Рисунок: Л. Хайлов
CXII
Тюрьма в Тури, 22 февраля 1932 года
Дорогой Делио, мне очень понравился твой живой уголок с зябликами и рыбками. Если зяблики иногда и выпархивают из клетки, не надо хватать их за крылышки или за лапки, ведь они у них очень нежные и их легко сломать или вывихнуть. Надо брать их всей рукой за туловище и не сжимать. Когда я был маленький, я вырастил много птиц и всяких зверушек: соколов, филинов, кукушек, сорок, ворон, щеглов, канареек, зябликов, жаворонков и т.д.; у меня была небольшая змейка, ласка, ежи, черепахи. Сейчас я расскажу тебе, как однажды ежи собирали яблоки. Как-то вечером (это было осенью), когда спустились сумерки, но уже ярко светила луна, я отправился еще с одним мальчиком, моим приятелем, в поле, где было много-много фруктовых деревьев, особенно яблонь. Мы спрятались в кустарнике — против ветра. Вдруг видим, из норы вылезают ежи — пять ежей! Два побольше и три маленьких. Следуя друг за дружкой, они направились к яблоням, покружились в траве, а затем принялись за работу; помогая себе мордочками и лапками, они начали катать яблоки, которые попадали с деревьев, сбитые ветром, и собирали их в одно место, близко-близко одно к другому. Но тех яблок, что лежали на земле, было явно недостаточно; тогда самый большой еж, подняв мордочку вверх, огляделся вокруг и, выбрав очень кривое и низкое дерево, стал взбираться на него, за ним следовала супруга. Они устроились на ветке, где было много яблок, и принялись ритмично раскачиваться: их движения передались ветке, она стала покачиваться — все чаще и чаще, и вскоре от резких рывков на землю посыпалось множество яблок. Когда и эти яблоки были присоединены к остальным, ежи, большие и маленькие, вдруг свернулись в клубок и, ринувшись на яблоки, насадили их себе на иглы; ежатам досталось немного, а вот отец и мать сумели нанизать на свои иглы по семь-восемь яблок каждый. Когда все семейство уже собралось было вернуться в свою нору, мы вышли из нашего укрытия, поймали ежей и отнесли в мешочке домой. Мне достался еж-отец и двое ежат; они прожили у меня много месяцев — на свободе, во дворе; охотились за всякими насекомыми — тараканами, майскими жуками и т. д., питались также и фруктами и салатными листьями. Им особенно нравились свежие листья. Так мне удалось немного приручить их; и при виде людей они уже не сворачивались больше в клубок. Кого они очень боялись — это собак. Меня очень забавляло наблюдать, как ежи расправлялись с живыми ужами, которых я приносил во двор. Как только еж замечал ужа, он начинал быстро-быстро подпрыгивать на своих четырех лапках и очень отважно бросался в наступление. Уж приподнимал голову, выпускал язык и шипел; тогда еж издавал легкий писк, хватал ужа передними лапками, перекусывал ему затылок, а затем поедал его. В один прекрасный день ежи мои исчезли. Наверное, кто-нибудь забрал их, чтобы съесть.
Татьянушка купила красивый большой чайник из белого фарфора и посадила на него куклу; сейчас она носит теплый шарф, потому что тут очень холодно: и в Италии выпало много снега. Тебе следовало бы поскорее написать ей, чтобы она ела побольше, так как меня она не хочет слушаться. Думаю, что твои зяблики едят больше, чем Татьянушка. Меня радует, что открытки тебе понравились. В следующий раз я напишу тебе про танцующих зайцев и про других зверушек; мне хочется рассказать тебе и о многом другом, что я видел и пережил в детстве: например, историю с жеребенком, с лисой и с лошадью, у которой только по праздникам был хвост, историю про воробья и кулака, про кулака и маленького ослика, историю с птицей-ткачом и медведем и т.д. Ты, по-моему, знаешь историю о Киме; а читал ли ты рассказы «Джунгли» и в особенности рассказ о белом тюлене и о Рикки-Тикки-Тави? Ну, а Джулиано — тоже ударник? За какие же заслуги?
