Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Кто такой Иван Пересветов?
С этим сочинением, сохранившимся в рукописях XVII века, связано несколько загадок. Его автором назван Иван Семенович Пересветов, о жизни которого известно из его двух челобитных молодому царю Ивану Грозному — так называемых Большой челобитной, являющейся своего рода политическим трактатом, и Малой, представляющей собой прошение по поводу судебной тяжбы составителя с одним боярином, его обидчиком. Подданный литовского великого князя и польского короля Сигизмунда I Старого дворянин Иван Пересветов в конце 1520-х годов поступил как наемный воин на службу к венгерскому королю Яношу I Запольяи, или Запойяи. Служба эта длилась три года, после чего русский выходец из Литвы перешел к королю Чехии Фердинанду I Габсбургу, неудачно оспаривавшему венгерский престол у прежнего пересветовского господина. В одном сборнике середины XVIII века есть запись, сообщающая, что Пересветов побывал и в греческих землях, входивших в состав Османской империи. Потом он служил молдавскому господарю Петру IV Рарешу, а в конце 1530-х годов перебрался в Москву. Здесь он, видимо, в конце 1540-х годов написал серию сочинений политического содержания. Они дошли до нас в виде циклов, соединенных в сборники. Вероятно, оригиналы этих сборников были составлены самим автором.
Часть сочинений Пересветова открыл для науки Н. М. Карамзин, приведший цитаты из его челобитных. И одновременно он же заявил, что «эпистолия» царю Ивану, как создатель «Истории государства Российского» назвал эти памятники, была написана «без сомнения уже гораздо после сего царствования». Основанием для такого суждения были как ошибки (анахронизмы) в изложении фактов, относящихся к истории Венгрии, Чехии и Молдавии, так и поразительное сходство идей древнерусского книжника с реформами и деяниями Ивана Грозного 1550-х годов и более позднего времени: Иван Пересветов утверждал, что царская власть должна быть сильной и грозной, не зависящей от алчных и ленивых вельмож. Он советовал царю сделать суд скорым и правым, искоренив мздоимство жестокими казнями взяточников. Призывал заботиться о «воинниках» и захватить Казань. А молодой царь Иван ограничил судебную власть алчных наместников и волостелей и ввел наказания за взятки, преобразовал дворянскую конницу и создал стрелецкое войско. Русский государь взял Казань, а уже намного позже начал террор, жертвами которого стали многие бояре. Учредил и новое, опричное войско, впрочем, оказавшееся малоэффективным.
Из карамзинских рассуждений следовал неизбежный вывод: «Ивашка, Семенов сын, Пересветов», как уничижительно в соответствии с этикетом именовал себя составитель Малой челобитной, — не реальный автор, а плод чьей-то затейливой мистификации. В случае с анахронизмами маститый историк оказался неправ: позднейшие исследования показали, что никаких несообразностей в сочинениях, приписанных «воиннику» — выходцу из Литвы, нет. Так что один из аргументов версии о создании пересветовских сочинений задним числом, после окончания царствования Ивана Грозного, пал. Найденная намного позже карамзинского времени опись царского архива засвидетельствовала: в нем хранилось некое следственное дело, главным фигурантом коего был наш челобитчик. Получается, что и Иван Пересветов — реальная личность, а не плод чьей-то фантазии. Современный историк К. Ю. Ерусалимский высказал догадку, что Иван Пересветов — это не кто иной, как знаменитый русский первопечатник Иван Федоров. Однако это интересное предположение недостаточно обоснованно. К тому же пересветовского отца звали Семеном, а родителя книгопечатника — Федором: Федоров — это сокращение от Феодоров, или Феодоров сын. В России правом писаться с отчеством обладали только знатные люди. Переселившись в Речь Посполитую, русский печатник стал называть себя Иваном Феодоровичем.
Если Карамзин полагал, что известные ему сочинения с именем Пересветова написаны уже после реформ и злодеяний Ивана Грозного, и точка зрения знаменитого историка какое-то время находила поддержку (так же, например, считал другой замечательный ученый — С. М. Соловьев), то позднее восторжествовал взгляд, согласно которому эти произведения не оправдывали первого русского царя задним числом, а намечали программу его преобразований. (Эту идею разделял еще один прославленный русский историк — В. О. Ключевский.)
Сложнее с авторством. Реальный Иван, Семенов сын, Пересветов, как признали ученые, действительно существовал, был современником царя Ивана и, видимо, за что-то подвергся репрессиям. Но создателем политических сочинений его согласились считать не все. Некоторые утверждали, что он — не более чем литературная маска, за которой скрылся подлинный автор или авторы. Среди них называли и наставников — ближних советников молодого самодержца, дворянина Алексея Адашева и протопопа Сильвестра, и даже самого российского монарха. Например, советский историк Д. Н. Альшиц автором «Сказания о Магмете Салтане» считал Адашева.
