Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Йозеф Рот. Путешествие в Россию. М.: Ад Маргинем, libra; Казань: Смена, 2023. Перевод с немецкого Ирины Алексеевой, Полины Ахметьяновой, Ирины Бурак и др. Содержание
1
В «Московском дневнике» Вальтера Беньямина есть запись от 16 декабря 1926 года, в которой он рассказывает о встрече с австрийским писателем и журналистом Йозефом Ротом:
«[Рот] заявил, что уезжает на следующий день, и после некоторого размышления не оставалось ничего другого, как принять приглашение на ужин в половине двенадцатого в его отеле. <...> Поездка в санях меня очень освежила. Рот уже сидел в просторном зале ресторана. Зал встречает посетителя громким оркестром, двумя огромными пальмами, достигающими разве что половины высоты помещения, пестрыми барами и буфетами и неброскими, изысканно сервированными столами, словно перенесенный далеко на восток роскошный европейский отель. Первый раз в России я пил водку, мы ели икру, холодное мясо и пили компот».
Беньямин застал Рота в последние дни его советской командировки. Журналист приехал в СССР в июле 1926 года по заданию немецкой газеты Frankfurter Zeitung, чьим постоянным автором он в то время был. Как следует из переписки с редакцией, изначально Рот должен был отправиться в США, но ему удалось убедить начальство, что поездка в СССР в настоящий момент более целесообразна: «У меня есть ощущение, что в России скоро грядут перемены, а Америка и через год останется Америкой». За пять месяцев в СССР он посетил Москву, Минск, Киев и Одессу, совершил путешествие по Волге и побывал в Закавказье. К тому моменту Рот уже был неплохо известен в СССР благодаря своим романам, и несколько советских газет сообщили о его приезде читателям. «Здесь я знаменитость. <...> Куда бы я ни пошел, вокруг меня все время толпятся журналисты», — рассказывал он в письме Бернардо фон Бретано. Рот получал довольно щедрое содержание от Frankfurter Zeitung (хотя все равно жаловался на нехватку денег) и мог позволить себе жить в самой дорогой гостинице Москвы. Тем не менее Рот увидел и непарадную сторону советской жизни: в Сталинграде гостиничный номер журналиста затопило после ливня, а в Чувашии, по его собственным словам, ему пришлось восемь дней идти пешком через болота.
В ходе поездки Рот написал серию очерков, первый из которых был опубликован в Frankfurter Zeitung 14 сентября 1926 года. Его тексты можно условно разделить на две категории: рассказы о посещенных местах (приграничной станции Негорелое, Москве, Астрахани) и описания характерных феноменов советской жизни (нэповской буржуазии, атеистической пропаганды и так далее). Иногда эти две разновидности смешиваются — так, фиксируя свои впечатления от кавказских республик СССР, Рот одновременно рассуждает о национальной политике большевиков. Он создает что-то вроде энциклопедии новой России, плохо знакомой западному читателю и потому вызывающей большой интерес.
Конечно, тексты Рота нужно с большой осторожностью использовать как источники по социальной или политической истории советских 20-х. Журналист пробыл в СССР всего несколько месяцев и не имел возможности достаточно хорошо изучить происходящие в стране процессы. Кроме того, очерки предназначались для публикации в либеральной газете Frankfurter Zeitung — можно предположить, что Рот писал свои тексты с оглядкой на возможную реакцию редакторов и аудитории издания.
2
Рот посетил СССР в разгар НЭПа, который многие советские и зарубежные коммунисты сочли отступлением от революционных идеалов. Он отмечает, что революция уничтожила старую русскую буржуазию, но затем создала ей на замену нового советского буржуа: «Сильный, живой, сделанный совсем из другой материи, чем его предшественник, наполовину разбойник, наполовину купец, он с некоторым вызовом носит имя „нэпман“, которое уничижительно звучит внутри страны и за ее пределами». В отличие от дореволюционной буржуазии, нэпман не стремится к политическому господству и заинтересован лишь в накоплении. Среди нэпманов встречаются люди очень разного социального происхождения: бывшие офицеры, аристократы, ремесленники, ученые и так далее. Помимо предприимчивости, эту разношерстную публику объединяет ощущение ненадежности своего положения: точно так же, как советская власть объявила НЭП, она может в любой момент свернуть его. Нэпман живет исключительно сегодняшним днем, и у него нет инстинкта семьи — «истока и твердыни буржуазной жизни»:
«Свое хорошо обустроенное жилище ни он, ни семья не могут назвать домом, они здесь лишь постоянные гости. Сын-коммунист, комсомолец, враждебно созерцает отеческий дом, завтра он съедет, уже сегодня он живет заботами партии. Дочь, без копейки приданого и без родительского участия, идет в загс и за три минуты выходит замуж за красноармейца. А сын-буржуй не может поступить в переполненный институт и пытается незаконно, с риском, пересечь границу. Заработанные деньги не будут „вложены“, а будут потрачены, растрачены, спрятаны или отданы в долг под большие проценты хорошим знакомым, умеющим молчать».
