Марина Абрамович. Пройти сквозь стены. М.: АСТ, 2019. Перевод с английского Кати Ганюшиной
Автобиография Марины Абрамович, недавно вышедшая по-русски, — сколь интересное, столь и оставляющее довольно неприятный осадок чтение. Возможно, дело в основных и активно постулируемых качествах совриска, которому она отдала более полувека: в его способности «выводить из зоны комфорта», «раздвигать конвенции», «говорить о травме» и так далее. Или же в действительно не самой легкой жизни художницы. Возможно, в чем-то ином.
И перевод с откровенными разлапистыми ляпами тут ни при чем. Переводчица и редакторы могут не проверить написание Кюшу (один из четырех основных островов Японии называется Кюсю) и не осознать, что в художественных манифестах Абрамович имеется в виду не «осознанность людей», но их сознание. Но ошибиться в имени Марии Каллас, ввести в русский не столь ему необходимую кальку «фалиситаторы»... А уж в «копродюсерах» и «покрывает сферы» и вовсе пробиваются какие-то неприличные обертоны.
Такие переводы, увы, стали у нас в последнее время почти нормой (подчас и не знаешь, откуда взялись ошибки, — недавно я открыл пролистать переводной научпоп, увидел там Pink Floid и тут же его закрыл...), поэтому дело все же скорее в самих текстах Абрамович. Или — в ней самой. Потому что повествование свое она строит, будто Лимонова или Прилепина начитавшись, в нем будет одна Марина и почти ничего больше. Даже такое обычное свойство мемуаристов, как рассказ о великих встреченных, это не про нее. У нее — сплошной name dropping. Йозеф Бойс и Тадеуш Кантор на давних съездах современного искусства, Лори Андерсон, Лу Рид, Джон Кейдж в экзотических совместных поездках, Бьорк на выставках и в спальне Абрамович — о них ничего, совсем, nihil. Повезло только подружке Марины Сьюзен Зонтаг — и биография ее на русском сейчас вышла, и пару абзацев мемуара Абрамович ей посвящает. Правда, с описания ее «было-все-так-ужасно-мрачно» похорон автор быстро переключается на свои воззрения на смерть как радостный переход и задуманный хеппенинг на собственных похоронах. Ну да, свои похороны ближе к телу.
Автобиография начинается с детства и выглядит почти как заявка на предоставление политического убежища. В Югославии ужасный серый тоталитаризм, позицию сербов после развала федеративной республики автор активно не одобряет (вот если бы живущая то в Голландии, то в Америке Абрамович, подобно Петеру Хандке, иначе оценила югославскую войну и бомбардировки НАТО, это был бы настоящий бунтарский хеппенинг), все жутко, жутко, начиная уже с семьи. Мать бьет маленькую Марину и сходит с ума от различных комплексов, отец пьет и гуляет, родители дерутся, колотят посуду... «Ужасные коммунистические очки», «жуткие социалистические ботинки», Тито-Ленин-пионеры и далее по списку.
Четырехлетняя Марина Абрамович в Белграде
Да, жизнь в СФРЮ тех лет, хотя Тито и вел Югославию своим особенным путем, хитро лавируя между Западом и СССР, вряд ли была цветной и радостной, но, как всегда, есть и другое мнение: сами сербы говорят, что Абрамович предавалась воспоминаниям не без писательской фантазии... Впрочем, их можно понять. Создавая перформансы на основе своего прошлого и даже балканского фольклора, выставляясь в Сербии, Абрамович не только давно живет на Западе, но и ассоциируется с западным искусством, а в самой автобиографии пишет, что за Сербию ей стыдно. При этом в 2019 году она вернулась на родину с большой выставкой, и сейчас там ее скорее любят. Пойди разберись — страсти и скелеты в шкафах, как в фильмах Кустурицы!
Маленькая Марина активно осваивает свое тело, пытается его резать и разрушать разными другими способами, приобщаясь к одному из основных дискурсов инновационного искусства прошлого века — от призывов Арто к артисту работать телом до крайне жестких опытов венских акционистов. В автобиографии вообще можно проследить все истоки ее творчества, семейные и личные мотивы, обратившиеся позже в инсталляции. Искусство в конце концов и уводит Абрамович прочь из Белграда. Необходимо отказаться от всего, все бросить, те, кто остался, никем не стали, пишет она.