«Бог не веру любит, правду»
Мехмед II Фатих
Однако главная загадка «Сказания» связана с его содержанием. В произведении рассказывается о двух царях. Один — это турецкий властитель Магмет Салтан, прототипом которого является османский султан Мехмед II Фатих (1432—1481), в 1453 году завоевавший Константинополь — столицу Византийской империи. Второй царь — Константин, реальный прообраз которого — последний византийский император Константин XI Палеолог (1405—1453), правивший с 1449 года и павший во время взятия византийской столицы. Соответствие этих персонажей реальным прототипам условно. В пересветовском сочинении мусульманин Магмет Салтан, мудрый и сильный монарх, соблюдавший в государстве «правду», противопоставлен православному государю Константину, слабому и неразумному, подпавшему под власть своих алчных вельмож. В результате Константин и греки, его подданные, были наказаны: царство Константина, не радевшего о воинстве и справедливом суде, было отдано Богом турецкому султану, который обращается к своим судьям со словами: «Не дружитесь с неправдою, да не прогневаете Бога, а держитесь правды, ее Бог любит». Эту мысль Магмет повторяет настойчиво: «Ввел Магмет Салтан правый суд в царстве своем, а ложь вывел, и тем доставил Богу сердечную радость, и сказал так: „Бог любит правду больше всего. Невозможно царю без грозы царством править, а царь Константин вельможам своим волю дал и сердце им веселил, они же этому радовались и бесчестно стяжали, богатели, а земля и царство плакали и в бедах купались. И разгневался Господь Бог на царя Константина и на вельмож его и на все царство греческое неутолимым гневом своим святым за то, что они правдой гнушались и не знали того, что Бог сильнее всего любит правду“». Истину, справедливость которой доказывается падением Константинополя, провозглашает царь-иноверец! Своих воинов Магмет Салтан уподобляет ангелам — воинству небесному, и Магметовы «воиннники» в служении государю видят душеспасительное дело и почитают павших за него мучениками: «...все грехи смываем мы своею кровью. Души наши Господь принимает под свою руку святую, и такими чистыми воинниками небесные высоты наполняются». А в финале «Сказания» выразителями авторской идеи представлены считавшиеся в средневековой России еретиками и вероотступниками «латиняне» (католики), которые заявляют в споре с православными греками: «На вас, на греков, Господь Бог разгневался неутолимым гневом своим святым, так же как некогда на иудеев, и отдал вас турецкому царю в неволю за вашу гордыню и за неправду. Смотрите же, как Господь Бог с гордыми враждует, за неправду гневается, а правда — Богу сердечная радость и вере красота». Для средневекового сознания это поразительно. В падении Царьграда-Константинополя древнерусские книжники усматривали либо проявление неисповедимых судеб Божиих, либо наказание за отступление от православия, проявившееся в заключении унии с католическим Римом на Ферраро-Флорентийском соборе в 1439 году. Первый взгляд отражен в «Повести о взятии Царьграда турками», приписанной некоему Нестору Искандеру, второй — в посланиях монаха Филофея, пересветовского современника и создателя знаменитой теории «Москва — Третий Рим». Мысль же Пересветова — совсем иная: гибель Греческого царства, Византии, — кара за пренебрежение ее последнего царя государственными обязанностями, за «неправду», проявившуюся в преступной мягкотелости, в потворстве мздоимству судей и произволу вельмож, в отсутствии заботы о воинстве — опоре царства. Неслучайно, включив в сборник своих сочинений фрагмент из «Повести о взятии Царьграда», Пересветов завершил его толкованием гибели Греческого царства, которого не было в исходном тексте: Царьград пал из-за «гордости», «неправды» и «зависти». А в самый конец текста вписал свою любимую мысль: «...правду Бог любит, и сильнее всего правда».
Любящий правду властитель должен жестоко карать виновных. Как говорит Магмет Салтан: «Невозможно царю без грозы править, как если бы конь под царем и был без узды, так и царство без грозы». С живых судей-мздоимцев турецкий правитель велит сдирать кожу и вешать в судебных присутствиях, написав на них: «Без таковой грозы правды в царстве нельзя ввести». Зато верных воинов он освобождает от рабства, щедро награждает, продвигает по службе, невзирая на простое происхождение.
