Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
«Повесть о житии новых муромских святых чудотворцев»
«Повесть о Петре и Февронии», несомненно, один из самых известных древнерусских памятников. Соперничать с ним могут разве что «Слово о полку Игореве» и «Повесть временных лет». Но «Слово» — произведение уникальное: оно содержит очень много неясных фрагментов («темных мест»), и смысл его не поддается хотя бы относительно определенной интерпретации, а древняя киевская летопись разнородна и велика по объему, и мало кто, кроме профессионалов и любопытствующих ценителей древнерусской словесности, способен прочитать ее целиком. Иное дело — повесть о муромских князе и княгине. Ее не только изучают или по крайней мере должны изучать в школе (в программе это произведение имеется), ее включали и включают в состав книг для детского чтения, в том числе в сборники сказок разных народов. День памяти святых Петра и Февронии (25 июня старого стиля / 8 июля нового стиля) в 2022 году был объявлен государственным праздником — днем семьи, любви и верности. На вопрос «Что такое „Повесть о Петре и Февронии“?», обращенный к так называемому широкому читателю, мы почти наверняка услышим ответ: повесть-сказка о любви. Но ладно широкий читатель — подобным образом определяют это произведение и некоторые серьезные ученые-филологи!
Между тем «Повесть» — это житие, пусть и довольно необычное. Ее заглавие в рукописи — автографе книжника Ермолая-Еразма, которого сейчас принято считать создателем произведения, — «Повесть о житии новых муромских святых чудотворцев благоверного, и преподобного, и достойного похвалы князя Петра, названного по иночестве Давидом, и супруги его, благоверной и преподобной и достойной похвалы княгини Февронии, названной во иночестве Ефросинии». «Повесть о житии» — это довольно распространенное обозначение именно агиографических произведений (житий). Слово «повесть» в Древней Руси не обладало каким бы то ни было определенным жанровым смыслом, обозначая любое повествование: и летопись, и воинскую повесть, и притчу, и житие. Только в XVII веке, когда древнерусская словесность стала превращаться в привычную нам художественную литературу, «повестями» начали называть еще и новое явление — сочинения с вымышленными персонажами и сюжетами.
В заглавии «Повести» Петр и Феврония названы чудотворцами, благоверными (святыми мирянами) и преподобными (святыми монахами). Названы не только их крестильные, но и монашеские имена (супруги постриглись в монахи перед смертью). Во многих рукописях «Повесть о Петре и Февронии» прямо именуется житием, иногда в них встречаются пометы, указывающие, что ее фрагменты читались на богослужении. Произведение включалось в Четьи Минеи (сборники житий, расположенные по месяцам и дням памяти святых). Одну из версий «Повести» составил патриарх Московский и всея Руси Гермоген (ок. 1530—1612), возглавлявший Русскую церковь в 1606–1611 годах.
Что же до любви, то любовь-страсть, эротическое чувство, в отличие от любви к Богу и любви к ближнему, не только не относилась к числу христианских добродетелей, но и считалась чувством греховным (блудной страстью). Да и нет в «Повести» никакой любви-эроса. Вспомним ее сюжет: Феврония сообщает князю Петру, что готова исцелить его от тяжкой болезни при условии женитьбы на ней. Болящего правителя она до сих пор в глаза не видела: какая уж тут любовь! Прозорливо ведая, что Петр нарушит обещание и не пожелает взять в супруги простую крестьянку, мудрая дева не велит мазать целебным снадобьем лишь один струп. От единственной неисцеленной язвы муромский властитель вновь тяжко заболел, и пришлось ему таки брать простолюдинку-целительницу в жены... Какая же это повесть о любви! Скорее уж история принуждения к браку, или «инструкция» о том, как выйти замуж за принца, то бишь за князя. Но жития пишутся не с такой целью. Эти памятники создают для сохранения памяти о святых и для их почитания, чтение житий — не развлечение, а душеспасительный труд. Значит, мы воспринимаем «Повесть» неправильно. А правильно — это как?
