Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Вероятно, русскую литературу конца 2010-х и начала 2020-х годов будут вспоминать в том числе по немалому количеству антиутопий или по крайней мере историй с характерными для антиутопий элементами. «Средняя Эдда» Дмитрия Захарова, «Антитела» Кирилла Куталова, «Павел Чжан и прочие речные твари» Веры Богдановой и «Центр тяжести» Алексея Поляринова, «Пост» Дмитрия Глуховского — вот далеко не полный список. В этих книгах показаны становление, развитие или крах ярко выраженного тоталитаризма в России. Большинство перечисленных авторов принадлежат к поколению тридцати — сорокалетних. Почему так получилось? На этот счет можно выдвигать разные гипотезы, но, если учесть, что субжанр мрачной постсоветской футурологии был придуман еще Владимиром Войновичем и окончательно оформлен Владимиром Сорокиным, смысла в этом будет не очень много. И вроде бы какой-то принципиальной новизны в подобных текстах быть уже тоже не может, да и в целом тенденция запоздалая, потому что реальность оказывается зачастую куда антиутопичнее литературных предупреждений. Однако роман «Радио Мартын» Филиппа Дзядко, с одной стороны, в эту тенденцию вписывается, с другой стороны — держится особняком и уникальным образом ее переосмысляет.
На первый, поверхностный, взгляд, происходящее в книге может показаться чем-то вторичным, причем в большей степени по отношению к действительности, чем к к жанрово схожим художественным произведениям. В «Радио Мартын» описана Россия, где запрещены любые не проправительственные митинги и мнения, где не осталось негосударственных СМИ. Есть только официальные радио: одно информационное, несколько развлекательных. Информационное называется «Россия всегда». Оно ежедневно вещает в каждом доме, выключить его нельзя, иначе сперва будет штраф, а потом — тюрьма. В «России всегда» и работал главный герой Мартын, но из-за провальной попытки сделать репортаж о почтовой службе его уволили. На почте во время репортажа случился пожар, и Мартын, спасаясь от огня, заодно унес с собой контейнер с письмами столетней давности. Дальше — по формуле: погружаясь в жизни людей прошлого, герой постепенно начинает критично относиться к настоящему.
Кроме того, Мартын ненароком слышит нелегальное хакерское «Радио NN», и услышанное вызывает у него любопытство. Загадочные основатели этого радио, которое иногда вторгается в эфир развлекательных станций, известны в народе как «изумрудные люди». Государство их, конечно, преследует, и после очередного взлома развлекательного вещания в стране вводятся новые запреты. Например, без документов нельзя подходить друг к другу на улице на расстояние ближе двух метров. Мартын тем временем устраивается звукорежиссером в бар и там вскоре знакомится с некоторыми из «изумрудных людей».
Завязка для антиутопии вполне классическая, но нетипичен герой-рассказчик, подчеркнуто неправильный, странный. Первая его особенность — тиннитус, постоянный звон в ушах, из-за которого он пользуется специальным аппаратом и нередко записывает бытовые разговоры на диктофон, чтобы потом переслушать и лучше разобрать слова. При этом Мартын воспринимает иные звуки и частоты, для остальных недоступные, что придает повествованию психоделичный оттенок, а самому рассказчику — необыкновенную чуткость к миру и к окружающим.
«Я слышу звуки, которые не слышит большинство людей. Я тончайший инструмент, знающий о скорых изменениях, которые никому еще не известны. Дедушка называл меня канарейкой в шахте. Он говорил: „Ты как канарейка во взорванной шахте. Шахты нет, а канарейка живет“. Звуки голосов у меня сливаются с посторонним шумом, с работой лампы, движением воды внутри батарей, с внутренней расшифровкой чужой речи, которую я веду параллельно этой речи».
Как нетрудно догадаться, мотив слуха и звука в романе — один из главных. Намекает он и на общество, постоянно оглушенное информационным потоком, и на социальную аномию — отсутствие горизонтальных связей между людьми даже на эмоциональном уровне. Изучая письма, Мартын не просто вступает в диалог с прошлым, но также ищет родственников адресатов, общается с ними и чуть-чуть эти связи восстанавливает.
«Кто-то плакал, как Ревич. Другие молча забирали письмо и закрывали дверь. Но были и те, кто, как старики-снайперы, радовались возможности поговорить. И письмо для них было только предлогом.
Людям очень нужно, чтобы их слышали или хотя бы слушали».
Письма в тексте настоящие. Процитированные целиком, они образуют сильное, документальное эпистолярное повествование — об офицере, прошедшем Первую мировую; о заключенном, отбывающем срок на Соловках; о военнопленном австрийском кадете, попавшем в Томск; и так далее. Роман в целом написан в трех повествовательных манерах, как бы разбит на три разные «волны», которые взаимосвязаны по смыслу и сюжету, но могут восприниматься отдельно. Одна «волна» — письма вековой давности, вторая — лиричные воспоминания рассказчика о юности, проведенной в девяностых — нулевых годах. Основная же, третья по хронологии линия и есть история встречи взрослого Мартына с «изумрудными людьми», история его протеста против диктатуры. «Взрослость» героя, правда, номинальная. Мартын нарочито инфантилен, в хорошем смысле наивен, что словно подчеркивают эпиграфы из работы художника-неопримитивиста Михаила Ларионова «Времена года».
