1. В «НГ-ExLibris» — статья киноведа Валентины Роговой о том, какое кино любил Александр Блок. «Cinema, как в блоковскую пору называли кинематограф, насыщал поэта „рабочим возбуждением и напряженностью“, чрезвычайно ценным для него эмоциональным состоянием». Блоковское внимание к кино, необычное для литератора того времени, связано с его любовью к Петербургу; на одном только Невском проспекте в 1900-е работало около 50 кинотеатров. При суровой взыскательности к литературным и театральным новинкам Блок «к младенческому кинематографу всегда был более чем терпим». В статье рассказывается не только о фильмах, которые интересовали поэта (например, это мультипликационная лента Владислава Старевича «Четыре черта»), но и о блоковских мотивах в кинематографе — в том числе ему современном: так, Яков Протазанов в 1915 году снял не дошедшую до наших дней картину «Не подходите к ней с вопросами», вульгарную трактовку стихотворения «На железной дороге».
«Блок публично протестовал в прессе, грозил судом. Но циничный кинофабрикант Иосиф Ермольев заявил, что снял не экранизацию блоковской „Железной дороги“, а оригинальный сюжет. Прожженный делец сорвал хороший куш, потому что кинозритель пошел на Блока — в царские времена Россия была литературоцентричной страной, а уж блоковские строки, смыслы, сюжеты аудитория знала наизусть».
2. Два примечательных набоковских материала. В Granta — статья Эльзы Кур о записных книжках, путевых заметках, которые Набоков вел во время работы над «Лолитой». Кур называет «Лолиту» первым современным американским «дорожным романом» (road novel), предшествующим Керуаку. Набоков действительно собирал материал в разъездах по Штатам (сам он водить не умел, за рулем сидела его жена Вера); наряду с подростковым сленгом, который предполагалось вложить в уста Долорес Гейз, в его блокнотах можно встретить зарисовки придорожной природы и названия мотелей — вместе с курьезными подробностями. «В некоторых мотелях над унитазом висели предписания: гостей просили не бросать туда мусор, пивные банки, картонные пакеты, мервторожденных детей…» — в сокращенном виде эта инструкция найдет место в романе. Занятно, что наметки к роману Набоков писал по-английски, а по-русски — бытовые, внелитературные подробности: «кофе, молоко, рис 50, 5.20 газ, 5.25 отель, 1.25 гараж». Под газом подразумевается, конечно, бензин: в подобной скорописи даже Набоков мог позволить себе кальку.
Второй любопытный материал — филолог Андрей Бабиков, недавно выпустивший книгу «Прочтение Набокова», опубликовал отрывок из ранее не известной, лишь недавно расшифрованный им до конца набоковской поэмы «Солнечный сон»; публикация сопровождена большим комментарием об истории находки. Поэма была написана вскоре после расторжения помолвки с берлинской возлюбленной Набокова Светланой Зиверт — и в средневековый сюжет (в тексте действует артуровский рыцарь Ивейн из романа Кретьена де Труа) Набоков вплетает множество отсылок к собственным личным обстоятельствам. Полностью поэма была опубликована в этом году в альманахе Connaisseur, в Сети это пока единственный фрагмент.
3. На сайте «Православие и мир» — текст Майи Кучерской о романе Николая Лескова «Захудалый род». Это не самое известное его произведение и анализируют его нечасто. Кучерская пишет, что «Захудалый род» — характерная для Лескова галерея портретов выдающихся людей: так, у главной героини, княгини Варвары Протозановой, «дворянское достоинство слито с христианской добродетелью и измеряется не только древностью рода, но и величием поступков».
«Вдовье положение и душевные силы позволяют княгине быть совершенной. Залог ее духовной свободы – возможность жить отдельно от государства и современного мира, которому противопоставлен новый мир, разночинный. Не обладай своим состоянием, она не имела бы возможность строить мир автономно и независимо. Как у любого мифологического персонажа, у княгини находится уязвимое место — дети. Их надо воспитывать, готовить к жизни в обществе».
Эта «жизнь в обществе» противоречит христианскому идеалу, который Лесков сначала любовно описывает, а затем рушит — показывает, «что идеал этот не воплотим». «Нет другого такого писателя, который так тонко понимал религиозное чувство. Толстой и Достоевский рубили сплеча, топорами. У Лескова есть микроскоп», — такой вывод делает Кучерская.