Сказочные элементы в произведении действительно есть. Но функция их совсем не та, что в фольклоре. Ученые — исследователи и публикаторы — традиционно делят сюжет «Повести» на четыре части. В первой рассказывается об убийстве князем Петром змия, насланного дьяволом для блуда с женой Петрова брата князя Павла: «неприязненный» змий принимал облик ее мужа. Вторая часть повествует об исцелении Февронией от язв Петра, обрызганного кровью издыхающего змия. Третья — об изгнании супругов боярами из Мурома и об их возращении. Четвертая, последняя, сообщает о приготовлении к смерти Петра, принявшего монашество с именем Давид, и Февронии, постриженной с именем Евфросиния, об их кончине и погребении. Первый, змееборческий сюжетный мотив встречается и в былинах, и в волшебных сказках, в «Повести» он ближе к сказкам. Замечательный фольклорист В. Я. Пропп почти сто лет назад обнаружил в сюжетах этих фольклорных произведений устойчивые, переходящие из сказки в сказку мотивы, образующие единую структуру. (Он назвал эти мотивы функциями.) Среди них: подвох («антагонист пытается обмануть свою жертву, чтобы овладеть ею или ее имуществом»); пособничество («жертва поддается обману и тем невольно помогает врагу»); вредительство («антагонист наносит одному из членов семьи вред или ущерб»); выведывание (герой выведывает тайну смерти антагониста); получение волшебного средства; борьба («герой и его антагонист вступают в непосредственную борьбу); победа; ликвидация беды. В «Повести» им соответствуют: обман змием, принимающим облик князя Павла, его жены (подобие сказочных функций «подвох», «пособничество» и «вредительство»); признание змия жене Павла, что смерть его ждет «от Петрова плеча, от Агрикова меча» (выведывание в чистом виде); поединок Петра со змием и убийство чудища князем (борьба, победа, ликвидация беды). Схожи со сказочными и персонажи: Петр — герой, змий — его антагонист, жена князя Павла — жертва, отрок, показывающий Петру, где в кладке церковной стены лежит загадочный Агриков меч, — даритель. (В фольклоре известен богатырь Агрикан, но образ его неясен; предполагают, что это имя — искаженное прозвание героя византийской поэмы воителя Дигениса Акрита, переведенной прозой в Древней Руси. Иногда же считают, что это имя восходит к латинскому переводу греческого имени святого воина Георгия Великомученика: по-латыни это имя, означающее «земледелец», звучит как Agricola.) Однако есть и очень важные различия. Змий — не просто противник, а орудие злокозненного дьявола. Даритель-отрок не испытывает героя в отличие от сказочного помощника: герой сказки должен повести себя правильно, заслужить помощь или получение волшебного средства — например, быть обходительным с Бабой-ягой, не стрелять в серого волка. Князь Петр получает чудесный меч за усердное посещение церквей: «Было у Петра в обычае ходить в одиночестве по церквам. Была же вне града в женском монастыре церковь Воздвижения честного и животворящего креста. И пришел он в нее один помолиться. И вот явился ему отрок, говоря: „Княже! Хочешь, я покажу тебе Агриков меч?“ Он же, стремясь исполнить задуманное, ответил: „Да увижу, где он!“ Отрок же сказал: „Иди вслед за мной“. И показал князю в алтарной стене меж плитами щель, а в ней лежал меч. Тогда благоверный князь Петр взял тот меч, пошел к брату и поведал ему о всем. И с того дня стал искать подходящего случая, чтобы убить змея».
Необычной для волшебной сказки оказывается и развязка: сказочный персонаж вознагражден, он вступает в брак и воцаряется (функция «свадьба»). Петр вместо этого тяжко заболевает, окропленный кровью издыхающего змия. Нехарактерна для сказки и мотивировка поступков героя. Фольклорный персонаж действует в собственных интересах (например, возвращает похищенных жену или брата) либо выполняет чье-то приказание (к примеру, отца). Петр рискует жизнью ради брата и его жены, словно исполняя речение Христа: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Евангелие от Иоанна, глава 15, стих 13). Во вступлении к «Повести» упоминаются разные чины святых, полных нелицемерной любви: упомянуты пророки, апостолы и мученики. Именно с мучениками ассоциируется князь Петр.
