Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Ольга Медведкова. Ф.И.О. Три тетради. М.: Новое литературное обозрение, 2021
Ольга Медведкова — историк искусства и архитектуры, писательница. Родилась в Москве, с 1991 года живет в Париже. Последние двадцать лет публиковалась в основном на французском. На русском языке ее книги регулярно стали издаваться только с 2019 года. Сначала вышла искусствоведческая монография «Лев Бакст, портрет художника в образе еврея», а затем роман «Три персонажа в поисках любви и бессмертия», получивший очень хорошие отзывы критиков. Новая книга называется «Ф.И.О.», и она о том, что значит имя и зачем вообще людям имена.
В отличие от предыдущих русскоязычных публикаций Медведковой «Ф.И.О.» написана на грани эссеистики и автобиографии. Это популярное решение: писатели говорят о себе, но как бы укрывшись за ширмой темы. Ширмой может стать история переезда, сбор вещей покойной матери, любовь к грибам или, как в нашем случае, исследование имени.
Особую роль в создании книги сыграл карантин 2020 года. Писательница признавалась, что ее «охватило волшебное чувство подаренного времени, тех самых пяти лишних минут перед казнью, о которых говорит князь Мышкин». Это «чувство срочности», сопряженное с эпидемией, позволило сосредоточиться на предельно важной личной теме — собственно, на истории имени. Затворничество освободило время и силы для работы.
«Вдруг это стало необходимо, нужно, срочно. Смерть гуляет за окном, как на средневековой миниатюре. Вокруг ежедневно умирают, задохнувшись от страшного таинственного недуга, тысячи людей. Читаю не по порядку, какой уж тут порядок. Я спешу. Прочитать, разобрать, понять. Мне кажется, я не успею закончить, умру посреди не своей строки, а это еще хуже, чем своей. И зачем я раньше этого не сделала?»
Свою тему Медведкова изучает глубоко и подробно, обращаясь к Гомеру, Софоклу, Прусту, Мандельштаму, Левинасу и многим другим важным для нее писателям, поэтам и мыслителям. Они помогают писательнице осмыслить собственную жизнь, точнее, судьбу, поскольку, напомним, книга представляет собой автобиографию, написанную через проблематику имени. Имен у автора три — «больше, чем требуется для одного героя», и каждое оставило в памяти следы, ждавшие исследования.
Книга разделена на три тетради, каждая посвящена одному имени и соответствующему фрагменту авторской биографии.
В первой тетради — история советской девушки, носившей еврейскую фамилию отца (Ярхо); отсюда же мы узнаем биографию папы писательницы и его предков. Медведкова констатирует, что в ее семье ничего не осталось от «еврейства»: ни языка, ни религии, ни фольклора, ни культуры, ни литературы, ни музыки. Осталось только имя, и через него писательница возвращает свою идентичность, свое подлинное первое «Я». Заканчивается первая тетрадь интерпретацией работ французского философа Эммануэля Левинаса и авторскими размышлениями об избранничестве евреев, об «оригинальности еврейского существования», о том, что еврей «нашпигован прошлым», и его свобода выражается не в выборе, а в происхождении, наследовании. Эти фрагменты могут вызвать вопросы у читателя, особенно у тех, кому чужды представления о мессианстве или избранничестве каких-либо народов.
Во второй тетради мы узнаем о смене фамилии на материнскую (Медведкова), историю матери автора и ее семейной линии, в которой особое место занимает дедушка. Он тоже был писателем, и Медведкова приводит целиком два его рассказа. «В них, — пишет она, — есть то, ради чего литература существует: смертный бой со смертью». Из этого определения она выводит собственное понимание литературы. «Литература для меня — это такое место, где смерть можно встретить, узнать и где ее можно обмануть». Смерть здесь выражается в конкретном историческом событии, искалечившем судьбы матери и ее отца, — в Холокосте. Как перехитрить катастрофу? Как обезвредить ее словами? Иначе говоря: какая литературная форма способна описать Холокост (и сопоставимые трагедии)? Это основной вопрос второй тетради.
Наблюдение за тем, как Медведкова ищет и находит ответ на этот вопрос, — возможно, самое ценное читательское впечатление от романа. Все повествование «Ф.И.О.» разбито на дневниковые записи с датами, а каждая запись — на множество пронумерованных фрагментов. Такая бюрократическая строгость, вероятно, вызвана авторской осторожностью, возможно, даже неуверенностью в том, будет ли достигнут успех писательского предприятия. Читатель встречается с текстом, который лишен черновика или плана, который писался здесь и сейчас — в условиях эпидемии и полной неопределенности будущего. Отсутствие линейного нарратива и сюжета закономерно приводит к циклическому, ретроспективному повествованию. Ближе к концу второй тетради Медведкова перестает задаваться вопросом, что за книгу она пишет. Приходит понимание, что она ходит «по кругу», что «хождения такого не боюсь и даже так ходить предпочитаю».
