1. Газеты, журналы и интернет-издания спешно подводят итоги года: как всегда в это время, появляются перечни лучшего, примечательного и недооцененного. Свои списки выставили The Los Angeles Times, Vox, Lithub. Среди пересечений — обладатель Книжной награды США Колсон Уайтхед и неоднократно упомянутая в нашей рубрике Зэди Смит, а также книга-расследование социолога Мэтью Десмонда об американцах, выселенных из своих домов за неуплату долгов. Из поэзии Lithub особенно рекомендует дебютную книгу «кудесника языка» Оушена Вонга; есть и отдельный список не получивших должного внимания книг, написанных женщинами.
The Guardian со свойственной ей гигантоманией представила опрос независимых издателей о том, какие их книги в этом году «взлетели», а какие провалились; отдельный вопрос — какие книги заставляют издателей жалеть, что не они их выпустили. Главреды Scribe и And Other Stories хотели бы опубликовать Светлану Алексиевич, главред поэтического издательства Penned In The Margins — отличное большое эссе Бена Лернера «Ненависть к поэзии», а глава Peirene Press — дневники Астрид Линдгрен. The New York Times предложила рассказать о своих главных книгах года знаменитостям в диапазоне от Гарольда Блума, Маргарет Этвуд и Салмана Рушди до Ньюта Гингрича, Моби и Джадда Апатова.
Среди российских СМИ книжные итоги подводит «Афиша», в этом году положившаяся на мнение читателей. Победители голосования в прозаической номинации — Ханья Янагихара и Евгений Водолазкин, лучшей биографией сочли «Тринадцатого апостола» Дмитрия Быкова, лучшим нон-фикшном — «Конструирование языков» Александра Пиперски и «О литературе» Умберто Эко. В числе других номинаций — лучшая детская книга («История старой квартиры» Александры Литвиной и Анны Десницкой) и лучшие стихи (две оды Фернандо Пессоа в переводах Наталии Азаровой и Кирилла Корчагина). В каком-то смысле более нонконформистский список опубликовал «НГ-ExLibris»: здесь можно встретить верлибры Лилии Газизовой, сборник сатирической фантастики Александра Силецкого и сразу две книги руководителя Роспечати и известного библиофила Михаила Сеславинского. Присутствуют, однако, труды владельца «Независимой газеты» и его дочери («Влияние преференциальных торговых соглашений на многостороннюю торговую систему»).
Подведены итоги, не связанные непосредственно с текстами: на Lithub — 60 лучших книжных обложек уходящего года, просто парад красоты, заставляющий вздыхать о состоянии культуры обложки в России. Пальму первенства большинство опрошенных отдает эффектной и изобретательной обложке романа Майка Робертса «Влюбленные каннибалы»; попало в список и свежее американское издание прозы Пушкина. На сайте Signature — десятка лучших экранизаций года: первое место — у «Джульетты» Педро Альмодовара по рассказам Элис Манро. Здесь можно прочесть эссе режиссера: «С самого начала я понимал, что должен трактовать этих женщин просто, что вся соль приключения — в сдерживании себя, трезвости рассказа. Об этом меня просили рассказы Элис Манро».
2. Белорусский портал Tut.by публикует расшифровку лекции Ольги Седаковой на первом заседании клуба «Светлана Алексиевич приглашает». Алексиевич объясняет, для чего ей понадобился клуб: «Я всегда мечтала о том, чтобы был кружок людей, с которыми можно было бы говорить. Не декларировать бесконечно вечные наши разговоры о власти, а смотреть на вещи гораздо глубже. <…> Не митинговать, а глубоко продумывать какие-то вопросы. Иметь смелость и мужество признать, что мы этой тренировки лишены и что мы очень мало этим занимаемся».
Тема лекции Седаковой — восприятие зла в русской культуре. Она отталкивается от мысли Бродского, что «внутри зла есть кусочек добра, а внутри добра есть кусочек зла» (сопоставляя ее с русскими пословицами о добре и зле), и формулирует, что поражает иностранцев в русских: «артистизм прощения». Этому артистизму диалектически противоречит оправдание зла в стремлении уравновесить его проявления «положительными сторонами». Противостоять моральному релятивизму Седакова предлагает с помощью этических заповедей таких религиозных аскетов, как старец Силуан Афонский: отвергать положение «цель оправдывает средства», то есть идею, что для свершения добра может быть необходимо зло.