(Интересно, что Рот использует характерный для советской литературы того времени прием, на который указал еще Виктор Шкловский: чтобы подчеркнуть внутренние противоречии советского общества, он превращает социальный конфликт во внутрисемейный.)
Каким бы неустойчивым ни было его положение, нэпман стремится выжать максимум из сложившейся ситуации. Он ходит в рестораны, оставляет официантам чаевые и заседает в ложе театра. «И если правда, что пролетариат является правящим классом, то определенно новая буржуазия является классом наслаждающимся», — метко формулирует Рот.
Нэпман хочет развлечений, и культура реагирует на его запрос. В очерке «Призраки в Москве» Рот указывает на примечательное противоречие советской культурной политики. Если за рубежом СССР известен авангардными произведениями вроде фильмов Эйзенштейна, то внутри страны популярностью пользуются незамысловатые западные картины: «Русские отправляют к нам „Потемкина“, а у себя хотят видеть Гуннара [Гуннар Толнес — норвежский актер, популярный в 1920-е годы. — К. М.]? Какой странный обмен! Выходит, мы революционеры, а они буржуи?» Вальтер Беньямин сделал схожее замечание после поездки в СССР: «Наивысшие достижения российской киноиндустрии удобнее наблюдать в Берлине, чем в Москве».
Пока публика с интересом изучает культуру капиталистического Запада, советские идеологи разоблачают классово враждебное искусство. Достается обычно авторам прошлого — например, Софоклу, Овидию и Тациту, которые записаны в «представители буржуазной духовности». Рот скептически смотрит на такое переосмысление прошлого. По его мнению, по-настоящему революционным жестом было бы не сбрасывать классиков с корабля современности, а показать всю ошибочность буржуазных толкований античности, «показать, насколько далека историческая реальность, а также внутренняя правда от передаваемых из поколения в поколение благородных и „классических“ образов, насколько велика разница между героями-аристократами, командующими гребцами, и тысячами рабов, прикованных к скамьям, ведущих флот против „врага“, который был их братом...». Но новая власть мало заинтересована в использовании классического наследия. В школах и других образовательных учреждениях основное внимание уделяется практическому знанию, «которое, несомненно, годится для завтрашнего, но не для послезавтрашнего дня». Отбрасывая культурный багаж прошлых эпох, революция «отказывается от фундаментального материала, на котором могла бы построить дома, как старый мир — храмы и дворцы...».
Вместо этого в советском образовании большое внимание уделяется статистике, которую чиновники считают единственным источником объективного знания о мире. Такой позитивизм кажется Роту наивным. Газеты заявляют об успехах в распространении грамотности, ссылаясь на статистику, согласно которой с 1913 года число неграмотных людей сократилось с семидесяти до пятидесяти процентов. Однако цифры, доказывает Рот, не дают подлинного понимания происходящих в стране процессов: «Но ни одна статистика не показывает, не появилось ли вместо семидесяти процентов неграмотных девяносто пять процентов мещан, мелких реакционеров; читает ли шестисотый крестьянин то, что делает его умнее, или то, что делает его глупее (от чтения можно и поглупеть). <...> Ответственные люди в России живут в безумии цифр, а большие круглые нули сглаживают острые грани реальности».
При этом пресса не скупится на публикации, критикующие проблемные стороны советской жизни. «Столько публичной критики нет ни в одной стране мира», — отмечает Рот. Однако критика всегда направлена лишь на частные недочеты и не затрагивает государство и идеологию. Причина в том, объясняет Рот, что «и государство, и цензура, и их органы — газеты — воспитывают в массах готовность критиковать, и сами выдвигают нужные лозунги, лейтмотивы общественного мнения на ближайшие пару месяцев». Общественное мнение СССР представляет собой «мощное многократное эхо в ответ на одну вброшенную в массы формулировку, а не многоголосие мнений. Тренированный слушатель по эху распознает глашатая. Глашатай стоит наверху». Рот ссылается на свои многочисленные разговоры с советскими гражданами, которые, несмотря на разницу в происхождении, профессии и социальном положении, отвечали ему похожими формулировками, воспроизводя то, что сегодня мы назвали бы господствующим дискурсом.