И ее жизнь в Амстердаме с Улаем, немецким художником весьма схожего с Абрамович направления, — самое яркое пятно в пэчворке «Пройти сквозь стены». Их любовь, их общее искусство и просто общее (одна дата рождения на двоих, общая прическа) — они становились одним целым, делали общие работы, документировали свое искусство и свою жизнь. А их жилье и жильцы в нем выглядели столь экзотично, что даже уорхоловская «Фабрика» бы позавидовала — девушка с унитазным сидением на шее, юноша с книгами, хранящимися в морозилке... Но, как излагал Боно в «Едином», «we are one, but we are not the same» — через 12 лет любовь обернулась творческими претензиями и судами, плюс-минус измены. Лишь под конец Марина примирилась с Улаем, умершим этой весной.
Марина Абрамович и Улай, 1980 год
А вот дальше все становится значительно менее увлекательным. Потому что большинство поездок Абрамович (не считая выставочных дел) — хоть она и повествует о них с придыханием — связаны со всяческими ретритами, практиками, амазонскими колдунами и тибетскими монахами, суфиями и аборигенами, а также многочисленными ашрамами и пляжами Индии. Сплошной нью-эйдж, доходящий до стадии симулякра пятой степени — и нашедший место в ее собственном методе, школе имени Марины Абрамович: «Три часа очень медленно открывайте дверь, не входя, не выходя. После трех часов дверь уже не дверь»; «обнимите дерево и жалуйтесь ему на протяжении минимум минут пятнадцати». В ее творчестве вообще довольно много такого — от жалобы и дзэна... Если художница, как она подчеркивает, одной из первых занялась актуальным искусством и даже освоила краудфандинг на только что заработавшем Kikstarter’е под свой Институт Марины Абрамович, то с нью-эйджевской философией она ходит по явно истоптанным тропам.
Исключением стал Китай, где Абрамович с Улаем готовили свой перфоманс: пройти сотни километров с противоположных концов китайской Великой стены, встретиться и пожениться. Впрочем, пока Китай оформлял разрешение на проведение художественной акции, согласовывал оплату (вместе с артистами шел взвод солдат, формально для их защиты, но скорее для защиты от их любопытства, ведь стена проходила через глухо закрытые для иностранцев районы с военными базами и прочими секретными объектами) и обсуждал все политически чувствительные моменты, жизнь успела разделить Абрамович и Улая практически той же стеной. Их личному союзу пришел конец, так что встреча произошла, но свадьбу пришлось отменить, а у Улая от приставленной к нему китайской переводчицы впоследствии родилась дочь Луна (любопытная рифма с китайским диссидентом от современного искусства Ай Вэйвэем — название одного из его блогов содержало четыре иероглифа «луна»). Закрытый для туристов — это сейчас на стене не протолкнуться, — Китай в изображении Абрамович выглядит зловеще, как в «1979» Крахта, под стать тогдашнему настроению Марины. Давно испытывая особую склонность к описанию тоталитарных стран, давая волю писательскому воображению, она пишет о волках и разлагающихся трупах на улицах китайских городов и о совместном с китаянками, с держанием друг друга за руки и с пением, испражнении в общественных барачных уборных.
«Ритм 0», 1974
«Это было похоже на мои фантазии наяву, когда я была девочкой, о том, что вся вселенная, все, что мы знаем, лишь галька в каблуке ботинка космической толстой женщины. На Западе вместе с революциями в политике и популярной музыке значительно изменилось искусство. В 1960-х новый авангард начал отвергать старую идею искусства как товара, как скульптур и картин для коллекционирования, новые идеи концептуального искусства и искусства перформанса входили в моду».
Физиологии — как тела, так и чувств — в «Пройти сквозь стены» вообще много. Плохие отношения со всеми в семье, секс с Улаем, физиологические жидкости на трупе матери — тут есть всё. Многое нашло себе место в экспозиционных залах, в работах самой Абрамович. Они, по ее признанию, во многом «как раз обо всех вещах, которых я стыжусь: несчастливые отношения моих родителей, ощущение того, что меня не любили, побои со стороны матери, драки родителей. Костюм Королевы Крыс был из прозрачного пластика. Под ним на мне не было ничего. Он плотно прилегал ко всей поверхности моего тела, включая лицо, — выглядело, будто я задыхаюсь, и ровно в этом был весь смысл: я задыхалась от стыда».
В работах Абрамович многое построено на этой технике — полного оголения, экспозиции себя (причем буквально, включая несколько дней жизни в домике с прозрачными стенами на стене музея или же голой под стеклянным полом). Она часто подчеркивает, что это необходимо ей для выстраивания контакта со зрителем, погружения его в особую атмосферу, преобразующую в итоге как артиста, так и его публику. И, наверное, это ей действительно удается. Если, конечно, дерево услышит жалобу.