4. В литературном блоге ВШЭ «Многобукв» — история о том, как Александр Дюма обворовал Павла Мельникова-Печерского. Если идея кроссовера «Трех мушкетеров» и «На горах» кажется вам чем-то невообразимым, не волнуйтесь: Дюма написал повесть из русской жизни. Юлия Лысова изящно уравнивает современных блогеров и французских благеров (blagueurs, хвастунов), королем которых Дюма называли в русской печати, когда он пожаловал в Россию в 1858 году. Написанная после поездки повесть «Яков Безухий» — «о жестоком князе, который сперва изнасиловал, а потом заживо похоронил жену собственного сына и вообще натворил немало зверств в своей вотчине», — как быстро выяснилось, была списана с произведения Мельникова-Печерского «Старые годы». Лысова приводит разительные сюжетные и текстуальные параллели — впрочем, «если после Дюма остается привкус клюквы, от Мельникова-Печерского веет духом Карамазовых».
5. Лингвист, лауреат премии «Просветитель» Александр Пиперски решил научно исследовать самый большой в Рунете (хотя есть конкуренты) корпус эротических рассказов — сайт «Стульчик.нет». Исследование вышло на «Ноже»; с завидным академическим бесстрастием автор анализирует частое сочетание тем «я хочу пи-пи» — «странности» — «фетиш», составляет лексическую таблицу частотности для темы «гомосексуалы» и объясняет, почему в эту таблицу попало слово «невольно»:
«Поставьте над собой небольшой эксперимент и произнесите два предложения:
1) Петя увидел такую красивую девушку, что у него невольно встал член.
2) Петя увидел такого красивого парня, что у него невольно встал член.
Первое предложение с большой степенью вероятности покажется вам странным: зачем здесь „невольно“, это же вполне естественная реакция. А во втором предложении слово „невольно“ уместно: ведь Петя же не такой, а просто стал жертвой какой-то несчастливой случайности».
Здесь же — рассуждения по поводу дилетантской эротической поэзии, которой полно на «Стульчике»; в общем, одно из самых веселых исследований паралитературы на моей памяти.
6. Коротко о журнальных обновлениях. Появился сентябрьский номер «Знамени»; в нем — повесть Марины Москвиной «Вальсирующая», новые стихи поэтов «Московского времени» — Бахыта Кенжеева и Алексея Цветкова:
он примерил судьбу непосильную двум
привинтил в голове человеческий ум
засмотрелся на падчериц ночи
и когда убедился что полный набор
вознамерил колени и вышел на двор
он в меня воплотился короче
Здесь же печатаются воспоминания об Александре Пятигорском и скончавшемся год назад литературоведе и критике Карене Степаняне — он проработал в «Знамени» много лет. Петр Разумов и Илья Виницкий пишут о «Зависти» Олеши, Роман Арбитман, Евгений Водолазкин и другие писатели отвечают на вопросы о Достоевском.
В «Новом Береге» — стихи Михаила Айзенберга («А теперь пускай говорит ледник, / языком свою перейдя черту, / за того, узнавшего не из книг, / каково без сна ночевать во льду») Дениса Крюкова, Виталия Зимакова, короткая проза Леонида Костюкова. В «Звезде» — травестийно-агиографическая повесть Эдуарда Кочергина «Житиё Лидки Петроградской», три стихотворения Михаила Ерёмина и переведенная Андреем Олеаром английская поэма Иосифа Бродского «История двадцатого века». Здесь же — ранее не известные стихи Игоря Чиннова — публикация приурочена к 110-летию поэта:
Станут пеплом легкомысленным
Все отчеты и счета,
Будет вольно красным искоркам
В канцеляриях летать.
Все земные расписания
Непочтительно сожжем.
О, прекрасное сияние!
Падай огненным дождем!
Кстати, на «Дискурсе» на этой неделе вышла большая статья Геннадия Кацова о Чиннове, тоже рекомендую.