Третья «волна» особенно богата на цитаты, иногда герои подолгу разговаривают стихами. Причем стихами чаще не самыми очевидными: наряду с Ахматовой упоминаются Сергей Гандлевский, Анатолий Найман, Михаил Айзенберг. «Радио Мартын» выбивается из жанра антиутопии уже на уровне стиля, хотя бы наличием бесконечных аллюзий, благодаря которым библейские и шекспировские имена, а также рассуждения о старофранцузском «Романе о Лисе» соседствуют с интернет-мемами, песнями Цоя и Led Zeppelin. Герои — и, вероятно, автор книги вместе с ними — будто пытаются собрать воедино, аккумулировать у себя в головах всю мировую культуру, чтобы противопоставить ее тоталитарной машине. Выглядит это эффектно, при том что роман нельзя назвать переусложненным. Его разбитый на четыре части и множество мелких глав текст динамичен, более того, местами прямолинеен.
Но если стилистическая прямота, порой перерастающая в пафос, органично подходит «сорокалетнему Питеру Пэну» Мартыну, то очевидность отдельных сюжетных поворотов вызывает недоумение. Во-первых, любовная линия пунктирна, не то чтобы играет важную роль и оттого неубедительна, хоть и объясняет красивый прием с обращениями рассказчика к читателю. Во-вторых, как бы ни был Мартын наивен, сцена с выбалтыванием секретов «изумрудных людей» все равно кажется слишком странной. Вместо, допустим, внезапного двуличия кого-то из старых знакомых в романе появляется нарочито отрицательный герой. Его функциональный — то ли недораскрытый, то ли просто тривиальный — характер трудно оправдать «банальностью зла» или жизнеподобием. Тем не менее финал у книги, напротив, неожиданный, смешивает все линии повествования воедино и выбрасывает читателя из жанровой канвы антиутопии в пространство сказочного эпоса.
Подобный слом более чем оправдан: достаточно вспомнить о другой особенности главного героя. Мартын не просто «инвалид по слуху». Он щуплый, почти без шеи, и у него кривой длинный нос. Еще Мартын живет вместе со старухой Тамарой, которую считают ведьмой-травницей. Перекличка со сказкой Гауфа «Карлик Нос» напрашивается сразу, а персонажи романа напрямую обсуждают и обшучивают это сходство. Мартын периодически думает о себе как о герое сказки, и сказочные (в том числе относительно описываемого в романе мира) мотивы постепенно расширяются. В итоге они замещают антиутопию, буквально вытесняют ее. Книгу Филиппа Дзядко можно охарактеризовать как историю победы сказки над мрачной реальностью диктатуры, бескорыстной игры воображения — над корыстной ложью и лицемерием. В широком смысле сказка — все легкое и вымышленное, смешное, культурно-творческое и вроде бы несущественное, все то, что зовется у марксистов «надстройкой», — восстает против грубой политической власти и одерживает верх. «Радио Мартын» до определенного момента читается как ода слову и мечте, как шаманское заговаривание реальности искусством. Временами такому литературному камланию, совсем не антиутопическому устрашению-предупреждению, а в определенном смысле терапевтическому тексту о победе культуры над насилием, волей-неволей веришь.
Однако важен один нюанс. Некоторые критики сравнивают «Радио Мартын» с творчеством Бориса Виана, и на уровне стиля общие черты тут действительно есть. Если же говорить о содержании, то возникает ассоциация даже не с Замятиным, Оруэллом или Кафкой, а с «Приглашением на казнь» Набокова. Только в романе Филиппа Дзядко финал устроен отчасти противоположным образом. Герой Набокова в конце словно осознает сказочную игрушечность репрессивного общества, его нежизнеспособный абсурд — и потому побеждает. Мартын, наоборот, призывает сказку, то есть нечто игрушечно-фантастическое, на борьбу с репрессивным обществом, в жизнеспособности которого, увы, не приходится сомневаться. Преображение героя тоже случается благодаря волшебству, и даже нельзя сказать наверняка, не были ли его былые особенности-несовершенства результатом колдовства. Так что концовку книги нельзя считать исключительно оптимистичной: герои спасаются чудом, и невольно возникает вопрос, а не было ли это чудо на деле мороком, сном, бредом от отчаяния? В результате этот многослойный и по большей части увлекательный, богатый на яркие детали и исторические свидетельства роман на вопрос «как жить при неототалитарной тирании?» дает тревожно-двусмысленный ответ. Ведь его можно трактовать и по-гамлетовски: «Уснуть и видеть сны».