«Как отдельный человек, я испытываю большую радость от идеи повторения, (воз)вращения, хождения по кругу, в идеале — по спирали. Да, единственное время, в котором я могу существовать, испытывая удовлетворение, это время циклическое. Сегодня не зачеркивает вчера; это не подставка под завтра, которое никогда не наступит. Сегодня — сей день. Этот».
Словно бы кружащее на одном месте повествование и оказывается той описательной формой, которая способствует преодолению прошлого, обезвреживанию смерти и катастрофы. В умышленном повторении выражается авторская хитрость, благодаря которой можно жить дальше; это напоминает литургию, ее многовековые циклические песнопения, вновь и вновь возвращающие верующего из смерти в жизнь. Надо, говорит Медведкова, продолжать вспоминать, несмотря на желание забыть, надо «повернуть время вспять», надо «вернуть жизнь мертвым».
«Вместо времени линейного установить время циклическое, мифическое, литургическое; оно же ежедневно-будничное. Так только, по кругу, и можно жить на канаве, на руине. Жить на останках мира, на могилах невинно убитых, на костях мучеников».
Можно сказать, что Медведкова занимается археологией имен. Вчитываясь в имена, она обнаруживает ходы в прошлое. Отцовская фамилия приводит к свидетельству о рождении, через которое писательница описывает советские 1970-е. В рассказе о матери письма деда помогают сфокусироваться на 1940-х. И если в рефлексии об отцовском имени и еврейской идентичности автору нужно опереться на философию Левинаса, то в разговоре о матери и семейно-исторической памяти ей хватает простой человеческой любви. «Любовь затмила собой историю», — пишет она, и этот фрагмент романа, да и вообще вторая тетрадь производят очень сильное впечатление.
Остается третья тетрадь, в которой автор, переехав во Францию, обретает французскую вариацию написания имени (Medvedkova, Yarkho Olga Anat), а с ней — новые истории, во многом связанные с личностью мужа и новым дружеским кругом.
В третьей тетради Медведкова обобщает все, рассказывая о том, как однажды вместе с мужем поехала в провинциальный французский городок. Внезапно, совсем того не ожидая, она столкнулась с почти невероятным известием об истоках своего имени (точно как Эдип, узнавший, что он не иностранец в Фивах). Зебальд в своих романах часто описывает такие судьбоносные прозрения метафорой головокружения; но Медведкова не теряет голову, не утрачивает чувство равновесия от невероятного открытия и движется навстречу катарсису. Финальный твист собирает в себе все темы романа: имя, идентичность, память. «Из временного и случайного имя становится в конце концов подлинным, то есть тем местом, где умершие говорят с живыми», — пишет Медведкова. Вообще эту книгу стоит прочитать хотя бы ради финала — настолько он изумляет.
«Ф.И.О» относится к романам, «одержимым историей» (по выражению историка Алейды Ассман). В подобных произведения актуализируется не просто историческое, а суперисторическое сознание, тип мышления, зацикленного на истории, на прошлом. «Последний из праведников» (1959) Андрэ Шварц-Барта, «См. статью „Любовь“» (1986) Давида Гроссмана, «Маус» (1991) Арта Шпигельмана, «Аустерлиц» (2001) Винфрида Зебальда, «Исправленное издание» (2003) Петера Эстерхази, «Кажется Эстер» (2014) Кати Петровской — вот перечень примеров, что сразу приходят на ум.
Поднаторевшему в современной литературе читателю может показаться, что роман Медведковой не дает ничего нового в понимании такой прозы. Почти все его формальные элементы — жанровая пограничность, обращение к документам, сюжетные соскальзывания, визуальное сопровождение текста, ретроспективное повествование — так или иначе задействованы писателями, работающими в этом «жанре».
Важное отличие Медведковой как писательницы заключается в том, что она аккумулировала в одной небольшой книге (меньше 300 страниц) почти все эти формальные элементы и нововведения, причем сделала это удачно и изящно; ее книга — это много других книг сразу, и будет обидно, если читатель пройдет мимо такого подарка. И еще ее роман — это, мне кажется, самое главное — попросту очень интересно читать. Да, в нем нет линейного сюжета, да, он не производит вау-эффекта, но это мастерски написанная сложная книга, в которой гармонично сплетаются разные писательские техники. Она заставляет читателя сопереживать автору, его героям и их историям, постепенно проникаясь пониманием (или воспоминанием), что личное всегда слито с общественным. Кроме того, тема памяти, которая еще недавно казалась исчерпанной настолько, что забвение истории выглядело неизбежным, в последний месяц, увы, реактулизировалась — особенно для российского читателя.