3. Две примечательных поэтических публикации недели — стихи Анны Цветковой в журнале «Новый берег» и Марии Галкиной на «Сигме». Перед нами полярные поэтики. Цветкова продолжает огромный, соположенный жизни цикл о прекрасном и замкнутом — сугубо своем — мире, в который сторонний читатель попадает неясным чудом:
так робко свет — но свет уже не нужен
в пробоину вечерний воздух прост
и мы его дыханье слушаем —
как из него вдруг между нами мост
вглубь сада темнота и запах яблок
жизнь замерла на стороне плодов
и кажется что понял — но не явно
значенье самых главных слов
Положение говорящего в той природе, которую осмысляет Галкина, гораздо менее статично, речь по-другому структурирована: ее дробность будто задает иную скорость взгляда, не меняя при этом сдержанности интонации. Природа здесь отягощена знанием не только об урбанистической неприглядности, но и о самых разных человеческих катастрофах:
тишь и плечо
горячо в ушах
муж отражаясь
в раскате полесья
в шапках могуче-
го вогнут кнутом
тихий ом
озеро моет
поет в голубом
тили бом
падает ветер
на волны завода
плавает дом
ночи никто не видал
и краснея
падали сосны
и пели солдаты в пыли
как могли
4. На сайте «Открытой России» — интервью с режиссером Владимиром Бортко. Печальный дрейф Бортко в объятия той самой идеологии, на которую он некогда снял грандиозную сатиру, общеизвестен; интервьюер волей-неволей касается литературных тем: о грядущей экранизации книги Проханова о войне на Донбассе (вот тоже траектория — от Булгакова до Проханова) и (видимо, в силу идеологического сближения) об Эдуарде Лимонове: «Слежу за ним. Более того, мне очень нравится его первый роман „Это я — Эдичка“. Это действительно очень хорошая литература, вне зависимости от политической конъюнктуры. Но в качестве публициста я полюбил Лимонова только сейчас». Из интервью можно узнать, что «мы в Афганистане немножечко недовоевали», что Украины от России отдельно не существует, что фильм о Донбассе будет состоять из двух частей, одна из которых посвящена «жизни либеральной общественности Москвы». Хорошо представляешь себе декорации «Жан-Жака», в которых оскотинившиеся либералы поют «Эх, яблочко, да с голубикою».
5. Газета «Аргументы и факты» вдруг решила поведать о романе Осипа Мандельштама и Марины Цветаевой — и тех местах в Москве, которые с этим романом связаны. Рассказывает историк Борис Мелешко, герои — лучше не придумаешь, география замечательная. Но сам текст из разряда «так плохо, что даже хорошо»: «Столица засасывает Мандельштама. Для него она — символ нутряной, допетровской России. А Марина олицетворяет для Мандельштама Москву — город, настолько непохожий на Петербург. Впрочем трудно найти и двух более непохожих людей. Осип — сын мастера перчаточного дела. Марина — дочь профессора».
6. На «Афише» — титанический список новых научно-фантастических книг, достойных внимания. Для тех, кто не находит сил как следует разобраться в жанре (для меня, например), — повод погрустить о своем невежестве, а заодно о вкусе дизайнеров обложек. Знатоки фантастики — Гриша Пророков, Сергей Шикарев, Борис Невский, Сергей Немалевич и Макс Острый — рекомендуют свои находки и дают кратчайшие синопсисы. Интригуют книги Евгения Прошкина (которого Шикарев называет русским Филипом Диком), Паоло Бачигалупи (триллер, во вселенной которого главная ценность — пресная вода), Ханну Райаниеми («Порой тяжело ощущать себя одновременно на Comic-Сon и в третьем томе „Курса общей физики“ Ландау и Лифшица») и Уильяма Гибсона (подробное описание «археологии будущего» — «конек Гибсона, та область, в которой равных ему нет»).
7. Новый спецпроект «Арзамаса» — «Детская комната». В ее литературной части — антология детских стихотворений, составленная Олегом Лекмановым (от Чуковского и Барто до, например, Сапгира и Холина), и конструктор, который поможет найти хорошую детскую книгу — как ту, что вы читали в детстве, только про что-нибудь другое. Например, как «Денискины рассказы», но только про науку и искусство: это будут «Близняшки Темплтон» Эллис Вайнер.
8. Статья компьютерного лингвиста Индерджита Мани о том, как искусственный интеллект меняет литературоведение. Мани утверждает, что в скором времени неумение сотрудничать с ИИ будет означать для филолога профнепригодность. Разумеется, мы знаем, насколько полезными могут быть точные вычисления в литературоведении — достаточно вспомнить стиховедческие работы Михаила Гаспарова и филологические штудии великого математика Андрея Колмогорова. Но все они строились на ручных подсчетах. Искусственный интеллект способен не только самостоятельно совершать подобные вычисления, но и отыскивать самые разные связи в текстах. Мани начинает свой рассказ с исследования датского фольклора, которое провели лос-анджелесские ученые. ИИ отметил, что в датских сказках и легендах недоброе волшебство чаще всего творится вблизи католических монастырей, а это, в свою очередь, говорит об отношении к католикам после датской Реформации.
