Золотой пчелиный гул

Марина Бородицкая. Не забудь сказать спасибо: лоскутная проза и не только. М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2025

Марина Бородицкая — поэт, переводчик с английского, французского, польского и с подстрочников, автор книг для детей и сборников стихов. И вот для подросших и взрослых есть теперь «Не забудь сказать спасибо: лоскутная проза и не только». Взгляд автора направлен здесь в прошлое (давнее и недалекое), и в нем много радости, света, любви, благодарности и грусти, конечно. И как хорошо, что есть в книге фотографии, но, жаль, немного. 

Наш автор — в первую очередь поэт, поэтому и здесь много стихов, новых нет, все они ранее публиковались и читались на творческих встречах. Стихи в этой книге — ствол и ветви, между которыми поместились мемуары, интервью, эссе, фрагменты дневников. Начинается все с небольшого стихотворения — автобиографии и портрета поколения: «Мы — из середки / пятидесятых, / мы поколенье / на воле зачатых, / детей непоротых, / жен небитых, / на школьных танцульках / скакавших под „Битлз“». 

Ну а дальше премьера: мемуарная проза — рассказы про детство и юность «Пушкинская, 17». И начинается она... со стихотворения. «Мой дом на Пушкинской сломали, / Пустырь забором обнесли, / В пятиугольной нашей зале / Звезду небесную зажгли. / Вдохну вечерний воздух влажный, / Приму столичный, праздный вид, / А в горле ком — пятиэтажный, / Оштукатуренный, стоит». Оно — не с первого раза — напомнило мне «плач» Марины Цветаевой по дому детства в Трехпрудном (и, что интересно, адреса этих домов совсем рядом): «Это было в доме старом, доме чудном... / Чудный дом, наш дивный дом в Трехпрудном, / Превратившийся теперь в стихи».

В «Пушкинской, 17» много про книги, чтение, литературу. На обложке — две девочки с белыми бантами, Марины, у памятника Пушкину (рядом с домом). Из главки «Книжки» мы узнаем: «В четыре с половиной года я вдруг научилась читать — именно вдруг, и не „по складам“, а как-то сразу довольно бегло. И скоро моими любимыми игрушками стали книжки <...> Вообще я тогда требовала новых книжек каждый день и глотала их быстрее, чем издательства успевали издавать, а типографии печатать. Детские книжки в бумажных и картонных обложках уже негде было держать, и тогда мама придумала гениальный ход. Половину книжек сложила в пустой чемодан и убрала за шкаф. Месяца через два, когда чемодан был извлечен и открыт, я заново радовалась подзабытым сокровищам и тут же садилась их разбирать и перечитывать, а „старые“ книжки убирались в чемодан и с глаз долой...» А вот трогательная история про уже более взрослую читательницу: «Как-то зимним вечером я влезаю на крышу гаража, чтобы спрыгнуть в снег, — и вижу кем-то брошенную книжку. Истрепанную, без первых страниц, но ужасно интересную, я про нее уже где-то слышала. Называется „Приключения доисторического мальчика“. Пристраиваюсь тут же, на крыше, и начинаю читать. Тороплюсь изо всех сил, но темнеет все же быстрее. Домой такую книжку нести нельзя, вид у нее совершенно антисанитарный. И читать уже нельзя, ничего не видно, к тому же я страшно замерзла. И тогда я бегу в ближайший подъезд, тот, что возле Козицкого переулка, грею задубевшие руки на батарее, туда же кладу сушиться варежки — и при свете тусклой лампочки лихорадочно листаю страницы. Дома наорут, но будь что будет, я должна узнать, что стало с маленьким Креком. Дочитываю, оставляю книжку тут же на подоконнике — и бегу домой, на словесную расправу». Какой подарок выбирает двенадцатилетняя девочка в завершающей короткой главке «Самый лучший Новый год»? Понятно, что книгу. Пятитомник Льва Кассиля. «Это был роскошный, сказочный подарок! И мы шли домой ранним вечером, и вокруг был снег, никакой слякоти, снег и фонари, светящиеся окна и витрины». Рядом папа, младшая сестра, а дома мама с бабушкой накрывают стол... 

А дальше двадцать семь стихотворений — «Как было весело, Господи!». «В раннем детстве слова / отбили меня у нот: / взяли численным превосходством, / обошлось простым мордобоем».
В следующей части «Я сегодня играю влюбленного лорда» — два интервью про переводы и, конечно, стихи на эту тему. В нашем давнем диалоге с Мариной Яковлевной (ноябрь 2002 года) — много о родителях, детстве, учебе, взрослении, литературе, коллегах: «Среди переводчиков меньше всего склок. Это, по-моему, самая интеллигентная часть наших пишущих людей, такие незримые труженики, актеры-кукольники, привыкшие тушеваться: „А я так себе, за ширмочкой стою“». «Понравилось — не понравилось, кто что сказал — это этап редактуры, но получилось или нет, ты знаешь сразу, как доделал кусок и перечел. <...> Чувствую ли я это в процессе? Не знаю. Все зависит от объема. Тут как с тканью: чтобы увидеть, получился узор или нет, надо выткать хотя бы с ладошку». Я спрашивала и про взаимодействие с редакторами, в частности в журнале «Иностранная литература», где Марина Яковлевна давно печатается: «Там всегда были хорошие редакторы. Они, как правило, совершенно не трогали мои тексты, и за это я им благодарна. Прозу в „Иностранке“ я пока не публиковала, только стихи. Когда готовили отрывок из Чосера, редактор Нина Усова посоветовала поменять в нем два-три слова. Если хороший редактор предлагает три исправления, а ты принимаешь одно, вы расходитесь довольные друг другом, как на базаре хорошо поторговавшиеся продавец и покупатель». Говорили мы и о «прозе жизни» — о том, что кормит поэта: «Я зарабатываю на жизнь посторонними вещами — например, устным переводом с английского. Могу переводить синхронно, линейно, могу преподавать, и все это делаю с удовольствием. Зато после того, как дней пять оттарабаню на конференции каких-нибудь гинекологов-венерологов (что тоже интересно, только надо слова учить), приползу домой, отлежусь — и могу внутри себя, в голове делать что хочу. Не надо впрягаться в чужую строку, чужой ритм и размер, вести бесконечную борозду (которую, действительно, как старый конь, надеюсь, уже не испорчу). То есть захочу — впрягусь, а нет — буду думать самые идиотские мысли или воспарю к небесам... если получится». 