«Брат же мой пошел сквозь ноги на покойников глядеть»
События второй части «Повести» напоминает сюжеты уже не волшебных, а бытовых, или новеллистических сказок, а именно сказок о мудрой деве. В таких сказках описывается, как мудрая девушка-простолюдинка выходит замуж за царя, барина или купца, выполняя поставленную тем трудную, как будто бы неразрешимую задачу. Например, ей было велено явиться не голой и не одетой, и она приходит, завернувшись в рыбацкую сеть. В этом фрагменте «Повести» Феврония трижды демонстрирует мудрость. Девушка загадками беседует с посланцем князя, ищущим искусного лекаря для господина. «И сказала девушка: „Плохо, когда дом без ушей, а горница без очей!“ Юноша же, не поняв этих слов, спросил девушку: „Где хозяин этого дома?“ На это она ответила: „Отец и мать мои пошли взаймы плакать, брат же мой пошел сквозь ноги на покойников глядеть“». Недогадливому собеседнику она объясняет сказанное: «И этого-то понять не можешь! Пришел ты в дом этот, и в горницу мою вошел, и застал меня в неприбранном виде. Если бы был в нашем доме пес, то учуял бы, что ты к дому подходишь, и стал бы лаять на тебя: это — уши дома. А если бы был в горнице моей ребенок, то, увидя, что идешь в горницу, сказал бы мне об этом: это есть у горницы очи. А что сказала тебе про отца и мать, и про брата, что отец мой и мать моя пошли взаймы плакать — это пошли они на похороны и там оплакивают покойника. А когда за ними смерть придет, то другие их будут оплакивать: это — плач взаймы. Про брата же тебе так сказала потому, что отец мой и брат — древолазы, в лесу по деревьям мед собирают. И сегодня брат мой пошел бортничать, и когда он полезет вверх на дерево, то будет смотреть сквозь ноги на землю, чтобы не сорваться с высоты. Если кто сорвется, тот с жизнью расстанется. Поэтому я и сказала, что он пошел сквозь ноги на покойников глядеть». Так слуга Петра убедился в мудрости Февронии.
Сам князь перед тем, как принять от Февронии исцеление, решил ее «испытать в ответах — так ли она мудра, как он слыхал о речах ее от отрока своего. Послал он к ней с одним из своих слуг небольшой пучок льна, говоря так: „Эта девица хочет стать моей супругой ради мудрости своей. Если она так мудра, пусть из этого льна сделает мне сорочку, и одежду, и платок за то время, пока я в бане буду“. Слуга принес Февронии пучок льна и, вручив его ей, передал княжеский наказ. Она же сказала слуге: „Влезь на нашу печь и, сняв с грядки поленце, принеси сюда“. Он, послушав ее, принес поленце. Тогда она, отмерив пядью, сказала: „Отруби вот это от поленца“. Он отрубил. Она говорит ему: „Возьми этот обрубок поленца, пойди и дай своему князю от меня и скажи ему: за то время, пока я очешу этот пучок льна, пусть князь твой смастерит из этого обрубка ткацкий стан и всю остальную снасть, на чем будет ткаться полотно для него“. Слуга принес к своему князю обрубок поленца и передал слова девушки. Князь же говорит: „Пойди скажи девушке, что невозможно из такой маленькой чурочки за такое малое время смастерить то, чего она просит!“ Слуга пришел и передал ей слова князя. Девушка же на это ответила: „А это разве возможно — взрослому мужчине из одного пучка льна, за то малое время, пока он будет в бане мыться, сделать сорочку, и платье, и платок?“ Слуга ушел и передал эти слова князю». Феврония с честью выдержала испытание: «Князь же подивился ответу ее».