7. Наконец, еще один журнал, филологический, — «ШАГИ/STEPS»: свежий выпуск целиком посвящен переводам классики. Классика самая разная: от Боккаччо, Шекспира и Сервантеса до Фуко. Отдельно хочется отметить статью Михаила Яснова о перепереводах (всегдашний больной вопрос переводческого дискурса) — на примере трех стихотворений Поля Верлена. В каждом случае повод для нового перевода разный — это не только разговор о решениях предшественников, но и самоанализ.
8. В здании НИУ ВШЭ на Покровке заработала библиотека, открытая для всех желающих 24 часа в сутки. Преподаватель Школы культурологи ВШЭ Александр Сувалко в связи с этим размышляет, какой вообще должна быть университетская библиотека (на примере библиотеки Рурского университета). Итак, она должна быть центром всей университетской жизни, обладать «максимально гибким и комфортным» режимом; ее фонды, формируемые высококлассными специалистами, должны быть открытыми. Хорошая университетская библиотека — это хорошие архитектурные и дизайнерские решения, ну и, конечно, культурная программа. А еще в ней необходим планетарный сканер. «Жаль только, жить в эту пору прекрасную» — а впрочем, мало ли, может, и придется.
9. Открылся украинско-русский литературный проект «Парадигма»: сайт и журнал, где два языка и две литературы уравнены в правах. Руководители «Парадигмы» — Владимир Коркунов (ранее занимавшийся схожим проектом «Контекст») и Анна Грувер. В первом номере можно прочитать стихи и прозу Юлии Стаховской, Александра Скидана, Дмитрия Лазуткина, Евгении Риц, Василя Махно, Станиславы Могилёвой и других; в переводном разделе, среди прочих, — латиноамериканские авторы (которых скоро можно будет увидеть на Московской биеннале поэтов). Здесь же — большой опрос о переводах, в том числе с близкородственных языков (Григорий Кружков: «С украинского переводить очень трудно. Потому что оригинал всегда рядом, и если даже русский читатель понимает его только наполовину, то все равно чувствует его неповторимый природный аромат»); в разделе рецензий — отзывы на недавние украинские и русские книги. Структура «Парадигмы» напоминает о журнале «Воздух» — вполне естественный ориентир для этого круга авторов; но сама идея взаимодополняющих языков, текстов без параллельного перевода — парадоксально — создает редкое и драгоценное по нынешним временам ощущение диалога.
10. Анастасия Завозова держит руку на пульсе мировой беллетристики: в Esquire названы 15 (на самом деле больше) переводных романов, которые выйдут в России осенью. Делия Оуэнс, Клэр Фуллер, Лиза Ко — мы об этих авторах пока почти ничего не слышали, но скоро услышим; Завозова коротко рассказывает о каждом романе, список завершает «Третий брак» современного греческого классика Костаса Тахциса — его скоро напечатает в своей новой греческой серии ОГИ (еще одну книгу из этой серии, поэму Одиссеаса Элитиса, мы собираемся вскоре отрецензировать в нашей поэтической рубрике).
11. В возрасте 84 лет умер болгарский поэт Любомир Левчев. За пределами Болгарии он не слишком известен, но у себя на родине — национальное достояние; соболезнования в связи с его смертью выражают первые лица государства, некрологи публикуют крупнейшие издания. Одна из статей о Левчеве вышла в газете «Марица» — это отчет о вечере памяти поэта, который прошел в Университете библиотечного дела и информационных технологий (Левчев был его почетным доктором). Здесь вспоминали Левчева — и говорили о его союзе с художницей Дорой Боневой как о примере идеальной любви. «Марица», кроме того, публикует два левчевских стихотворения, одно о смерти, другое о любви:
Быть с тобой
однажды,
когда
начнется снег.
Окно раздето.
И ты встанешь с кровати
и закричишь:
— Смотри!
12. Российский исследователь прозы Трумена Капоте Денис Захаров опубликовал комментарий к роману «Услышанные молитвы»: он «отвечает на самые неоднозначные вопросы, восстанавливает содержание глав, которые уничтожил Капоте, а также раскрывает подлинные имена героев». Отрывок из беллетризованного комментария опубликован в «Снобе». Захаров рассказывает, как Капоте тянул с романом:
«Трумен решил пустить слух, будто рукопись погибла во время наводнения в загородном доме Глории Виндербильт. <…> Но в последний момент передумал. Ему и так уже никто не верил».
