Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
«Франциска:
— Кстати, ты вчера видела по телевизору репортаж об одиноких людях?
Марианна:
— Я помню лишь то место, где интервьюер говорит одному из них: „Расскажите же какую-нибудь историю об одиночестве“, а тот сидит и молчит».
Повесть «Женщина-левша» Петера Хандке посвящена одинокой женщине. Одиночество — одна из тем, находящихся в зоне моих постоянных размышлений, наравне со смертью. Впрочем, в начале повести женщина еще не одинока — она живет с мужем и сыном и в семье все хорошо. Но вскоре принимает беспричинное решение о расставании. Вот как это описано:
«Она смотрела на Бруно долгим взглядом, словно его вид помогал ей что-то обдумывать. Тогда он подошел к ней, но она перевела взгляд на покрытые инеем деревья и кусты парка, которые сейчас слегка раскачивались от утреннего ветра, и сказала:
— Мне пришла в голову странная мысль, собственно, даже не мысль пришла, а меня внезапно озарило. Но мне не хочется говорить об этом...
И тут же рассмеялась своим словам. Они долго смотрели в глаза друг другу, вначале не слишком-то серьезно, потом нервно, испуганно и наконец очень спокойно.
Бруно:
— Так, а теперь говори.
Она:
— Меня внезапно озарило. — Ей и от этого слова стало смешно. — Ты от меня уйдешь, ты оставишь меня одну. Да, вот оно: уходи, Бруно. Оставь меня одну.
Немного погодя Бруно медленно кивнул, приподнял руку и спросил:
— Навсегда?
Она:
— Не знаю. Но ты уйдешь и оставишь меня одну».
Многое в повести Хандке происходит беспричинно. Меня привлекает такая мотивировка героев — часто люди любят простые объяснения, сводящиеся к одной причине. В некоторых случаях это очень верно (правда, и тогда причина обычно не та, которую называют, а какая-то иная и весьма общая), но чаще причин оказывается так много, что выделение одной затмевает суть больше, чем разговор о беспричинности. Расставание близких людей — подходящее событие, чтобы говорить о его беспричинности. Динара Асанова так же объясняла развал семьи в фильме «Жена ушла» (1979), при том, что ее фильм — реалистичная попытка разобраться в психологии героев.
Хандке, как всегда, хорош и великолепен. Часто его персонажи говорят реплики, не складывающиеся друг с другом в диалог, оторванные от происходящего, но констатирующие переживание жизни или ничего не констатирующие, но дающие читателю повод почувствовать такое переживание. Хандке сюжетен и бесхитростен в своих историях, его проза не уходит в абсурдизм, но несет с собой определенное жизнеощущение. Этот сюжет об одинокой женщине не отличается закрученностью, но великолепно передает то, что нацелен был передать.
С женщиной еще остается сын — но все же уместно говорить об одиночестве. Хотя героиня «Женщины-левши» не левша, повесть так называется. В повести дается текст одноименной песни, внешне похожей на поп-романтическое произведение, но какими-то неуловимыми деталями порождающий в себе глубину. Я спел эту песню, в том числе несколько раз на концертах, — так что успел прочувствовать, хотя неловкость за банальный текст не покидала, но, вернее будет сказать, не покидала да покидала. Возможно, центральный образ больно удачен.
«На улице Марианна сказала Бруно:
— Так ты, значит, еще жив...
Бруно ответил даже как-то радостно:
— Иной раз вечером я сам как-то вдруг удивляюсь, что я все еще существую. Вчера, кстати, я заметил, что перестал считать дни, прожитые без тебя. — Он засмеялся. — Мне приснилось, что все люди один за другим сходят с ума. Все, кого поражала болезнь, начинали откровенно радоваться жизни, так что у нас, кто остался здоровым, совесть была чиста... Стефан спрашивает обо мне?
Она сказала, снимая у него сзади со свитера этикетку:
— Заходи как-нибудь.
Она ушла, а он зашагал в другом направлении».
Вообще, повесть я прочитал дважды с небольшим интервалом времени. Не помню, чтобы когда-либо еще так делал, но тут вышло органично. Интересно, что при первом прочтении я не подумал, что она об одиночестве. То есть для себя я ее определял как повесть об одинокой женщине, но это более локально, скорее социальный феномен или случай, а не что-то всеобъемное. Дело в том, что я сам задумал написать некоторую работу об одиночестве, она должна была быть выполнена в 2023 году, за это время не было написано ни строчки. При первом прочтении «Женщины-левши» у меня не возникло никакой мысли о собственной работе. Читая ее во второй раз, я встретил ту цитату, которую поместил в начало этой статьи, и с тех пор мысль о работе не покидает меня. Впрочем, сейчас я подумал, что это повесть о расставании, а не об одиночестве. Расставание — это отдельное событие, и, хотя оно зачастую является обостренным переживанием одиночества и первым этапом привыкания к нему (если надо было привыкать), все же это другое. Если человек теряет руку, то дальнейшая его жизнь — это жизнь без руки, и этап привыкания к жизни без руки отличается от всей дальнейшей оставшейся повседневности. Но разница в том, что расставание в конечном итоге не обязательно ведет к одиночеству.
