коммунизм/капитализм/либерализм и тому подобные означающие. Притча о слоне в темноте отлично подходит для иллюстрации этого тезиса.
Относительно желания ключевой вопрос — «Что хочет от меня Другой?» Ответ на него и то, что с этим ответом сделано (вытеснено, отброшено, смещено), — суть всякой субъектности.
Немного о разнице между наслаждением и удовольствием. Первое в психоанализе находится по ту сторону психической жизни, оно болезненно и непереносимо для субъекта. Наслаждение связано с фантазмом: чем ближе к нему, тем больше удовольствия, отдающего наслаждением.
Можно сказать, что наслаждение [часто этот термин оставляют непереведенным — jouissance — ред.] — это нелимитированное удовольствие.
Объект а
Он же объект-причина желания или объект малое а (objet (petit) a) — некая деталь, придающая динамическую последовательность желанию, поскольку желанным объект делают не присущие ему качества, а помещенность в поле фантазии. Фантазм — конструкция, символическая «одежда» объекта а, относящегося к Реальному.
Формула субъекта записывается при помощи трех матем (неологизм Лакана — специальные краткие формы обозначения психического содержания):
- $ — расщепленный — на «себя» и дискурс Другого — субъект
- ◊ — знак отделения, отчуждения
- а — объект малое а.
$ ◊ а
Субъект расщеплен Другим посредством главенствующего означающего. Образ этого расщепления определяется операциями вытеснения, отбрасывания или отклонения — мы уже о них говорили.
Иное существование говорящего субъекта в культуре невозможно.
Но и это еще не всё.
Сексуальных отношений не существует
Используя матемы, Лакан выводит формулы мужской и женской сексуации. Вот они:
- ∃ — существование (existence). «Есть отдельные х, для которых выполняется условие»
- ∀ — квантор всеобщности. «Для всех х выполняется условие»
- Ф — фаллос
- La — определенный артикль, жен. р., единств. ч. (la femme (франц.) — женщина).
Верхняя левая часть таблицы описывает положение мужского субъекта. Он подчинен фаллическому наслаждению и имеет запрет (символическая кастрация) на отдельный вид наслаждения — табу на инцест.
Но в формуле прописано исключение: есть некий х, не подлежащий кастрации — Фх. Это отсылка к Первоотцу, мифическому основателю первобытной орды, который обладал всеми женщинами, но был убит сыновьями. С этого момента «им не оставалось ничего другого, как <...> преодолеть сильные непорядки, установить инцестуозный запрет, благодаря которому все они одновременно отказались от желанных женщин, ради которых они прежде всего и устранили отца» (Зигмунд Фрейд, «Тотем и табу»).
Позиция женского субъекта сложнее. Фрейдовский миф «Тотема и табу» не является женским. С одной стороны — нет женщины, которая находилась бы вне фаллической функции. С другой — для нее не существует раз и навсегда закрепленных условий сексуации (отсюда знаменитое лакановское La femme n’existe pas (франц. «Женщины не существует» и перечеркнутый артикль la в формуле). Женщина, по Лакану, «не-вся» в фаллическом наслаждении, ее наслаждение сущностно разделено. Кроме фаллического, есть еще добавочное — необходимо, даже если это невозможно, определить наслаждение Другого, дать ему смысл.
- При фаллическом наслаждении женщина встречается не с субъектом, а с символическим обладателем фаллоса.
- Мужской субъект, в свою очередь, обращается к Другому через свою партнершу посредством объекта а, получая связь только со своим фантазмом — $ ◊ a.
Поэтому и не существует сексуальных отношений — векторы в нижней части таблицы не сходятся, мужской и женский субъекты, согласно данной формуле, не пересекаются.
Говоря проще, человеческая сексуальность находится вне физиологии. «Не существует ни одной формулы, которая могла бы записать отношения между мужчиной и женщиной. Мужчина и женщина разделены», — отмечает член Школы Фрейдового дела (’Ecole de la Cause Freudienne) психоаналитик Пьер Наво.
А Жак Лакан говорит в семинаре «Еще»: «Ахилл и черепаха — вот схема наслаждения <...> наделенных полом существ. Стоило Ахиллу сделать свой первый шаг, показать Брисеиде, на что он способен, как та потихонечку, черепашкой, от него отдаляется, потому что она „не-вся” — не вся принадлежит ему. Что-то остается им не присвоено, Ахилл делает следующий шаг, и так далее <...> Зенон не видел, что и черепаха, в свою очередь, разделяет судьбу Ахилла — шажок ее становится все короче и предела своего тоже никогда не достигнет. Число, действительное число, определяется точно таким же способом. Число имеет предел, и в этом смысле оно бесконечно. Ахилл, ясное дело, может лишь обогнать черепаху — догнать ее он не в силах. Догнать ее он может лишь в бесконечности».