В этой части как будто бы нет никаких признаков жития. Феврония-целительница, перед которой в горнице скачет заяц, напоминает на первый взгляд колдунью-ворожею, но отнюдь не святую. Неслучайно писатель Серебряного века Алексей Ремизов в переложении «Повести» представил Февронию одновременно святой и ведьмой; демоническое колдовское начало проявляется после смерти героини, когда она встает из могилы, чтобы лечь в один гроб с мужем: «С вечера в день похорон поднялась над Муромом гроза. И к полночи загремело. Дорога до города из Воздвиженья вшибь и выворачивало — неуспокоенная, выбила Феврония крышку гроба, поднялась грозой и летела в Собор к Петру. Полыхавшая молнья освещала ей путь, белый огонь выбивался из-под туго сжатых век, и губы ее дрожали от немевших слов проклятья». Но у Февронии — героини «Повести» никаких демонических черт нет.
Третья часть «Повести» посвящена жизни супругов Петра и Февронии в Муроме. Уязвленные тем, что должны бывшую крестьянку признавать своей госпожой, боярские жены подговорили мужей требовать от Петра расстаться с супругой, изгнав ее из города. Феврония просит отдать самое для нее дорогое, муромские вельможи соглашаются, княгиня просит отпустить с ней мужа. Бояре сначала смутились, но потом обрадовались, решив править сами, без князя. Петра и Февронию со свитой они посадили на суда и отправили по реке Оке прочь от Мурома. Однако уже наутро к месту временной стоянки супругов прибыло посольство из города с просьбой вернуться на княжение и править по своей воле: знатные люди рассорились, борясь за власть, некоторые в этой распре были убиты.
В этом блоке «Повести» уже можно обнаружить элементы, присущие и житиям, и религиозной словесности в целом. Феврония совершает чудо. Обвиненная боярскими женами в обыкновении собирать оставшиеся после трапезы хлебные крошки в ладонь, как поступают простолюдинки, она по просьбе супруга разжимает пальцы, и на ладони оказываются церковные благовония — ладан и фимиам. Эпизод напоминает чудо из волшебной сказки «Царевна-лягушка»: ее героиня «огложет коску (кость. — А. Р.), да и в рукав, выпьет чего — остатки в другой рукав. <...> Дошла очередь танцевать <...> Та тотчас подхватила Ивана-царевича и пошла; уж она плясала-плясала, вертелась-вертелась — всем на диво! Махнула правой рукой — стали леса и воды, махнула левой — стали летать разные птицы. Все изумились. Отплясала — ничего не стало». Но в «Повести» кости и вино неслучайно заменены благовониями, используемыми в богослужении.
Еще одно чудо в этой части произведения — превращение подпорок для котлов, изготовленных поваром супругов, из срубленных деревцев вновь в живые деревья. Совершается оно по слову Февронии: «Да будут они утром большими деревьями с ветвями и листвой». Чудо превращения мертвого дерева в живое встречается в переводной древнерусской книжности. Так, в сказании о египетском монахе Иоанне Колове повествовалось, что тот был для испытания терпения и смирения понужден духовным отцом поливать старое, давно засохшее дерево — на третий год оно покрылось обильной листвой и дало плоды.
Феврония в этом сюжетном блоке «Повести» проявляет и твердую веру в Бога, и прозорливость, обещая приунывшему из-за оставленного княжения мужу: «Не скорби, княже, милостивый Бог, творец и заступник всех, не оставит нас в беде!» Прозорливость она выказывает и в другом эпизоде этой части, когда проникает в мысли одного из приближенных, плывшего вместе с женой в ладье княгини и подпавшего под дьявольское искушение и испытавшего вожделение к святой. Феврония, проникнув в его мысли, велит искушаемому испить воды слева и справа от борта судна и сравнить ее на вкус. Вопросив его, разнится ли на вкус вода по обе стороны ладьи, святая объясняет и преподает нравственный урок: «„Так и естество женское одинаково. Почему же ты, забыв о своей жене, о чужой помышляешь?“ И человек этот, поняв, что она обладает даром прозорливости, не посмел больше предаваться таким мыслям».