Темное по смыслу, интригующее высказывание о соотношении веры и правды, приписанное своеобразному резонеру — выразителю авторских мыслей молдавскому воеводе Петру, содержится в пересветовской Большой челобитной: «Бог не веру любит, правду». Но что же такое в понимании Ивана Пересветова вера и правда, как они соотносятся? Довольно широкое распространение получило представление, будто автор «Сказания» и Большой челобитной — вольнодумец, в отдельных суждениях едва ли не сочувствующий еретикам, светский публицист-рационалист, близкий к западноевропейским ренессансным политическим мыслителям и, возможно, даже знакомый с какими-то их сочинениями. Сторонники такого подхода считают, что вера для Пересветова ограничивается, в сущности, исполнением церковных обрядов, дела государственные от нее отделены. Правда же для Пересветова, как заметил известный историк А. А. Зимин, — «совокупность общественных преобразований, направленных к созданию совершенного государственного строя, в котором дворянские требования найдут полное осуществление. Облекая это понятие в религиозную форму <...> публицист вкладывал в нее не церковное, а светское содержание». По мнению ученого, Пересветов понимал правду как мудрость, которой должен обладать властитель.
Но так ли это? Какие у нас основания думать, что книжник — бывший «воинник» лишь камуфлировал, скрывал за «религиозной формой» светскую политическую концепцию? И случайно ли некоторые ученые настаивали и отчасти настаивают или на традиционности воззрений Пересветова, вполне соответствующих религиозному сознанию русского Средневековья, или, по крайней мере, утверждают, что радикального разрыва с традицией Пересветов не совершил и на современников — западноевропейских политических теоретиков эпохи Возрождения — он мало похож.
Константин XI Палеолог
«...то и турки были бы достойны с ангелами беседовать»
Ключ к верному истолкованию этой концепции содержится в Большой челобитной. Реплику о предпочтении Богом правды, а не веры воевода Петр в Большой челобитной поясняет так: «Истинная правда — Христос, Бог наш, сын Бога возлюбленный, нераздельный в божестве единой Троицы, едино божество и сила. И оставил он нам Евангелие — правду, а любя веру христианскую больше всех других вер, указал путь в Царство небесное». Но в том, что Христос есть воплощенная правда, пересветовский персонаж и его создатель нимало не отступают от христианского вероучения. В древнерусской церковной словесности правда понималась как исполнение божественной истины, заповедей Христовых. Пересветов же исходит, видимо, из Послания апостола Иакова, который учил: «...как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва» (глава 2, стих 26). Вера для автора «Сказания» — это соблюдение обрядов, и прежде всего таинства причащения, без участия в котором невозможно спасение души. Необычно в «Сказании» лишь то, что заповеди, евангельское нравственное учение, которые относились к личной жизни, трактуются как нерушимая основа государства, справедливости суда, воздаяния за преступления и вознаграждения за верную службу. О предназначении и долге царя много сказано в Ветхом Завете, но ничего не говорится ни в Евангелиях, ни в Новом Завете в целом. Христос объявлял: «Царство Мое не от мира сего» (Евангелие от Иоанна, глава 18, стих 36) и отчетливо разделял «кесарево», то есть государево и государственное, и Божие (Евангелие от Матфея, глава 22, стих 21). Новозаветный лейтмотив — это не принцип справедливости, воздаяния, а идея милости, прощения. Иисус, цитируя ветхозаветную норму «перелом за перелом, око за око, зуб за зуб; как он сделал повреждение на теле человека, так и ему должно сделать» (Книга Левит, глава 24, стих 20, почти так же сказано в 21-м стихе 19-й главы Книги Второзаконие), изрек: «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую: и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду» (Евангелие от Матфея, глава 5, стихи 38–40). В «Сказании» евангельскими притчами (заповедями) названы ветхозаветные наставления «Не лги», «Не укради», «Не лжесвидетельствуй» наравне с действительно Христовым речением «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Похоже, Иван Пересветов не был посвящен даже в азы богословия и считал Евангелием все Священное Писание.
Как давно было замечено, настойчиво повторяемое автором «Сказания» суждение о любви Бога к правде восходит к ветхозаветной книге Псалтирь, где есть такие слова: «...Господь праведен, любит правду; лице Его видит праведника» (псалом 10, стих 7). Но в тексте псалма, хотя он и приписывается царю Израиля и Иудеи Давиду, любовь Бога к правде и праведнику никак не связывается с предназначением государя. Пересветов, строя свою концепцию обязанностей, предназначения царской власти и впервые в древнерусской книжности отчетливо разделяя веру и правду, искал основания для нее не в собственных аргументах, не в доказательствах разума, а в Священном Писании.