Мани подчеркивает связь компьютерных методов в литературоведении с классическим формальным методом — в первую очередь с учением Владимира Проппа о морфологии фольклорного текста. В Мадридском университете разработали программу PropperWriter, которая, оперируя обязательным набором сказочных мотивов, пишет сказки — пока что их нельзя спутать с настоящими, но система постоянно совершенствуется. Другие системы научились понимать, что такое сюжет, выстраивая хронологию произведения по временным маркерам. Мани приводит в качестве примера первую фразу «Ста лет одиночества»: «Много лет спустя, перед самым расстрелом, полковник Аурелиано Буэндия припомнит тот далекий день, когда отец повел его поглядеть на лед». Искусственный интеллект тут же отметит, что в этой истории есть настоящее (то, что до «много лет спустя»), прошлое («тот далекий день») и будущее («много лет спустя»).
Хотя машины пока еще толком не разбираются в читательских эмоциях и слабо ориентируются в контекстах словоупотребления, они прекрасно справляются с обработкой больших массивов данных — и могут подтверждать или опровергать научные гипотезы. Например, гипотеза Франко Моретти — «урбанизация литературных сюжетов привела к тому, что в романах стало больше персонажей и меньше диалогов» — была опровергнута на выборке из 60 романов: оказалось, дело не в урбанизации, а в том, от первого или от третьего лица ведется повествование. А на примере романов Джейн Остин компьютер точно определил, какие ее персонажи похожи друг на друга — и выполняют в тексте схожие функции.
Мани предполагает, что искусственный интеллект можно научить писать вполне приемлемые тексты. Уже проводились эксперименты по сотворчеству: в компьютер вводили набор фраз и ситуаций из «Госпожи Бовари», вступали в диалог с фразами главной героини и провоцировали иное развитие сюжета, чем у Флобера. До полноценных художественных произведений, конечно, как до Луны, но, как замечает Мани, «граница между творчеством и интерпретацией благодаря цифровым технологиям и так уже размыта».
9. Ссылка из телеграм-канала Егора Михайлова: два года назад дизайнер Адам Грин задумал издать Библию как большой роман, сплошной прозой, без разбиения на стихи. Это не какой-то кощунственный эксперимент — именно такие издания были в ходу в XVI веке. Грин запустил кампанию краудфандинга и рассчитывал собрать 37 000 долларов, а собрал почти полтора миллиона. Поэтому проект расширился. «Романная Библия», получившая название Bibliotheca, превратилась в многотомное издание с превосходным переплетом и деревянным футляром. На Vimeo появился ролик, в котором показан весь процесс типографского производства. Завораживает.
10. В журнале Prospect — рецензия Тима Мартина на две новые книги Райнера Стаха о Кафке: третий том биографии, посвященной юности писателя, и компиляцию «Неужели это Кафка? 99 открытий». Книга Стаха недавно попала в новости «Горького»: биограф сумел объяснить, почему Кафка опасался сексуальных контактов. Мартина интересуют другие аспекты жизни Кафки. Из книг Стаха мы узнаем, что вместе с Максом Бродом писатель хотел заработать состояние на путеводителях для туристов, желающих объехать Европу задешево, — поскольку сейчас таких путеводителей хоть отбавляй, рецензент шутит, что перед нами раннее свидетельство пророческого дара Кафки. Согласно Мартину, главное открытие Стаха, суммирующее все 99, — в том, что Кафка на самом деле жил полной и интересной жизнью, хотя всячески это отрицал. Он ходил на лекции Эйнштейна и в ночные клубы с проститутками, любил плавать и смотреть низкосортное кино, гонял на мотоцикле и специально ходил заложив руки за голову, чтобы привлечь к себе внимание. Письма Кафки и, конечно, его романы и рассказы создают совершенно другой образ автора. Мартин хвалит Стаха за то, что он, ставя этот образ под сомнение, прослеживает его происхождение: «Он отыскивает фразу учителя Кафки о том, что изучать классиков — значит посвящать все свое время и энергию тому, что все равно невозможно до конца понять, и полагает, что эта фраза стала еще одним штришком в одержимости Кафки идеями наказания и непреодолимых испытаний».