А поведение князя Петра автор «Повести» изображает как следование завету Христа, ссылаясь на речение из Евангелия от Матфея: «Блаженный же князь Петр не захотел нарушить Божиих заповедей ради царствования в жизни этой, он по Божьим заповедям жил, соблюдая их, как богогласный Матфей в своем Благовествовании вещает. Ведь сказано, что, если кто прогонит жену свою, не обвиненную в прелюбодеянии, и женится на другой, тот сам прелюбодействует [Евангелие от Матфея, глава 19, стих 9]. Сей же блаженный князь по Евангелию поступил: достояние свое к навозу приравнял, чтобы заповеди Божьей не нарушить».
В последней, четвертой части «Повести» Петр и Феврония представлены благочестивыми христианами, перед предчувствуемой кончиной принимающими монашеский постриг и смиренно ожидающими ее. Феврония, приготовившаяся к уходу, вышивает воздýх — покров, простираемый над дискосом (блюдом с частью просфоры — хлебцем, символизирующим Тело Христово), и над потиром — чашей с вином, символизирующим Кровь Христову. Супруги не только умирают в один день, но и тела их оказываются неразлученными после смерти: хотя люди, памятуя, что Петр-Давид и Феврония-Евфросиния приняли монашество, хоронят супругов в разных гробах и даже в разных местах, чудесным образом покойные обретаются в одном, общем гробе.
Даже простой пересказ сюжета показывает, что вовсе не любовь-эрос связывает героев «Повести». Иногда Петра и Февронию сравнивают с героями средневекового западноевропейского любовного романа о Тристане и Изольде. Но их сходство поверхностно. Да, доблестный рыцарь, как и муромский князь, победил страшного дракона, да, его исцелила от ран (правда, полученных в другом бою) прекрасная королевна Изольда. Да, как тела Петра и Февронии оказываются в одном гробе, так могилы Тристана и Изольды соединяет терновый куст, уничтожить который оказывается невозможным. Однако роман в отличие от «Повести» действительно рассказывает о любви-страсти, причем незаконной и неподвластной воле ее испытывающих: Тристан, давший слово своему дяде и сюзерену королю Марку сосватать ему Изольду, по ошибке выпил вместе с девушкой приворотный напиток, предназначенный венценосному жениху, — этот напиток король Марк должен был испить вместе с Изольдой на брачном ложе.
В «Повести» есть иной мотив — мотив нерушимости брака. Но освящения семьи в нем тоже нет. По традиционным представлениям, семья — это не союз мужа и жены (пара супругов именовалось четой), но муж, жена и дети. Бездетность мыслилась как горестная неполнота, как ущербный брак, как наказание. Между тем о детях Петра и Февронии «Повесть» ничего не сообщает, а сам их союз производит впечатление скорее не плотского, а чисто духовного, муж и жена словно миряне, ведущие жизнь монахов.
Однако «Повесть», действительно, непохожа и на традиционное житие. Прежде всего, неясна историчность ее персонажей. В летописании упоминается муромский князь с именем Давид, умерший в 1228 году. Однако Давид — его крестильное, а не монашеское имя. Княгини Февронии летописи не знают. Родословная бояр Овцыных и Володимеровых, составленная, возможно, в конце XVI века, сообщает, что эти боярские фамилии происходят от Василия, младшего брата Петра: «И князь Петр бездетен, и княгиня его Ефросиния оба святы». Но в родословной как братья Петра упомянуты муромские князья Василий и Иван, которых нет в «Повести», зато ничего не сказано о брате Павле.
Внешнее сходство первого и второго сюжетов «Повести» — змееборчества и женитьбы — со сказочными мотивами несомненно. Однако часто высказывавшаяся идея о том, что этот памятник восходит к народному преданию о муромских князе и княгине, — не более чем догадка, ничем твердо не обоснованная. Нет ни одной записи народной легенды о Петре и Февронии, с которой соединялись бы сюжеты о змееборчестве и об исцелении князя девушкой-крестьянкой. Сказки, в которых сочетаются эти сюжеты, известны, но они никак не связаны с муромскими святыми. Предание об излечении князя простолюдинкой из рязанского села Ласково неоднократно записывалось в XIX веке, но почти во всех записях содержатся следы книжного источника — несомненно, этим источником и была «Повесть о Петре и Февронии».