Автор «Сказания» сообщает, что заповеди, на которые опирался Магмет, внедряя правду-справедливость, турецкий султан почерпнул в христианских книгах: «Много же мудрости почерпнул Магмет, если великую правду в царстве своем ввел и показал примеры грозных кар, чтобы люди слабостям своим не потворствовали ни в чем и бога бы не гневили. А ту мудрость царь Магмет взял из греческих книг, где сказано, каким грекам следовало бы быть». Греческие книги — это, конечно, книги христианские, и, очевидно, прежде всего Библия. В других местах «Сказания» об этом сообщается прямо: «А всю эту мудрость царь Магмет Салтан выписал из христианских книг, по этим книгам следует и христианскому царю Божью волю исполнять»; «Магмет Салтан из христианских книг почерпнул эту мудрость и образец праведного суда». Мало того, согласно Пересветову, турецкий властитель даже желал перейти в христианство, но не решился: «Записал Магме Салтан тайно, для себя: „Таким следовало бы быть христианскому царю, всеми правдами богу сердечную радость доставлять и за веру христианскую крепко стоять“. Сам он много о том размышлял с великой мудростью, хотел веру христианскую принять с сердечной радостью и восхвалил веру христианскую: „Нет другой такой великой веры у бога, как вера христианская. Кто пойдет неверных в веру обращать и веру христианскую распространять, и даже если где войско его разобьют, то, значит, на то была Божья воля, а павшие есть новые мученики Божьи, которые пострадали за веру христианскую подобно древним мученикам, — души их к Богу в руки возносятся, небесные высоты наполняются такими чистыми воинниками, ангелам они равны и украшены от Бога золотыми венцами“».
Идеал Пересветова — это гармония, симфония христианской веры и правды. Свидетельство тому — финал «Сказания», содержащий высказывание католиков-латинян о Московском царстве Ивана Васильевича и греков — о царстве Турецком: «А если бы с той верой христианской да соединить правду турецкую, то были бы они [русские] достойны с ангелами беседовать». Греки же ответили: «А если бы к той правде турецкой да веру христианскую, то и турки были бы достойны с ангелами беседовать». Вера без правды в представлении Пересветова неполна, ущербна. Но и правда без веры такова же.
В этом отношении древнерусский идеолог разительно непохож на ренессансных политических мыслителей. Его старший современник, итальянец Николо Макиавелли, в знаменитом трактате «Государь» также описывал Османскую империю как державу, сильную благодаря единоличной власти султана, хотя и считал, в отличие от автора «Сказания», его подданных не свободными, а рабами: «Турецкая монархия повинуется одному властелину; все прочие в государстве — его слуги; страна поделена на округи — санджаки, куда султан назначает наместников, которых меняет и переставляет, как ему вздумается. <...> ...монархию султана трудно завоевать <...> Державой султана нелегко овладеть потому, что завоеватель не может рассчитывать на то, что его призовет какой-либо местный властитель, или на то, что мятеж среди приближенных султана облегчит ему захват власти».
Автор «Государя» тоже рассуждает о том, каким должен быть властитель могучей державы, и его советы отчасти созвучны пересветовским. Однако проблема симфонии веры и правды Макиавелли совершенно не занимает, а падение царств он объясняет только естественными, земными причинами, а отнюдь не гневом Божиим за нарушение или неисполнение правды. Итальянский политический философ одинаковым образом рассматривает и языческие, и христианские, и мусульманские государства, одинаковым образом анализирует с рационалистических позиций примеры ошибок или мудрых решений правителей. (На словах он делает исключение лишь для владений Папы Римского, управляемых будто бы волей Провидения, но в действительности и их рассматривает в общем ряду с другими государствами.)
Мехмед II Фатих, сидя верхом на олене, убеждает своего сына султана Баязида II отказаться от охоты (сон Баязида II). Османская миниатюра
«Так вершился Божий суд»
Интересно, что автор «Сказания» приписывает Магмету Салтану использование ордалий — своеобразных испытаний истинности утверждений подданных: «И устроил он испытание Божьей воли до крестного целования. На того, кому крест целовать, наставляли против сердца огнестрельное оружие и самострел против горла и держали под такой угрозой смерти, пока отец его духовный десятикратно не проговорит евангельские притчи: не лги, не кради, же лжесвидетельствуй, чти отца и мать, люби ближнего своего, как самого себя. Так показал царь грекам испытание Божьей воли до крестного целования: если истца огненная стрельба не убьет и самострел в него стрелу не выпустит, то он кpecт поцелует и свое возьмет, что от суда хотел. А туркам устроил он испытание божьей воли с помощью острого меча: повелел истцу шею преклонить <...> а над ним меч подвешен. А муллам своим поведал в том месте быть и наставлять в своей вере турецкой, как это делали и греки: если меч на него не упадет и шею ему не поразит, и речь свою он доведет до конца, то <...> свое возьмет, что от суда хотел. Так вершился Божий суд». Как форму Божьего суда пересветовский Магмет Салтан использовал также «поле» — судебный поединок, но особого рода: «А поле присуждал он в своем царстве без крестного целования: обоим тяжущимся приказывал нагими лезть в темницу, чтобы бритвами резаться, а бритву им одну положат в тайном месте, и кто ее найдет, тот и прав по Божьему суду. Тогда он свое возьмет, что от суда хотел, а виновного перед ним хочет — живым выпустит из темницы, а хочет — зарежет его».