11. Пока в Русском ПЕН-Центре идут малопонятные, но тягостные бюрократические склоки в духе рязановского «Гаража» (см. документальную драму Марины Вишневецкой на «Кольте»), Французскую академию сотряс не меньший скандал с русским участием. В этом году в число сорока бессмертных вошел прозаик Андрей Макин, уроженец СССР, в 1988 году попросивший во Франции политического убежища. На церемонии приема в Академию Макин неожиданно выступил с гневной речью: он заклеймил позором западное участие в сирийском и украинском конфликтах («братоубийственная война, развязанная в Киеве преступными стратегами НАТО и их безмозглыми европейскими лакеями»). Как пишет The Guardian, Макин называет свою позицию пророссийской, но отказывается признавать, что поддерживает Путина. Вдобавок писатель обругал Франсуа Олланда и двух предыдущих президентов Франции: «Эти невежды у власти забыли, что некогда французские президенты не только читали романы, но и умели их писать». Пикантность ситуации в том, что именно президент окончательно утверждает вновь назначенного академика. Французское литературное сообщество гадает, лишится ли диссидент Макин кресла №5, но склоняется к тому, что все-таки нет: за последние 100 лет из синклита бессмертных изгнали только четверых академиков во главе с маршалом Петеном — понятно за что.
12. В The Los Angeles Review of Books Роб Стернберг рекомендует перечитать роман американского писателя Джона Фанте «Спроси у пыли». Стернберг подчеркивает изящество композиционного слома «четвертой стены» (книга, которую герой в финале выбрасывает в пустыне, и есть тот роман, который мы только что прочитали) и коротко перечисляет злоключения зацикленного на себе героя по имени Артуро Бандини («Когда разражается землетрясение, он убежден, что прогневил Бога, согрешив с замужней женщиной»). Фанте, пишет Стернберг, удалось удивительно тонко совместить трагедию с юмором, создать убедительного героя — превосходного писателя, потому что и сам Фанте превосходный писатель; Чарльз Буковски, случайно наткнувшийся на «Спроси у пыли» в библиотеке, говорил, что отыскал золотой слиток в куче мусора. «Перечитывая книгу, я обнаружил, что это все та же неуемная, экстатическая проза, которую я помню. <…> Есть еще одна причина, почему я так долго не возвращался к „Спроси у пыли“, хоть мне и тяжело в этом признаваться. Попросту говоря, Фанте заставил меня поверить, что написать роман — и стать писателем — это легко: нужно просто жить своей жизнью, как Артуро Бандини. Более того, твоя жизнь и может стать твоим романом — события и персонажи в нем будут те же, с которыми ты сталкиваешься каждый день. Моя убежденность в этом породила множество рассказов, совершенно непригодных к публикации».
13. На сайте Guernica — интервью с мексиканской поэтессой, писательницей и драматургом Кармен Бульосой. В США этим летом вышел перевод ее романа 1989 года «До» — и теперь писательнице приходится вспоминать события 27-летней давности, когда она работала «в самой гуще авангардного искусства Мехико». Нарочито личностный и наивный роман, возможно, меркнет на фоне ее поздних произведений, но именно с него начинается слава одного из лучших прозаиков Мексики — так пишет интервьюер Аарон Бади. «Я должна была написать этот роман, — говорит Бульоса. — В то время я писала пьесы. У меня было двое маленьких детей. И у меня был крошечный бар-театр, в котором сосредоточилось все искусство, вся культура, вся протестная политика Мехико. Я же была и кассиром, поскольку денег у нас было очень мало. <…> Когда шла пьеса, я бежала работать в свою будку, где нельзя было даже нормально встать, потому что там хранилось все — бутылки пива и все такое. Из коробок я соорудила себе столик и за ним правила свой роман. Пьеса шла, это было кабаре, люди смеялись. Я сосредотачивалась на письме, а они становились моим фоном. Я будто была собственными призраком, жила в совершенно ином ритме, отличном от ритма пьесы. Когда раздавались аплодисменты, я бежала выключать свет!» Кроме того, Бульоса рассказывает о своем преклонении перед Октавио Пасом и о том, как она боялась, что ее вечер сорвут злые конкуренты — писатели-инфрареалисты. Среди них был Роберто Боланьо, с которым Бульоса потом подружилась.
14. Норвежская радиостанция NRK попросила слушателей выбрать главное норвежское стихотворение. Победило вот это стихотворение Улава Хауге (1908–1994):
МЕЧТА
Мы существуем мечтой,
что чудо произойдет,
непременно произойдет:
что время откроется нам,
сердца откроются нам,
двери откроются нам,
горы откроются нам,
что родники заструятся,
что мечта откроется нам,
что однажды утром мы заскользим
на волнах, о которых не знали.
(перевод Елены Аксельрод)