Первоначальная из известных нам редакций «Повести» появилась, видимо, в конце 1550-х годов и принадлежит книжнику Ермолаю-Еразму: одна из ее рукописей — автограф, содержащийся в сборнике сочинений этого древнерусского писателя. Стиль «Повести» во многом похож на стиль других его сочинений. Петр и Феврония были причислены к лику святых как местночтимые на церковном соборе 1547 года. В 1552 году, во время похода на Казань, Иван Грозный посетил Муром и поклонился почитаемым останкам благоверных супругов. Не исключено, что «Повесть» была создана по заказу молодого царя и митрополита Макария. Правда, церковные песнопения (стихиры), посвященные Петру и Февронию, датируются еще рубежом XV-XVI столетий, причем в них упоминается одоление князем змия. Поэтому не исключено, что в каком-то виде житие уже существовало полувеком раньше. Вместе с тем змий как символико-аллегорическое обозначение дьявольского начала — традиционный в средневековой книжности образ, традиционен и иносказательный мотив победы над ним. Так что стихиры — отнюдь не бесспорное свидетельство того, что изначальная версия «Повести» бытовала задолго до царствования Ивана Грозного.
Баня пакибытия и кисляждь
Автор жития Петра и Февронии использовал, вероятно, не готовые сюжеты о Петре и Февронии, а фольклорные модели, матрицы, применив их к изображению муромских святых и наделив совершенно новым смыслом. Так, по словам знаменитого фольклориста А. Н. Афанасьева, образ змея в фольклорной традиции связан с «дарами здоровья, крепости сил и молодости; ибо все это составляет непременное условие полноты жизни, проводником которой является Огненный Змей». Змеи призываются в заговорах против болезней и хворостей, «помазание кровью дракона, по немецкому преданию, укрепляет против всякого повреждения. <...> Гермес своим змеиным жезлом пробуждал мертвых». В былине о Потоке-богатыре и в немецкой сказке змеиная кровь обладает чудотворной целительной силой воскрешения умерших. А вот в «Повести о Петре и Февронии», напротив, кровь убитого Петром змея вредоносна: обрызганное ею, тело князя покрывается струпьями. Змееборческий подвиг Петра, несмотря на внешнее, формальное сходство с мотивами волшебной сказки, напоминает больше деяние святого Георгия Великомученика. Святой Георгий — самый известный и наиболее почитаемый змееборец: побеждая змея, он спасает дочь царя, обреченную на съедение чудовищем. Так и Петр побеждает змея и освобождает от его посягательств свою невестку.
Пугливый заяц — дикое животное, не боящееся Февронии — напоминает о других зверях, послушание, покорность которых часто описываются в переводных и в оригинальных житиях. Таковы, например, львы, служившие палестинскому монаху Герасиму и сирийскому монаху Анину, или медведь, приходивший за куском хлеба к Сергию Радонежскому и терпеливо ждавший своей пищи. Святые, по церковному учению, сохранили в себе дар повелевать животным, утерянный первым человеком Адамом после грехопадения: Адам назвал всех живых существ, дал им имена, что означало получение власти над ними. В фольклоре заяц — брачный символ, олицетворение плодовитости, но в «Повести» он приобретает иной, христианский смысл.
Символичен и образ бани. Исцеление в бане ассоциируется с крещением. Выражение «баня пакибытия» — метафора крещения в церковном языке. Это выражение использовано в Послании Титу апостола Павла (глава 3, стих 5). Оно встречается в 1-м тропаре песни 4-й второго дня Канона праздника Пятидесятницы, или Святой Троицы, и в молитве оглашенных литургии Василия Великого. В этой связи, по-видимому, не случайно, что «Повесть» открывается богословским вступлением, в котором излагается учение о Святой Троице: «Бог же, не имеющий начала, создав человека, оказал почет ему — над всем, что существует на земле, поставил царем и, любя в человеческом роде всех праведников, грешников же прощая, захотел всех спасти и привести в истинный разум. И когда с Отчего благословения, по своей воле и с помощью святого Духа один из Троицы — Сын Божий не кто иной, как Бог, слово, Сын отца, соблаговолил родиться во плоти на земле от пречистой девы Марии». Автор «Повести» Ермолай-Еразм был, между прочим, составителем богословского трактата «Книга о Троице». Число чудес, совершенных в «Повести» Февронией, — три (исцеление Петра, превращение хлебных крошек в ладан и фимиам и мертвых деревьев в живые) — символично и соотносится с триединым христианским Божеством, со Святой Троицей.