Повесть «Женщина-левша» продолжается и чем-то заканчивается, в ней действуют и некоторые другие персонажи, и я не знаю, что еще сказать. Последняя цитата:
«Издатель:
— У меня все равно были дела в ваших краях. Здесь поблизости живет один мой автор. Он вызывает у меня тревогу; тяжелый случай. Ничего больше не пишет, боюсь, у него ничего больше и не получится. Издательство, разумеется, ему ежемесячно помогает в размере, который граничит с безответственностью. Сегодня я пытался заставить этого автора написать хотя бы автобиографию: документальные повести пользуются нынче спросом. Но он от всего только отмахивается, ни с кем не разговаривает, издает какие-то нечленораздельные звуки. Впереди у него жуткая старость, Марианна, без работы, без людей.
Она ответила с какой-то странной запальчивостью:
— Вы же о нем ничего не знаете. Может, он бывает временами счастлив».
Или эта:
«— Мне кажется, ты воспринимаешь теперь других людей только как посторонние шумы в квартире».
В книге «Женщина-левша» расположены еще две повести. Выбор несколько удивил. Зато понравилась обложка. Она, как и песня, казалось бы, слишком поверхностная, но если вглядываться, то глаз улавливает глубину. Что-то в ней есть... И цвета хорошие. Возможно, рифмовка с названием задает нужный угол зрения. Не будь там написано, что это «женщина-левша», я бы не подумал, что это «женщина-левша». В общем, отличная. И выбор картинки для песни мне упростила.
В прошлом году я написал «Эссе о Хандке», там удалось реализовать все, что вдруг мысленно пожелалось выговорить в процессе чтения. После этого мне захотелось читать еще Хандке. «Женщина-левша» интриговала меня названием, тем более что кусочек оттуда я исполнял много лет назад. Но я не знал, что книга есть на русском. А когда узнал — обрадовался. Купив, увидел странное содержание. Обе остальные вещи я уже читал: одну в классическом сборнике из трех повестей Хандке, другую —отдельным изданием. Почему они были сложены вместе? А «Женщина-левша» оказалась не свежепереведенной, просто раньше я не знал, что она была на русском языке. АСТ использовало старые переводы. Повесть выходила под закат Советского Союза в сборнике «Повести австрийских писателей». Возможно, стоило взять его, до сих пор продают задешево. Но спорный выбор привел к перечитыванию двух других текстов, а перечитывание — к написанию статьи. Так что все, как водится, слава Богу.
Второй шла повесть с приятно убаюкивающим названием «Нет желаний — нет счастья». Как я уже упоминал в «Эссе о Хандке», от прочтения в конце нулевых в памяти ничего не сохранилось — лишь название да общее положительное ощущение от текста. Сейчас оказалось, что это повесть о смерти. О смерти матери. Недавно я уже описывал книгу с тем же мотивом от Дмитрия Данилова:
«Поначалу казалось, что книга такая же, как и предыдущие, написанные методом „сидеть и смотреть“, с вариацией „ехать и сидеть и смотреть“, как уже тоже было с текстом про поездку из Москвы во Владивосток, „146 часов“, и было даже непонятно, хорошо это или плохо, что она такая же, но читать было приятно, а потом оказалось, что она не такая же, потому что Данилов тут катается на поездах не просто так, а размышляя о смерти мамы, вспоминая и проч., просто смерть наступает не с самого начала книги, но совсем скоро, и тут даже когда он уже об этом ничего не пишет напрямую, то оно все равно ощущается как умолчание, но напрямую он тоже пишет, и тут это добавляет, конечно, привычным текстам такой экзистенциальной глубины, читаешь уже безоценочно и внимаешь, хотя в конце все-таки трудно не дать оценку, что книга вышла хорошая, а больше ничего не скажу, потому что не всегда надо говорить».
