Елена Ржевская. Берлин, май 1945. М.: Книжники, 2020
Книга военного переводчика Елены Моисеевны Ржевской, рассказывающая о событиях мая 1945 года в Берлине и гибели верхушки Третьего рейха, впервые увидела свет еще в 1955 году. Но тогда рукопись, напечатанная в журнале «Знамя», была цензурирована — там не оказалось подробностей идентификации тела Гитлера, ведь по указанию Сталина подтверждения его гибели скрывались. Только в 1961 году в сборнике повестей Ржевской «Весна в шинели» появилась история обнаружения трупов Гитлера и Евы Браун, после чего Ржевской удалось пробиться в засекреченный архив, к документам, которые она же переводила в 1945 году, чтобы восполнить пробелы и сопоставить факты. В 1965 году оснащенная этими уникальными документами книга «Берлин, май 1945» вышла в СССР под названием «Конец Гитлера без мифа». Она была переведена на множество языков и пользовалась популярностью за рубежом, так как содержала факты, очевидцем которых стала сама Ржевская. В этом издании впервые были опубликованы фрагменты дневника Геббельса и многие другие документы, сегодня общедоступные, — но не в те годы. С тех пор прошло много времени, и уже в очень преклонном возрасте Елена Ржевская решила переосмыслить события 1945 года, чтобы объяснить, почему понадобилось скрывать факты о гибели Гитлера, и добавить все недостающие документы в новое издание своей книги.
Военный путь двадцатидвухлетней Елены Каган как добровольца-переводчика начался под Ржевом в 1942 году; позже она взяла себе литературный псевдоним Ржевская в память о страшных боях, проходивших под этим городом. Потом она с 1-м Белорусским фронтом под командованием Жукова прошла через Смоленск, Белоруссию, Польшу, достигнув Берлина.
Книга ее воспоминаний начинается с пути к Варшаве. Подробно и довольно сдержанно описанная обстановка в ликующей освобожденной Польше часто прерывается рассказами о частных историях людей и каких-то малозначительных на первый взгляд подробностях, которые оказывают сильное воздействие на читателя.
Например, рассказ о немецкой проститутке Марте Катценмайер, бежавшей в Варшаву под видом солдата, показывает отношение нацистского режима к сиротам Германии. Вот вкратце ее история: «Она родилась на исходе Первой мировой войны. Рано лишилась матери, а отец, военный инвалид и пьяница, женившись вторично, отдал дочку в сиротский приют. При выходе из приюта Марта Катценмайер, согласно новым нацистским законам, была подвергнута экзамену. Ей следовало ответить на вопросы: когда родился Гитлер, когда родились его родители, какая разница между столом и стулом, когда была открыта Америка и т. д. В общем, очень много вопросов, и девушка сбилась, перепутала что-то. Была назначена переэкзаменовка. И снова она растерялась, провалилась. Эрбгезундхайтсамт [Ведомство по определению здоровой наследственности] сочло ее неполноценной, и по закону Гитлера Марту обесплодили, чтобы не было от нее порчи для расы. По этому же закону ей воспрещалось выходить замуж. Только мужчина старше сорока пяти лет мог получить разрешение жениться на ней, да еще такой же, как она, обеспложенный. Позор и убожество вышвырнули ее из жизни и привели в публичный дом».
Елена Ржевская в 1943 году
Весной 1945 года переводчик штаба 3-й ударной армии гвардии лейтенант Красной армии Елена Каган пересекла границу Германии. Тут и начинаются основные события книги — падение Берлина, самоубийство германской верхушки в подземной канцелярии и последующие поиски доказательств смерти Гитлера. Елена одной из первых вошла в бункер, в котором провели свои последние дни заключившие незадолго до самоубийства брак Адольф Гитлер и Ева Браун. Задачей секретной команды, в которую входила Ржевская, стал поиск доказательств смерти, причем докладывать о ходе расследования надлежало прямо в Москву, минуя Жукова.
