Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Арен Ванян. Демонтаж. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2023
Ереван — один из древнейших городов мира, но при этом вечно молодой. Вместе со всей Арменией он бесконечно погибает и перерождается в землетрясениях и войнах — такова тяжелая судьба перекрестка Европы и Азии, Кавказа и Ближнего Востока.
Даже на самых старых из домов Еревана не увидеть массивных деревянных дверей, которые так любят туристы в Тбилиси. В 1992-м и последующие годы Первой карабахской войны ереванцы сняли их с петель и порубили на дрова, чтобы согреться в городе, оказавшемся без света и газа.
На советских открытках Ереван не узнать. Это зеленый город парков и садов, скверов и аллей. Когда Армения оказалась в блокаде, все они пошли под топор. Пожалели разве что тысячелетние платаны — за их уничтожение у древних предков армян полагалась смертная казнь. Город превратился в каменную пустыню и лишь сейчас, тридцать лет спустя, принимает былые очертания.
Дебютный роман Арена Ваняна начинается с большого торжества в том самом зеленеющем весеннем Ереване, который скоро превратится в мираж. Ликующая толпа сносит памятник Ленину — символу большевистской оккупации, пришедшей вскоре после Геноцида в Османской империи и непродолжительного обретения армянами собственной государственности.
Люди скандируют патриотические лозунги, размахивают национальным флагом, за который и в горбачевскую перестройку с ее гласностью можно было уехать на лесоповал. Скинув вождя с постамента, идут отмечать вином; всеобщий праздник — это еще и проводы: молодые мужчины из тех, что не обременены семьей, завтра отправляются в Нагорный Карабах.
У архитектора Сако такое бремя есть: жена Седа скоро родит второго сына. Поэтому остается только проводить двух лучших друзей — Рубо и Петро, — один из которых так и не вернется, а другой будет остаток дней терзаться виной, разрушая все вокруг.
Отрезвление приходит моментально, а вместе с ним похмелье. В блокадном Ереване все малейшие радости вроде нелегально проведенного света оказываются иллюзией. Сако может забыть о своей мечте — проекте Музея Комитаса; Седе непонятно как теперь защищать диссертацию о Байроне в венецианской обители мхитаристов; тревогу вызывает и несчастная сестра Сако с русским именем Нина — и без того настрадавшаяся за короткую жизнь девушка пишет письма на фронт к неотесанному, вульгарному и даже жутковатому Рубо.
Начавшееся с ликования, основное действие романа завершается катастрофой — терактом в Национальном собрании Армении, среди жертв которого был премьер-министр Вазген Саргсян, национальный герой республики.
Путь от национального триумфа до опустошительного краха занял меньше десяти лет.
«Демонтаж» написан по-русски и адресован, соответственно, к русскоязычной аудитории, преимущественно равнодушной к истории, культуре, трагедиям и скорбям «братских» народов вчерашней империи. Из-за этого рождается специфическая структура текста, которую я бы назвал «диалог автора с заведомо безразличным читателем». Последнему сразу же сообщаются огромные массивы базовых сведений о народе, ставшем героем повествования: за что исторически боролась партия дашнаков, кто такие уже упомянутый Комитас, Егише Чаренц, Мартирос Сарьян и Гарегин Нжде, как по-армянски будет «кофе», где готовят хоровац и как черствеет матнакаш.
Вскоре становится ясно, что это еще и разговор подчеркнуто отсутствующего автора с самим собой — московским армянином, который пытается проговорить и прояснить свои чувства к исторической родине, обнаружить место если не себя лично, то хотя бы своего класса в коллективной трагедии народа. Один из самых ценных мотивов «Демонтажа» — особая роль интеллигенции в войне за Нагорный Карабах.
Сейчас стороннему наблюдателю (а тем более — вовлеченному) сложно понять истинные причины кровопролитного конфликта, охватившего Южный Кавказ в конце 1980-х и продолжающегося до сих пор (пишу эти строки в двести сорок седьмой день блокады Нагорно-Карабахской Республики). Да, Сумгаитский погром и Спитакское землетрясение посеяли среди армян поистине эсхатологические настроения — еще были живы люди, которые застали младотурецкий геноцид, и постоянные вспышки насилия вкупе со страшным стихийным бедствием наводили на мысли о скором конце времен, об окончательной гибели нации. Или ее же возрождении. Фидаины ставили на второе: к тому моменту армянские националисты, рассеянные по всему миру, показали, что готовы на самые решительные меры.