Упоминается во вступлении и Пятидесятница: «А после распятия, через три дня, господь наш Иисус Христос воскрес, и на сороковой день вознесся на небо и сел справа от Отца, и на пятидесятый день послал от Отца Духа святого на святых своих учеников и апостолов. Они же всю вселенную просветили верою, святым крещением».
Феврония велит Петру во время мытья в бане помазать язвы на теле неким снадобьем, именуемым не вполне ясным словом «кисляждь». В переводе на современный русский язык его заменяют такими словами, как «хлебная закваска» или «квас». Между тем закваска в православии символизирует присутствие Святого Духа и душу. В частности, именно так истолковывается использование хлеба для причащения верующими: мука соответствует телу, закваска — душе, а соль — уму. Об этом учил византийский богослов Никита Стифат. Также православное учение основывалось на речении Христа «Царство Небесное подобно закваске» (Евангелие от Матфея, глава 13, стих 33). Помазание струпьев Петром также ассоциируется с таинством миропомазания, совершаемым сразу после крещения: согласно православному учению, миропомазание — «печать дара Духа Святаго». Это дар, который, по словам протоиерея Александра Шмемана, «не принадлежит человеческой природе как таковой, хотя именно для получения этого дара человек был сотворен Богом. Подготовленный и получивший возможность своего исполнения благодаря крещению, он выводит человека за пределы „спасения“: делая его „христом“ во Христе, помазуя его помазанием Помазанника, он открывает дверь обожения (теозиса)».
Болезнь князя в «Повести», с одной стороны, — подобие мученичества. Неслучайно во вступлении среди святых упомянуты мученики, а в заключительной похвале сказано: «Радуйся, Петр, ибо, струпья и язвы нося на теле своем, мужественно все мучения претерпел!» (В оригинале вместо «мучения» употреблено слово «скорби».) Но одновременно эта болезнь символизирует человеческие грехи. Исцеляемый Петр совлекает с себя «ветхого человека» с его грехами, становится человеком новым.
Глубоким смыслом обладает в «Повести» и чудо с расцветшими деревцами. Не случайно только это чудо, совершенное Февронией, упомянуто в заключительной похвале святым супругам как одно из проявлений благодати, дарованной Петру и Февронии Христом: «Радуйся, дивная Феврония, ибо по твоему благословению за одну ночь маленькие деревца выросли большими и покрытыми ветвями и листьями!» У чуда есть библейский прообраз. Это рассказ из ветхозаветной Книги Чисел о процветшем жезле Аарона: «На другой день вошел Моисей [и Аарон] в скинию откровения (в переносной храм-палатку. — А. Р.), и вот, жезл Ааронов <...> расцвел, пустил почки, дал цвет и принес миндали» (глава 17, стих 8).
На первый взгляд это сопоставление может показаться недостаточно обоснованным: если в Повести о Петре и Февронии расцветают срубленные деревца, то в Книге Чисел дает листья и плоды жезл. Но и срубленные деревца, и жезл имеют общее значение «древесное»: жезл — изделие из дерева, «срубленное дерево». Кроме того, сходны ситуации, в которых происходят чудеса: евреи ропщут на Моисея и Аарона, бояре изгоняют князя Петра и его жену Февронию. Похож и смысл чудес: процветший жезл Аарона подтверждает его право быть первосвященником, расцветшие деревца свидетельствуют и о святости Петра и Февронии, и об их праве на власть в Муроме. Не случайно вскоре после этого чуда (хотя и не из-за этого чуда) бояре и просят их вернуться в погрязший в безвластии и смуте город.