Целую тебя. Папа.
Поцелуй за меня Джулиано и маму Юлию.
Рисунок: Л. Хайлов
XVII
Миланская тюрьма, 8 августа 1927 года
Дорогая Таня,
получил твое письмо от 28 июля и письмо Юлии. Я не имел от вас писем с 11-го числа и очень тяжело это переживал, настолько тяжело, что даже кое-что сделал, — что покажется тебе глупостью. А что именно — не скажу; вернее, скажу тогда, когда придешь на свидание. Меня огорчает, что ты чувствуешь себя морально подавленной, огорчает вдвойне, ибо я уверен, что содействовал этому состоянию.
Дорогая Таня, меня всегда тревожит мысль, что ты чувствуешь себя хуже, чем пишешь мне, и что ты по моей вине можешь оказаться вдруг в затруднительном положении. От этой тревоги невозможно избавиться. Она глубоко засела. Ты ведь знаешь, что в прошлом я жил, как медведь в берлоге, именно из-за этого: не хотел, чтобы кто-нибудь оказался втянутым в мои злоключения. Я пытался сделать так, чтоб меня забыла и моя семья; для этого я писал домой как можно реже. Ну, хватит! Что б такое сделать, чтобы ты, по крайней мере, улыбнулась? Сейчас расскажу тебе историю моих воробушков.
Итак, да будет тебе известно, что у меня есть воробушек; было их два, но один умер, отравившись, как мне кажется, каким-то насекомым — не то тараканом, не то сороконожкой. Первый воробушек был гораздо симпатичнее теперешнего. Он был очень живой и обладал весьма гордым нравом. Этот же невероятно робок, пассивен, и у него раболепная душонка. Первый сразу же стал хозяином камеры. Мне кажется, что у него был явно гётевский дух (как говорится в одной биографии, которую я недавно прочел) Über allen Gipfeln.
Он завоевывал все существующие в камере вершины и затем на несколько мгновений замирал на одной из них, наслаждаясь высшим покоем. Постоянным и страстным желанием его было взобраться на пробку от бутылки с томариндовой настойкой; во время одной из таких попыток он свалился в миску с остатками кофе и чуть было не утонул. Особенно нравилось мне в этом воробушке то, что он не позволял себя трогать. Он свирепо защищался распущенными крылышками и очень энергично поклевывал руку. Он стал ручным, но не допускал слишком большой фамильярности. Интересно, что сближение его со мной нарастало не постепенно, а произошло внезапно. Обычно он разгуливал по камере, держась всегда противоположной от меня стороны. Чтобы привлечь его, я предлагал ему муху в спичечной коробке. Он брал ее лишь тогда, когда я далеко отходил. Однажды вместо одной мухи в коробке их оказалось пять или шесть. Прежде чем съесть их, он пустился на несколько секунд в неистовый пляс вокруг коробки. Танец повторялся всякий раз, когда он обнаруживал несколько мух.
Однажды утром, вернувшись с прогулки, я увидел воробушка совсем близко около себя; с тех пор он больше не улетал от меня, находился всегда рядышком, внимательно смотрел на меня и время от времени клевал мои ботинки, требуя, чтобы я дал ему что-нибудь. Однако как только я пытался взять его на руки, он оказывал сопротивление и был готов упорхнуть. Умирал он медленной смертью: у него был удар, совершенно неожиданно. Случилось это как-то вечером, когда он сидел, примостившись под столиком; он закричал, совсем как ребенок. Умер же он только на следующий день. У него был паралич правой стороны, он с трудом тащился, чтобы есть и пить. Потом внезапно умер. Теперешний же воробушек — ручной до отвращения: он хочет, чтоб его кормили, хотя прекрасно может есть сам; влезает на ботинок и забирается в складку брюк. Если бы у него были целы крылья, он взлетел бы на колени. Ему, видимо, хочется это сделать, так как он тянется, трепещет и затем взбирается на ботинок. Думаю, что он тоже умрет, так как он любит клевать обгорелые спичечные головки. Кроме того, известно, что постоянная кормежка хлебным мякишем вызывает у этих птичек смертельное заболевание. Пока он в общем здоров, но в нем нет живости, он не прыгает по камере, всегда сидит около меня, и ему уже несколько раз доставалось, так как я нечаянно задевал его ногой. Ну, вот я и рассказал тебе о моих воробушках...