Однако все это были лишь катализаторы процесса, запущенного большим интеллектуальным мифом о Нагорном Карабахе — колыбели армянской культуры, несправедливо, как уверен всякий армянин, переданной во владение Азербайджана. Мечта о его обретении жива до сих пор и, вероятно, умрет с последним человеком, определяющим свою идентичность через армянскую нацию. Этот большой миф, который в действительности гораздо шире карабахской земли, выражается в одном слове: վրեժ — месть. Месть за сотни тысяч замученных в Османской империи, месть за распад древней нации на осколки, разбросанные по всему миру, месть за погромы и гонения, месть за отказ признавать мученическую судьбу народа — у армян много поводов для мести. Но обещает ли возмездие долгожданный покой? У Арена Ваняна, по всей видимости, большие сомнения по этому вопросу. Так, один из эпизодических персонажей, уже немолодой профессор, когда-то сам воспроизводивший мечту о Карабахе, приходит на склоне лет к полнейшему моральному бессилию:
«Кто-то снова заговорил о Карабахе, генерал тут же перебил, требуя называть эту землю Арцахом, — и разговор снова вернулся к тому, что армяне испокон веков жили на этой земле, а азербайджанцы — пришельцы, насильно занявшие ее. Профессор погрузился в свои мысли. Он давно утратил интерес к разговорам о национальной истории. Не осталось ни сил, ни желания переубеждать своих соотечественников, не говоря уже об азербайджанцах, которые твердили то же самое, только с точностью до наоборот. Профессора раздражали разговоры о том, что вся мировая история будто бы крутится вокруг Армении. Он все чаще испытывал стыд, становясь свидетелем таких разговоров. Это были речи проигравших».
Этому же профессору приходится терзаться такими вот суждениями, будто сошедшими со страниц большого русского романа: «Что толку от патриотов, единственное умение которых выкрикивать лозунги? Старое армянское проклятие, постигшее большинство талантливых людей. Сколько прекрасных художников пожертвовали своим даром ради патриотических чувств? Не по этой ли причине армяне никак не избавятся от стыдной провинциальной местечковости? Гордятся Туманяном, но не представляют, какой талант Туманян похоронил ради них. „А ты, — говорил себе профессор, — тоже недалеко ушел от тех, кого осуждаешь“».
Наконец, все главные «армянские вопросы» герой этот сосредотачивает для себя в одном: «Разве мы не сами обрекли себя на эти бесплодные страдания?»
«Бесплодные страдания» — два слова, которые описывают четырехсотстраничный «Демонтаж», книгу, без преувеличения гнетущую, заставляющую физически переживать всю ношу, взваленную на ее героев судьбой и самими собой. Чувство вины, тотальная жизненная неустроенность, заведомый провал любых самых светлых начинаний — вот фундамент этой книги о тяжелейшем кризисе души. Даже непременные для жанра описания экстремальных форм насилия здесь лично мне кажутся лишь средством эмоциональной разрядки: в пределах этого повествования они не так страшны, как отчаянное самокопание героев. Любые зверства в порядке самоуспокоения легко списать на природу войны, трусость — на природу человека, подлость — на стечение обстоятельств. Но все эти оправдания, работающие в обществе, теряют утешительную силу, когда ты весь обращаешься в глубь себя и твоим единственным собеседником становится твоя совесть. Этот страшный шаг делает каждый из персонажей «Демонтажа», чтобы вновь и вновь срываться в душевную пропасть, невольно прихватывая с собой всех, кто хоть немного тебе небезразличен.
Им постоянно хочется перестать жить прошлым — соответствующие призывы неуверенно, но постоянно распространяются и на всю армянскую нацию, так укорененную в своих трагедиях, что эти корни, как полагают прогрессивисты, не дают двигаться в будущее. Но катастрофа в том, что других корней, в общем-то, и нет. Великий Комитас, автор поистине божественной «Литургии»? Выжил на тропе смерти, чтобы остаток дней провести в психиатрических больницах. Егише Чаренц, гений национального авангарда? Замучен чекистами, где похоронен — неизвестно. Куда ни глянь, любая опора подточена скорбью.
Для интеллигентки Седы такой опорой была память о семье, в которой главным героем был славный дед — друг Мартироса Сарьяна и сам талантливый художник, прошедший через все круги сталинского ада, но не предавший себя. Естественно, Седе предстоит пережить крушение этого мифа. Ее муж Сако не ушел на фронт, но фронт в итоге пришел к нему, пусть и самыми окольными путями. Его опорой была мечта о возвращении к архитектурному труду; она тоже окажется фальшью.
За чтением «Демонтажа» невольно вспоминается горькая шутка одного нашего армянского коллеги, заметившего: «Романам в жанре альтернативной истории в Армении предпочитают книжки о происхождении армян. Скажем, от арийцев, гиксосов, шумеров, от легендарного королевства Аратта... Историческое прошлое Армении менее предсказуемо, чем ее будущее».
Шутка довольно злая, но, увы, справедливая. Седа в «Демонтаже» пытается все-таки посмотреть в грядущее, чтобы спросить: «Зачтутся ли будущим поколениям испытания, через которые проходим мы?» Читатель из 2023 года знает ответ на этот вопрос. Он отрицательный. В 2020 году случилась еще одна большая война, на которой погибло золотое поколение — молодые люди, рожденные в блокадные и последующие годы, которые, как хотелось верить, никогда не узнают кровопролития. В Нагорно-Карабахской Республике — гуманитарный кризис, все чаще звучит слово «катастрофа». Но мир — незаинтересованный читатель новой страницы этой страшной книги.
Литература давно утратила всякую способность пробивать эту толщу равнодушия, но Арен Ванян все равно пытается это сделать. От этой попытки становится даже слишком страшно — она гипертрофированно честная, настойчиво требующая того же и от читателя. Но взамен дающая несколько важных ответов, которые ее будущий читатель, впрочем, должен разыскать в тексте сам.
Будьте бдительны.