Практически случайно 4 мая в саду бункера были обнаружены два не до конца обгоревшие тела — предположительно Гитлера и Евы Браун. Прекрасно сохранившиеся зубы мужского трупа натолкнули судмедэкспертов на мысль, что по ним можно идентифицировать личность. Ржевской 8 мая была доверена миссия найти личного стоматолога Гитлера, и для этого ей вручили коробку с зубами:
«В Берлин-Бухе 8 мая, в тот самый день, когда в Карлсхорсте будет подписан акт капитуляции Германии, о чем я еще не знала, полковник Горбушин вызвал меня и протянул мне коробку, сказав, что в ней зубы Гитлера и что я отвечаю головой за ее сохранность. Это была раздобытая где-то подержанная, темно-бордового цвета коробка с мягкой прокладкой внутри, обшитой атласом, — такие коробки делаются для парфюмерии или дешевых ювелирных изделий. Теперь в ней содержится непреложное доказательство смерти Гитлера».
И опять удача: ассистент личного стоматолога Кете Хойзерман оказалась в Берлине и смогла опознать зубы — да, это был Гитлер. Казалось бы, правда установлена, дело сделано — но это было только начало долгой, уже послевоенной политической истории. Доказательства опознания останков Гитлера и опознавшая их Кете, только теперь уже в роли задержанной, были отправлены в Москву к Сталину. И вот ответ: «Товарищ Сталин ознакомился со всем ходом дел и документами, касающимися обнаружения Гитлера, и у него вопросов нет. Он снимает дело с контроля. При этом товарищ Сталин сказал: „Но оглашать это не будем. Капиталистическое окружение остается”».
Двойная схема зубов Гитлера, нарисованная Кете Хойзерман и Фаустом Шкаравским
Уже в 1965 году, когда Елене Ржевской предложил встретиться маршал Жуков, чтобы уточнить подробности обнаружения и идентификации смерти Гитлера, она узнала, что заместитель Верховного главнокомандующего Сталина, герой знаменитых битв и прославленный полководец ничего не знал об обнаружении тела лидера нацистов и о причине, по которой ему это не было известно. 1 мая 1945 Жуков доложил Сталину о смерти Гитлера, на что Сталин отреагировал весьма снисходительно: «Доигрался, подлец», после чего Жуков не получил никаких указаний насчет поисков трупа, которые велись втайне от маршала. В новом издании книги полностью приводится разговор Ржевской с Жуковым, из которого становится ясно, что в книге «Воспоминания и размышления» маршал сослался на диалог с ней, но этот эпизод изъяли ревнители секретности.
Ржевская предполагает, что умолчание факта смерти Гитлера связано с неоднозначным отношением Сталина к врагу: «в примеривании к себе тех или иных сходных ситуаций, в опустошении, которое он мог испытать, утратив своего ненавистного и притягательного врага, в противостоянии которому проходили для него дни и ночи войны, и во многом еще, что составляет психологический комплекс Сталина».
В декларации, подписанной Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем, было заявлено, что союзники обязались найти главарей фашизма хоть на краю земли и представить их на суд народов. Но Сталин ушел от ответа на вопрос о доказательствах смерти Гитлера на Потсдамской конференции, хотя таковые уже имелись. Это и породило множество до сих пор распространенных слухов о том, что Гитлер жив.
«Уже 8 мая, когда в Бухе осуществлялось судебно-медицинское исследование Гитлера, — пишет Ржевская, — в московских газетах снова появилось сообщение, что он то ли высадился в Аргентине, то ли скрывается у Франко. Следы заметаются. А со временем, когда захотят докопаться до истинных фактов, будет поздно: свидетели разбредутся или помрут, да и показания оставшихся в живых за давностью станут неубедительны».