Антонио.
Рисунок: Л. Хайлов
CLI
Тюрьма в Тури, 10 октября 1932 года
Дорогой Делио, я узнал, что ты был у моря и видел там много чудесных вещей. Мне хотелось бы, чтобы ты описал в письме все эти чудеса. Увидел ли ты какие-нибудь неизвестные тебе дотоле живые существа? Около моря их всегда тьма- тьмущая: тут и креветки, и медузы, и морские звезды и т. д. Как-то давно я обещал тебе написать про зверушек, которые повстречались мне в детстве, но мне все не удавалось выполнить своего обещания. Сейчас постараюсь это сделать:
1. Вот, например, история про лису и жеребенка. Говорят, что лиса всегда знает, когда должен родиться жеребенок, и караулит его появление на свет. Вот почему, как только родится жеребенок, мать начинает бегать вокруг малыша, чтобы защитить его, ибо сам он не в состоянии двигаться и не может спастись бегством, если какой-нибудь дикий зверь нападет на него. И все же на дорогах Сардинии можно иногда встретить лошадей без хвоста и без ушей. Почему? Да потому, что, когда они только родились, лисе удалось всякими хитростями приблизиться к ним и отгрызть у них хвост и ушки, которые были тогда совсем еще мягенькие. Когда я был маленьким, такая вот лошадь, помню, была у одного старого торговца, который продавал оливковое масло, свечи и керосин, разъезжая со своим товаром по окрестным деревням (тогда не было еще ни кооперативов, ни каких-либо других способов доставки и продажи товаров); ну, а по воскресеньям, чтобы не подвергаться насмешкам уличных мальчишек, этот торговец прикреплял своей лошади искусственный хвост и искусственные уши.
2. А теперь я расскажу тебе, как я впервые в жизни увидел лису. Однажды я отправился со своими маленькими братьями на участок в поле, принадлежавший нашей тетушке, где росли два огромных дуба и несколько фруктовых деревьев; мы должны были набрать там желудей, чтобы накормить ими поросенка. Хотя участок этот и находился недалеко от села, все же местность была пустынна, а для того чтобы попасть туда, надо было спуститься в долину. Только мы добрались до цели, вдруг видим: под деревом преспокойно сидит большущая лиса с великолепным пушистым хвостом, поднятым кверху как знамя. Она ничуть не испугалась нас, а наоборот, оскалила зубы; казалось, однако, что она не угрожает нам, а смеется. Мы страшно рассердились на лису за то, что она нас не боится, а она и в самом деле нас ничуть не боялась. Мы начали бросать в нее камни, но она только отодвигалась чуть в сторону и продолжала смотреть на нас насмешливо и совершенно спокойно. Тогда мы стали прикладывать палки к плечу, будто это ружья, и в один голос кричали: «Бум!» Но лиса только скалила зубы и не выказывала особого беспокойства. Вдруг где-то поблизости раздался настоящий выстрел. Только тогда лиса сделала прыжок в сторону и пустилась бежать. Я как сейчас вижу ее — ярко-рыжую, молнией промелькнувшую по каменной ограде, — вижу, как она бежит дальше все еще с поднятым кверху хвостом и исчезает затем в лесной чаще…
Антонио.
(Перевод Т. С. Злочевской и Е. А. Шухт)