Венсан Робер. Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818–1848). М.: НЛО, 2019. Серия «Культура повседневности». Перевод с французского Веры Мильчиной. Содержание
С 1814-го по 1848 год во Франции господствовала конституционная монархия, а законодательная власть принадлежала двухпалатному парламенту. Правда, в начале эпохи Реставрации почти вся она была сосредоточена в руках ультраконсерваторов. Гражданское общество не могло ни публично выдвигать своих политических требований (не считая одиноких депутатов-либералов в низшей палате парламента), ни тем более свободно собираться в политических целях; ни о каких митингах речи вообще не шло.
Для оппозиции единственным безопасным и юридически безупречным способом обойти закон оставался банкет: «Что плохого в том, что друзья или просто знакомые после совместного обеда произнесут один или несколько тостов за приглашенную выдающуюся особу или за осуществление заветных желаний всех собравшихся?» Либеральный банкет эпохи Реставрации — это, как правило, праздничная трапеза, во время которой нотабли и буржуа, симпатизирующие оппозиции, устраивали праздник в честь либерального депутата с обилием блюд, шампанского, речей и тостов. Под прикрытием такого банкета либералы закладывали «фундамент регулярной политической организации». Невинный праздничный обед в узком кругу в ресторане с живописным названием вроде «Бургундский виноградник» играл для оппозиции ту же символическую роль, что и учредительный съезд для современной политической партии.
На самых первых банкетах, когда память о Белом терроре еще была свежа, либералы зачастую хранили молчание и не поднимали никаких тостов. Поначалу для них куда важнее было вновь обрести общность, встретить живые лица единомышленников. Вместе с тем, они обезоруживали полицию и роялистских публицистов («платных истолкователей чужих мыслей», как их именовали в либеральной среде), которые ревностно следили за либеральными банкетами. Позже, когда либералы поднабрались смелости и участили свои банкеты, они спокойно маскировали свои политические послания в праздничных речах: скажем, поднимая очередной тост, они сознательно упоминали вначале Хартию, и только затем — французского короля.
Робер подчеркивает, что говорить о существовании централизованной либеральной политической организации со штаб-квартирой в Париже было нельзя; но «нет никакого сомнения, что в стране существовала либеральная партия в старинном смысле слова — объединение чрезвычайно гибкое, но действующее не только в момент выборов». Это «гибкое объединение» состояло из активных либеральных групп, устраивавших банкеты более чем в половине французских департаментов. Апогеем их деятельности стала кампания банкетов в 1829–1830 гг. (всего около пятидесяти банкетов), которая сыграла ключевую роль перед революцией в июле 1930 года. По ее итогам старшая ветвь Бурбонов отошла от власти и во Франции установилась Июльская монархия, чьи элиты — это ни для кого не было секретом — как раз и сформировались во время кампаний либеральных банкетов.
К середине 1830-х и особенно к 1840-м годам банкеты серьезно изменились. Из довольно элитарного либерального мероприятия, на котором круг «естественно признанных вождей» выражал народную волю, банкеты превратились в «исключительно эффективный практический способ мобилизации единомышленников», иначе говоря — в действенный способ массовой агитации и пропаганды. Это было связано с тем, что в годы Июльской монархии на авансцену оппозиции вышли французские левые, многочисленные последователи Сен-Симона, Леру и Прудона. Они возлагали надежды на радикальную социалистическую реформу: введение всеобщего избирательного права. Во многом поэтому стоимость участия в банкете упала (с 15–25 до 1,5–3 франков), число участников резко подскочило (с десятка — сотни до полутора — двух тысяч человек), качество блюд снизилось, речи стали радикальнее, а новым главным действующим лицом теперь был не нотабль или буржуа, а пролетарий:
«Иными словами, [новых] сотрапезников объединило отторжение от старого либерализма, отказ оставаться под опекой цензитарной буржуазии, даже левой или крайне левой, — реакция, которая достигла такой силы, по-видимому, потому, что весной 1840 года в Париже пролетарии или люди, ощущающие себя таковыми, впервые были приглашены на собрания такого типа. Для продвижения избирательной реформы требовалась поддержка большого числа граждан; пришлось обратиться к пролетариям, к „пуританам”, как выражается „Народная газета”, но неожиданно оказалось, что они воспринимают равенство очень серьезно и что среди них многие враждебны любой форме социальной дифференциации».