Но сходство двух вещей довольно формальное. В повести Хандке рассказывает не только свою реакцию и действия после получения новости, но и восстанавливает мамину биографию. И тут вновь ведущим мотивом оказывается одиночество, но, как мне кажется, куда более гнетущий его вариант — одиночество женщины, имеющей мужа и семью. Отношения между супругами описаны отчужденно и безрадостно, хотя какие-то проблески встречаются. Когда зрение писателя фокусируется на одном герое, герой оказывается вырван из окружающего мира, и уже хотя бы поэтому воспринимается одиночкой, а все остальные оказываются статистами. Возможно, это дает ненужное искажение картины. Все страдания и болезни героини звучат как нечто совершенно личное и обособленное, примерно как в «Смерти Ивана Ильича». Да и вообще, местами текст напоминает разночинскую прозу XIX века:
«Женщина, родившаяся в таких условиях, была заранее обречена. Можно сказать и утешительно: у нее по крайней мере не возникало страха перед будущим. Гадалки на храмовых праздниках предсказывали будущее по руке только парням, а у женщин какое будущее — смех да и только. Нет права на инициативу, все заранее определено: первые заигрывания, смешки, смущение, позже первый раз — чужое холодное лицо, к которому понемногу привыкаешь, первые дети, недолгие минуты со всеми после возни на кухне, глухота к ней окружающих, ее глухота к окружающим, привычка разговаривать с самой собой, больные ноги, расширение вен, а там беспокойный сон, рак матки, и со смертью исполнено предопределение. Все это составляло элементы детской игры, в которую охотно играли местные девочки: устала — очень устала — больна — тяжело больна — умерла».
На фоне блестящего стиля Хандке этот кусок кажется топорным, но цитирую его из-за описания детской игры в конце. Оставил бы его отдельно, но если отрезать то, что предшествует, — теряется контекст и неожиданность яркости фрагмента об игре. А вот на тему джукбоксов:
«Во всех музыкальных автоматах в здешних местах имелась пластинка с полькой, которая называлась „МНЕ ОПРОТИВЕЛ МИР“».
Третьим оказался «Дон Жуан». В аннотации к книге значится: «В этот сборник нобелевского лауреата вошли знаковые повести, написанные в 1970-е годы. Они невероятно глубоки, поэтичны и объединены одной мыслью: бездуховное существование противно нашей природе. Хандке показывает, как замкнутое в кругу монотонных бытовых действий сознание не позволяет человеку найти себя, стать настоящей личностью».
«Дон Жуан» написан в 2004 году, а описание смахивает на нечто переписанное из советского, и согласиться с ним трудно: как водится, издательство допустило элемент халтуры, но все же логику его сотрудников можно домыслить. Желая переиздать все доступные тексты Хандке, они собрали пять повестей в две книги: поэтому пришлось намешивать. Цельность «Женщины-левши» это сильно нарушает, но мне было полезно. Дело в том, что «Дон Жуана» я также читал в конце нулевых — и, в отличие от пары других вещей, неплохо его помнил. «Дон Жуан» тогда меня возмутил своей слабостью и сомнительностью, а единственной положительной деталью показалось то, что Дон Жуан ходил спиной вперед. Я тогда даже гневно избавился от книги, подарив ее своему коллеге Виталию Double V.
Сейчас было иначе. Кредит доверия к Хандке был столь велик и мощен, что так просто отмахнуться от «Дон Жуана» не представлялось возможным. Текст оказался тяжелым — сплошные блоки без диалогов и разбивки на главы — и весьма странным, но все же написанный прекрасным языком, с такими деталями, глядя на которые трудно не ликовать. Читая «Дон Жуана», я задавался вопросом, с какой целью Хандке его написал? Попытка разобраться, как устроены любовные чувства у человека? Единственный простой ответ не казался очевидным, и в тексте оставалась загадка. Впрочем, Хандке мог создать эту вещь бесцельно. Предприятие писать «Дон Жуана» было рискованным, и я даже не смог ответить для себя на вопрос — победил Хандке в этой игре или проиграл. Я не могу оценить качество текста, то есть вроде бы он и слабоват, но, когда произносишь это про себя, нутро противится такой оценке. При этом полюбить его тоже никак невозможно. Ускользающий «Дон Жуан». Единственной однозначной слабостью вещи было то, что Хандке сослался на своих предшественников по теме Дон Жуана, но никак не упомянул Владимира Казакова, его знаменательный опус магнум и большую творческую удачу. (Однако и тут в пользу Петера есть аргумент, что казаковский «Дон Жуан», в отличие от некоторых других его вещей, не переводился на немецкий язык.)
Цитата из «Дон Жуана» Хандке с размышлением об одной из природ любви:
«В Дон Жуане женщина встретила своего, отвечающего по духу ее времени, мужчину. Чего она при этом не знала и чего ей и не следовало знать, так это то, что первопричиной покладистости, равно как и беззаботности, исходившей от Дон Жуана и покорившей ее, была его нескончаемая печаль. Годы его скорби и траура еще не закончились. Каждая связь с женщиной только обостряла его горе, вызванное потерей самого близкого человека, делала его ощутимей как никогда прежде».
Так заканчивается вторая, странноватая часть моего «Эссе о Хандке», незапланированное продолжение. Я писал его уставшим, вяло соображая, зачем вообще это делаю, но, когда перечитал написанное, вопроса уже не возникло. Образ «женщины-левши» остается в моем уме и продолжает резонировать. Как и тема одиночества. А на книжном столе меня уже ждет «Воровка фруктов».