На самом деле роман Капоте не завершил: первый договор на книгу, которая в то время виделась ему американским аналогом «В поисках утраченного времени», он подписал еще в 1966-м, а последний дедлайн просрочил в 1981-м. Когда несколько глав из романа все-таки вышло, от Капоте отвернулось множество друзей и знакомых — писатели, актрисы, телеведущие, люди из высокогламурной тусовки, узнавшие себя в непривлекательных героях «Молитв».
«Предатель, мерзкий гомик, маленькая жаба — это лишь малая часть эпитетов, которым его наградили бывшие друзья».
Еще один отрывок из комментария — под заголовком «Трумен Капоте: „Я и есть тот самый педик“» — напечатан в журнале «Квир». Здесь Захаров рассказывает о самоубийстве Энн Вудворд — светской львицы, которая в 1955 году застрелила своего мужа (она уверяла, что приняла его за грабителя, но многие подозревали, что это было преднамеренное убийство). Вудворд покончила с собой после публикации одной из глав «Услышанных молитв», где Капоте рассказал всю эту историю так, что в виновности героини не оставалось сомнений. Книга Захарова вышла тиражом всего в 300 экземпляров; «поверьте, скучно вам точно не будет», — обещает комментатор читателям.
13. The Baffler называет самую депрессивную книгу, написанную на английском языке. Это роман британского писателя Невила Шюта «На берегу» (1957), описывающий жизнь после Третьей мировой войны. Или, вернее, то, что осталось от жизни: герои романа доживают последние месяцы в Австралии, ожидая, когда их накроет радиоактивное облако.
«Спойлер: в конце они все умрут. <…> Кто-то принимает яд по правительственному рецепту. Кто-то до самой смерти не может поверить в происходящее. Кто-то строит планы на будущее, которым не суждено сбыться. Кто-то угоняет „феррари“ и устраивает дикие гонки, чтобы умереть от выброса адреналина. Кто-то просто сидит и ждет».
Автор статьи Эд Бурмилла сравнивает роман Шюта с недавней статьей Джонатана Франзена — о том, что не стоит притворяться: глобальное потепление непременно нас уничтожит. Это, по мнению Бурмиллы, удобная и опасная позиция:
«Стоит нам принять, что конец близок, мы можем сосредоточиться на действительно важном: на самих себе. Если ничего уже не важно, зачем давать оценку чьему-то выбору? Хоть жгите пластиковые стаканчики горами, если вам так нравится».
14. Брекзит-роман уже стал важным литературным жанром в Великобритании. Когда-нибудь его будут проходить в школах. Свой вклад в жанр внес Иэн Макьюэн: он написал повесть о Брекзите от лица таракана. Тут, конечно, не обошлось без Кафки. Роман «Таракан» так и начинается:
«Проснувшись однажды утром от беспокойного сна, Джим Симс, умный, но неглубокий, обнаружил, что он превратился в гигантскую тварь».
Только вот у Макьюэна все наоборот: это таракан, живущий в доме № 10 по Даунинг-стрит, с утра пораньше обнаруживает, что превратился в премьер-министра, сильно смахивающего на Бориса Джонсона.
«Приноровившись к неприятному ощущение скелета в теле и мясистого языка во рту, насекомое встает у руля Великобритании, несущейся ко всенародно признанной национальной катастрофе. Помогает ему озарение… что большинство его министров — тоже на самом деле тараканы».
Сэм Лит пишет в The Guardian, что, несмотря на все это нарочитое кафкианство, «Таракан» — вещь до ужаса реалистическая, а подлинным предшественником Макьюэна нужно считать Свифта, поскольку сам Брекзит — абсурд гулливеровского масштаба. И хотя у повести есть очевидные проблемы (у Кафки абсурдное превращение происходит «просто так», само собой, а Макьюэну нужно его как-то объяснить, да и вообще таракан оказывается чересчур подкованным в британской популярной культуре), она все равно лучше, чем Брекзит.
Кстати, Макьюэн только что побывал в Исландии, где ему вручили премию Халдора Лакснесса. За обновление повествовательной традиции.