В интервью Дмитрию Иванову (2024 год) Бородицкая рассказывает про свои переложения с подстрочника. «У Туве Янссон я вообще только стихи переводила. Замечательные стихотворные книжечки выходили в питерской „Азбуке“, они, к сожалению, прошли незамеченными... только стихи — и те стишки и песенки, которые вошли в сказки про муми-троллей. У Астрид Линдгрен я перевела целых три повести, которые не успела перевести Лилианна Лунгина. Потому что Линдгрен их позже написала, она их приписала к своему первому, основному „Эмилю“. Про Эмиля и Иду я действительно переводила. Еще я с польского перевожу, очень люблю польский язык. У меня есть ранний Юлиан Тувим...» Рассуждает о том, как переводы повлияли на русскую литературу: «...в котел с русской культурой буквально перевернули и опрокинули целый сундук с сокровищами. Начиная с Жуковского, и еще пораньше даже. И все это в том котле настолько перемешалось, растворилось... От „Лесного царя“ и „Замка Смальгольм“ до нонсенса и абсурдизма... что достать это из русской литературы и выкинуть не под силу больше никому». Говорит про характерное для России влияние социально-политической ситуации на переводческое сообщество: «У нас тут такая парадоксальная штука: чем сильнее давление сверху, тем более пышным цветом расцветают переводческая школа и детская литература, потому что это две области, куда можно эмигрировать».

Ну а дальше двенадцать стихотворений про переводы. Бородицкая интересно и тонко описывает процесс и суть этого занятия: «Играешь со словом, играешь, / У норки его сторожишь, / Крадешься, к земле припадаешь, / Танцуешь, в азарте дрожишь. / На нитке у самого носа / Качнется: „Чего же ты ждешь? / Играй! это просто, так просто — / Подпрыгнешь и лапой сшибешь!“ / Прыжок — и опять не дается, / Опять начинает дразнить, / И лишь добродушно смеется / Держащий незримую нить». В стихотворении «Переводчик — поэту» переводящий предлагает своему автору обмен: «знаешь, как когда-то: / мой сор — на твой!» «Я не узнаю, из какого сора / Пророс твой стих, мой бледнолицый брат: / Ночных ли страхов, нянькиного вздора, / Обломанной сирени вдоль оград?» Тут отсылка к одному из самых известных стихотворений Анны Ахматовой про стихи, растущие из сора (цикл «Тайны ремесла»). Марине Бородицкой хорошо знакомы обе стороны — и поэта, и переводчика, а еще у нее есть опыт общения с переводчиками своих текстов. 

 Дальше большая мемуарная часть «И за учителей своих...». Про учителей в прямом и в более широком смысле. Открывают ее «Записки из „Зеленой гостиной“» — о семинаре Вильгельма Левика для молодых переводчиков. «А вообще не очень-то он с нами возился. Не водил за ручку по редакциям, не опекал. Зато уж если протягивал руку за понравившейся рукописью: „Дайте-ка мне... покажу, пожалуй, в „Детгизе“, — это было как орден получить». Текст про поэта и переводчика Владимира Тихомирова называется «Жил человек магический...»: «...после его выступлений в памяти неизменно оставалось только ощущение. Золотого пчелиного гула, чистой беспримесной радости» (и я это могу подтвердить: я записала интервью с Владимиром Георгиевичем и проводила с ним творческую встречу). 

Завершающая часть — «Записки разных лет»: тропинка из 1990-х в сегодня. Тут и афоризмы — «Прозу писать ужасно хочется, но лень одолевает. Так вот прямо и одолевает! Невольно собьешься на стихи», «Афоризм Лены Баевской: Лучший отдых — это когда не мешают работать», и почти дневниковые записи. Есть рассказ про октябрьскую ночь 2002-го на Дубровке: «Вышел дядька в темном, заговорил. Закачались перед ним головки ТВ-микрофонов. А у самого ни микрофона в руке, ни матюгальника. И начался худший кошмар переводчика: ничего не слышно!», «„Марина... твой голос такой спокойный на фоне выстрелов...“ Спокойный, ха». Из разговоров в 2000-е с внучкой Майей: «Вот подрастешь, будешь мне помогать переводить детские книжки, да?» «Ага. Я вообще буду певицей, парикмахером и поэтом». Ну а дальше... стихи — «Мне Пушкин обещал»: двадцать четыре стихотворения. 

В этой не очень большой книге новая проза и знакомые читателям (и слушателям) стихи. Но ощущение, что здесь все новое: знакомое в таком соседстве воспринимается иначе, горизонт становится шире. Мы знали, что Марина Бородицкая пишет стихи, переводит поэзию, прозу и драматургию, а теперь — что она и автор «лоскутной прозы». Тут нет переводов (для полноты картины), но про это занятие много в стихах, прозе и интервью, поэтому как будто здесь есть все. «Не забудь сказать спасибо» — это творческая автобиография, детальные или несколькими штрихами портреты других и большого периода времени, почти семидесяти лет. И портрет этот очень симпатичный, много в нем света и тепла.