Но самое главное: в христианской традиции, унаследованной Русью, существовала очень тесная смысловая связь между понятиями деревья (древо) и жезл. Жезл Аарона истолковывался в богословии в качестве иносказательного обозначения преизбыточествующей и возрождающей благодати Божией в церкви Христовой. Такое толкование жезла Ааронова содержится в третьей песни Канона на Воздвижение Честнаго Креста, составленного Косьмой Маюмским: «Жезл принимается в образ тайны, ибо он цветением указал на иерея (священника. — А. Р.). Бесплодная же прежде церковь цвет дала ныне древу креста в державу и утверждение». Праздник Воздвижения был установлен в память об обретении креста, на котором был распят Иисус Христос, императрицей Еленой — матерью Константина Великого. Для «Повести о Петре и Февронии», содержащей апологию самодержавной власти (изгнание Петра из города и попытка бояр править вместо князя приводит к смуте), символика Креста должна была быть значимой: праздник Воздвижения, а также видение Креста святому равноапостольному императору Константину ассоциировались с идеей освящения и утверждения царской власти. Неслучайно князь Петр обретает чудесный Агриков меч, которым он убьет «злокозненного змия», в церкви, которая находилась «в женском монастыре Воздвижения честнаго и животворящаго креста».
В Каноне на Воздвижение Честнаго Креста Косьмы Маюмского символически соотнесены жезл и крест: жезл Моисея — прообраз креста: «Крест начертав жезлом напрямую, Моисей рассек Красное <море>, так что прошел Израиль; и его же, обратив на фараона с колесницами, соединил, ударив, наоборот написав непобедимое оружие. Потому воспоем Христа, Бога нашего, ибо прославился». Прообразом Креста Христова в Каноне также является «древо», к которому Моисей привязал изображение змея, дабы избавить народ от жалящих змей (Книга Чисел, глава 21, стихи 6–9). Крест неизменно именуется Косьмой Маюмским «древом». Изображения креста с проросшими у его основания ветвями с листьями широко распространено в христианстве.
Таким образом, в символическом библейском коде «Повести о Петре и Февронии» чудесно расцветшие деревца соотнесены с процветшим жезлом Аарона и знаменуют святость и царственность Петра и Февронии: эта соотнесенность установлена их подтекстом — Каноном Косьмы Маюмского. Если процветший жезл Ааронов знаменует благодать церкви Христовой, то в том числе — и благодать, дарованную муромским святым. Змий в Повести — порождение или персонификация дьявола. Петр соотнесен с Христом, искупившим крестной смертью первородный грех и тем самым победившим дьявола-змия. В Каноне Косьмы Маюмского именно Моисей как победитель змей символизирует-предвещает явление Христа, а «древо», создав которое Моисей избавляет свой народ от змей, является символом Крестного Древа.
Как показала М. Б. Плюханова, весь сюжет «Повести» в целом наделен глубоким символическим смыслом: это союз государя-змееборца с Премудростью и с его землей, олицетворенной в женском образе. (Неслучайно героиня «Повести» — простая крестьянка.) Змееборчество соотносит Петра с Христом — победителем дьявола, София — Премудрость Божия, по одной из богословских трактовок, — один атрибутов Христа. Одновременно автор «Повести» развивает мотив из ветхозаветной Книги Премудрости Соломона, в которой Премудрость метафорически именуется невестой этого израильско-иудейского царя.
Эпоха, когда «Повесть» была создана или, по крайней мере, сложилась в известном нам виде, была в России временем широкого распространения аллегорических фресковых и иконных образов. В середине XVI столетия создавались необычные, неканонические иконы. Например, Троица Новозаветная, где неописуемые, лишенные плотского, зримого облика Бог-Отец и Святой Дух изображались, соответственно, в виде старца и голубя. Или так называемая четырехчастная икона, на которой Христос написан в образе молодого воина: в доспехах и с мечом в руке он сидит на кресте, попирающем дьявола. Житие Петра и Февронии с его символико-аллегорическим сюжетом естественно вписывается в контекст этой эпохи. Мнимая повесть-сказка о любви оказывается исполненным сокровенного смысла памятником притчевой природы.