Все же Рот не ставит под сомнение прогрессивный характер революции 1917 года, расширившей права и свободы бывших подданных Российской империи. Он указывает на успехи большевиков в образовательной и национальной политике. Последней журналист посвящает сразу две статьи, в одной из которых он рассуждает о положении евреев в СССР. Галицийский еврей Рот был не понаслышке знаком с антисемитизмом — тем более примечательно его утверждение, что «сегодня Советская Россия — это единственная в Европе страна, где антисемитизм осуждается, хотя и не полностью изжит. <...> Евреи не подвергаются нападкам и преследованиям. Евреи имеют все права „национального меньшинства“. История еврейского народа не знает примера подобного внезапного и полного освобождения».
Тем не менее Рот отмечает, что правовая эмансипация евреев еще не означает «решения еврейского вопроса». Большевики подходят к евреям с той же теорией, что и к остальным «национальным меньшинствам». Они исходят из того, что для успешного разрешения противоречий каждое такое меньшинство должно получить национальную автономию: «Неестественная социальная структура еврейских масс должна быть изменена, а народ, в котором из всех народов мира больше всего нищих, американских „пенсионеров“, приживал и деклассированных элементов, должен быть преобразована в народ с привычной для страны физиогномикой. А поскольку этот народ должен жить в социалистическом государстве, его мелкобуржуазным элементам и „непродуктивным элементам“ необходимо перестроиться и превратиться в пролетариев. В конце концов, им необходимо предоставить определенную территорию». Кроме того, в соответствии с советской антирелигиозной политикой, евреям предстоит отказаться от своих религиозных традиций. Последнее обстоятельство кажется Роту особенно проблематичным: он доказывает, что у евреев религиозная и национальная идентичности неразделимы. Если же большевики преуспеют в превращении евреев в «нормальное» национальное меньшинство, то это «сформирует совсем другую еврейскую нацию», потерявшую связь со своим традиционным укладом жизни. Этот процесс уже начался: религиозные устои постепенно рушатся, а число верующих среди советских евреев снижается. Можно по-разному относиться к происходящему, замечает Рот, но нельзя не приветствовать тот факт, что «один народ избавляется от позора страданий, а другой — от позора причинять страдания; как побиваемый освобождается от мучений, а наносящий удары — от проклятия, которое хуже мучения. Это великое дело русской революции».
3
В уже упомянутой дневниковой записи Беньямин рассказывает, что после посещения ресторана они переместились в номер Рота. Сначала Рот прочитал собеседнику свою статью о советской системе образования, а после они вступили в дискуссию:
«В разговоре, последовавшем за чтением, я довольно быстро вынудил его проявить свою позицию. Если выразить это одним словом: [Рот] приехал в Россию (почти) убежденным большевиком, а уезжает из нее роялистом. Как обычно, страна расплачивается за смену политической окраски тех, кто приезжает сюда с красновато-розовым политическим отливом (под знаком „левой“ оппозиции и глупого оптимизма)».
К словам Беньямина стоит относиться с осторожностью. Во-первых, на тот момент он плохо знал Рота: по всей видимости, это была лишь вторая их встреча. Во-вторых, Беньямин относился к Роту с явной антипатией, о чем свидетельствует все тот же дневник («вспоминая весь вечер, вижу, что Рот произвел на меня не столь хорошее впечатление, как в Париже»). В-третьих, нет никаких доказательств того, что до поездки в СССР Рот действительно был «почти убежденным большевиком» — как демонстрирует историк литературы Кэти Тонкин, Рот сочувственно относился к социализму, но не более того.
Однако Беньямин верно уловил общее направление интеллектуальной трансформации Рота. В 1930-е годы от либерализма с умеренным интересом к левым идеям он перешел к монархизму и даже стал мечтать о реставрации Австро-Венгрии. Основную роль в этом сыграла растущая угроза со стороны нацистской Германии, которой ничего не могли противопоставить западные демократии. СССР с проектом «построения социализма в отдельно взятой стране» тоже не вызывал энтузиазма у Рота. В ноябре 1933 года, за несколько лет до «московских процессов» и пакта Молотова — Риббентропа, он писал своему другу Стефану Цвейгу: «Неверно утверждать, что коммунизм „преобразил весь континент“. Как бы не так. Он породил фашизм, нацизм и ненависть к интеллектуальной свободе. Тот, кто поддерживает Россию, фактически поддерживает Третий рейх». Можно предположить, что столь ярая неприязнь Рота к коммунизму была связана с нежеланием немецкой компартии объединиться с социал-демократами против Гитлера, но впечатления от поездки в СССР, вероятно, тоже сыграли свою роль.