Елена Ржевская на месте разрушенного фюрербункера поблизости от границы между двумя Берлинами, 1973 год
Но Ржевскую тревожит не только факт утаивания правды, но и судьбы обычных людей, связанных с этими событиями. Спустя годы в руки Ржевской попали листы с воспоминаниями ассистентки стоматолога Кете Хойзерман, которые она полностью включила в свою книгу в новом издании. Страшная правда выглядела так:
«Я узнала, какая чудовищная, дикая участь была уготована ей в Москве. Оказавшую важнейшую, как никто другой, услугу истории Хойзерман держали на Лубянке, потом в Лефортове как опасную преступницу — в одиночке шесть лет! В Лефортове она, не вынося больше одиночества, буквально скандалила, требуя хоть какой-то компании, и к ней в камеру подселили женщину — двоюродную сестру Гитлера, с ним незнакомую. Они с Кете не сошлись, и она снова оказалась одна». После чего, в 1951 году, она была осуждена на 10 лет лагерей с учетом шести лет, проведенных в камере, как свидетель смерти Гитлера. «К счастью, — пишет Ржевская, — она еще 40 лет после освобождения прожила свободным человеком».
Возвращаясь к событиям первых чисел мая 1945 года в Берлине, стоит упомянуть и наблюдения Елены Ржевской о немцах, живущих в условиях войны, о их быте и восприятии мира.
Тюремное фото Кете Хойзерман
Однажды в поисках ночлега Елена постучалась в дом на окраине Берлина, где ее приютила добродушная супружеская пара. Утром она разговорилась с хозяевами, расспрашивая об их делах: «Хозяйка ответила, что эта москательная лавка принадлежит ее мужу и ей и что они закрыли ее два месяца назад. — Мы нажили ее честным трудом. О, она не так-то легко досталась нам. А теперь вот... — Она тихонько вздохнула. — Das Geschäft macht keinen Spass mehr [Торговля не доставляет больше удовольствия (нем.)]. Утром хозяин квартиры спросил меня: как я полагаю, сможет ли он пройти сегодня на такую-то улицу к своему зубному врачу? Я ответила утвердительно: война войной, а человека вот доняли зубы. Он возразил, что не испытывает зубной боли, но еще две недели назад условился быть сегодня у врача. Свежие цветы в вазе, срезанные в огороде на другой день после падения имперской столицы; визит к зубному врачу на третий день... Что это? Себялюбивое тяготение к равновесию, прочности, размеренности? Не было ли оно союзником Гитлера при захвате им власти?»
Размышляя о немецком мироощущении, Ржевская вспоминает, как случайно зашла в ортопедическую лавку в только что завоеванном городе и увидела, что там как ни в чем не бывало ведется прием: «Вот так. В часы, когда большое незнакомое войско победителей заполняет улицы, в эти часы исторического катаклизма женщина ведет ребенка на прием к ортопеду. Ничего не поделаешь, если этот обусловленный день и час совпал с таким событием. Нерушимы дисциплина, взаимные обязательства и заведенный порядок дел и распорядок дня. Тут хоть тресни. Для нас это было чуждо, непонятно, неприемлемо. Мы плеваться готовы были от такой немецкой тупости и себялюбия. Это ведь так сочеталось с корыстью, которая вела их на войну, на захват благ — для немцев, для каждого из них за счет поверженных. Как трудно и попросту невозможно было нам воспринять это противостояние бедствиям, которое начинается с обязательств перед самим собой — телесным, перед всем житейским, не испаряющимся в духовном изживании катастрофы. Эту непременность в осуществлении своих нужд, интересов, в поддержании сохранности повседневных навыков, привычек, чтобы не поддаться хаосу, выстоять. Этот властный инстинкт самосохранения. Мы не могли оценить этот труд другой культуры. Лишь теперь, на расстоянии лет, я, кажется, хоть как-то, хоть чуть-чуть понимаю эту немецкую отшлифованность, противостояние хаосу, эту нерушимость дисциплины традиции и порядка».