Естественно, ни к светскому пониманию права, закона, ни к идее правового государства все это не имеет ни малейшего отношения. Иван Пересветов, впрочем, не призывает позаимствовать такие формы Божьего суда в России, однако и не оценивает их как дикость и варварство. (В Московском государстве времен Пересветова судебные поединки происходили и были регламентированы законом, но ни испытание оружием, ни резание бритвами не совершались.) От «Сказания» не только до возрожденческой, но и до античной юридической мысли — «дистанции огромного размера»...
Утверждая превосходство правды над верой, Иван Пересветов, возможно, полемизировал с протестантизмом, прежде всего с учением Мартина Лютера о спасении одною верою и о невозможности для человека спасения, оправдания перед Богом благими, правильными делами. Лютер был современником древнерусского книжника. В Речи Посполитой, где одно время пребывал, а может быть, и родился автор «Сказания о Магмете Салтане», протестантское вероучение стало известно довольно рано. Но если Иван Пересветов действительно пытался оспорить лютеровскую идею, то понял он ее поверхностно и даже превратно. Немецкий богослов и проповедник понимал под верой духовную настроенность, вручение человеком себя Богу, а не исполнение церковных обрядов.
Идея Пересветова как будто бы вполне оригинальна. Хотя она отчасти созвучна суждениям и деяниям Ивана Грозного и, может быть, отчасти даже вдохновила самодержца на террор, автору «Сказания» совершенно чужда мысль о сакральности царской власти, примерно пятнадцатью годами позднее эмоционально выраженная в первом послании Ивана Васильевича беглому боярину князю Андрею Курбскому. Государь уличал своего бывшего воеводу в вероотступничестве и еретичестве, уподобляя иконоборцам: ведь царь — земной образ, «икона» Бога.
Доморощенная политическая концепция Пересветова выглядит довольно примитивно и наивно. Ее создателю совершенно чужд строгий анализ разных типов государства и устроения власти, разработанный еще древнегреческими философами Платоном и Аристотелем. (Между тем в категориях античной политической мысли государство Константина Палеолога можно было бы описать как фактическую олигархию, властвование немногих вельмож, а державу Магмета Салтана — как монархию.) Это еще робкие шаги во тьме и в незнакомой доселе местности, движение на ощупь. Более интересно «Сказание» в художественном отношении. Иван Пересветов создал своеобразную политическую притчу, использовав антитезу царь Константин — Магмет Салтан. Неправославие турецкого владыки призвано лишь острее подчеркнуть решающую значимость для дел государства правды-справедливости, а не веры. Наделение мусульманина Магмета и католиков чертами резонеров, выразителей авторской позиции, отнюдь не случайно. Сторонний взгляд лучше обнаруживает уязвимость убежденности в абсолютной ценности веры независимо от соблюдения и охранения правды. А поскольку и турецкий султан, и латинские мудрецы признают высоту и чистоту православия, этих персонажей «Сказания» невозможно заподозрить в предвзятости или клевете на далекие от справедливости порядки, царившие в Византии и царящие в Московском государстве. Не исключено, что на мысль представить деяния неправославного властителя воплощением правды-справедливости Пересветова навела написанная примерно полувеком ранее «Повесть о Дракуле», герой которой, «зломудрый», наделенный дьявольскими чертами, совершает порой поступки, выглядящие справедливыми, и как будто бы стремится добиться этой справедливости жесточайшими мерами. Но если это так, то Иван Пересветов перетолковал исходную идею создателя «Повести»: Дракула — фигура все-таки всецело негативная.
Свои идеи Пересветов настойчиво проводит, пронизывая текст произведения повторами — вариациями утверждений о сердечной радости, которую рождает у Бога верность правде, и о «грозе» как основе царской власти. Риторические приемы воздействия на читателей абсолютно превалируют в «Сказании» над логическими аргументами.