Консерваторы той эпохи, роялисты и ультрароялисты, взирали на банкеты или с грустью, или с усмешкой на устах. С одной стороны, их печалила десакрализация монархии: на банкетах 1830–1840-х гг. центральным атрибутом стал французский флаг, заменивший бюст короля и белое знамя Бурбонов. С другой, консерваторы так и не научились воспринимать банкеты всерьез: в годы Реставрации именовали их либеральными агапами (за малочисленность и избранность участников), а позже, когда банкеты собирали уже по тысяче участников из самых разных слоев, от рабочего типографии до знатной дворянки, — кабацкими или либеральными оргиями. Однако Робер показывает, что в глазах участников банкетов «наибольшее преимущество составляло именно то, в чем их упрекали роялисты, — смешение социальных уровней, равенство в действии, пусть и на короткое время»; «[консерваторы] представляли общество как сугубо иерархическую систему и в большинстве своем не могли понять одной простой вещи: банкет собирает равных, более того, банкет делает людей равными».
Как и в 1830 году, в 1848-м во Франции «не существовало революционной партии в современном смысле слова — такой партии, которая ставила бы перед собой цель поднять массы на борьбу и была на это способна». Тем не менее власть Июльской монархии постигла участь предыдущей: очередная волна общенациональных банкетов в 1847—1848 гг. (около семидесяти) привела к сплочению гражданского общества и росту недовольства снизу. Когда правительство запретило банкет в двенадцатом округе, намеченный на 22 февраля 1848 года, в Париже вспыхнула революция — и 25 февраля во Франции была установлена Вторая республика.
Робер предоставляет читателю запредельно подробное описание политических банкетов с 1818-го по 1848 г. Он раскрывает значения политических, социальных и религиозных образов и представлений, царивших во время банкетов, и подмечает все малейшие перемены в участниках, тостах, речах, песнях, блюдах, напитках, залах, костюмах, украшениях. Перед читателем проносятся десятки фамилий французских политиков, оппозиционеров и мыслителей той эпохи, сотни цитат и выдержек из романов, газет и полицейских отчетов, множество не менее увлекательных сносок и сюжетных ответвлений с объяснением роли того или иного символа или исторической личности — бесконечная россыпь людей, вещей, имен, которые складываются в огромное 600-страничное полотно под названием «Политический портрет Франции первой половины XIX века».
При этом Робер проводил свое исследование с целью ответить на один важный вопрос: «каким образом эта кампания банкетов <...> могла послужить причиной такого большого политического потрясения и в конце концов революционным путем привести к введению всеобщего голосования (правда, только для мужской части населения) — этой основы демократического устройства современной Франции?»
Найденный ответ оказался полон бытового очарования: обе революции произошли тогда, когда правительства — и Карла Х, и Июльской монархии — совершали роковую ошибку: запрещали банкеты. Иначе говоря, отказывали своему народу в основополагающем естественном праве собираться вместе, будь то дружеская трапеза или интеллектуальная застольная встреча. «Сила банкета заключалась в том, что он был одновременно и элементарной формой фундаментальной социальной свободы, и средством политического действия, особенно ценным благодаря своему мирному характеру и воплощаемым им ценностям: братству и единению, — и, наконец, метафорой суверенитета народа и даже будущего общества. Запретить банкет — значит развязать революцию». После революции 1848 года стало совершенно ясно, что право собраний — «такой же неотъемлемый элемент свободных установлений, как и свобода прессы, освященная предыдущей революцией».
В заключении Робер указывает, что его книга посвящена не только банкетам, но и людям, которые эти банкеты устраивали, — «французам из поколения Гюго», «либеральному поколению 1820 года». Именно эти люди, пережившие Июльскую монархию и Вторую империю Наполеона III и даже поучаствовавшие в политическом устройстве Третьей республики, в конце своих жизней пришли к банальной, но тем не менее красивой истине, которую подхватывает и автор книги: «Взявшись за сочинение мемуаров или исторических трудов, [они] сошлись в том, что выбор между республикой и монархией большого значения не имеет; главное в другом — создать свободные представительные установления, настоящий парламентский режим».